Утренняя повесть
Шрифт:
— Их, как собак с цепи, спустили на нас! Решили одно: бежать.
Наш класс на втором этаже. С портфелями идти опасно — рядом учительская, в коридорах народищу. Посыпятся вопросы: «Куда?..» А ведь ясно, куда! Смываемся!
Ребята открыли окно. Черные, желтые, красные портфели посыпались сверху. Слышались глухие удары о землю.
Мне не повезло. Уже года три я вместо портфеля ношу полевую сумку с длинным ремнем. Людка пыталась удержать меня от побега, и поэтому я выбросил сумку не глядя.
Выбежали мы — и что же? Она ремнем зацепилась за дерево. Само собой, смех поднялся.
За воротами мы разделились. Борис Костылин потопал домой. Мы с Денисом — за город, в сторону казарм. Остальные двинулись в кино.
Недалеко от казарм находился плац. Там военные занимались строевой подготовкой, обучались ружейным приемам. Звучали команды: «На пле-чо!», «К но-ге!».
А поодаль занимались кавалеристы. Вот на что смотреть! Мы с Денисом так и замерли… Вовсю мчатся кони, а бойцы прыгают на них — с оружием, без оружия.
— Джигитовка! — сказал я.
— Вольтижировка, — поправил Денис.
— Нет, джигитовка, — упрямился я, хотя сразу же понял, что прав Денис. Прыжки на лошадь или с лошади на рысях это, конечно же, вольтижировка. При джигитовке упражнения более разнообразные: тут и на седло встают, и под крупом висят. И почти всегда на галопе…
В школе же, как стало известно позже, разворачивались события не менее головокружительные. Пришли учителя, инспектор, а учеников — половина.
В погоню были брошены комсомольцы из десятого класса и свободные от уроков учителя. Кинулся и сам Иван Иванович, директор.
Ребята рассказывали: едва погас в кинозале свет, как его дали снова. На сцену перед экраном взбежал Иван Иванович. Его фигура — вся в черном — резко выделялась на полотне.
— Эй, прогульщики из восемнадцатой школы, немедленно на выход!.
Крепенько нам тогда попало. Кто нас только ни пилил: директор, родители, общее собрание! Тeпepь в классе никто не пропускал уроков. Но почему не пришла Людка? Евгения Ивановна, учительница географии и наш классный руководитель, делала перекличку. Когда она дошла до Людмилы, то проговорила вполголоса:
— Так, Устиновой сегодня не будет, — и стала вызывать дальше.
Значит, Евгень-Ванна что-то такое знает, думал я. А я не знаю. Почему? Ведь у нее от меня секретов нет. Все давно привыкли, что мы с Людкой дружим. В начальных классах нам кто-нибудь да кричал вслед: «Жених и невеста, коробочка теста!» Я, бывало, кидался на обидчика.
Но помогло не это. Помогло время. Стали постарше — и никто уже не дразнил.
Иногда подшучивал надо мной лишь один человек — отец Людки, дядя Егор. Набьет свою капитанскую трубку табачком, попыхтит ею и скажет:
— Ага, женишок пришел, здоровеньки булы!
Я не знал, что говорить, куда девать руки и глаза. Людка краснела…
Вечером того дня, после школы, я направился к Фимке Соколову. Он дожевал бутерброд с маслом и
протянул мне скользкую руку, будто мы и не виделись сегодня.— Пвиветик, ты за монетами пвишел? Одни николаевские медяшки остались. Пвавда, есть еще египетская — десять пиаствов.
— Пиастры? — я так и задохнулся. Ведь это слово пиратское, морское!
Соколов показал монету. Серебряная, довольно крупная. С одной стороны какая-то непонятная вязь и дата: 1923-й год. На обороте — важный дядька в профиль.
— Коволь Фуад певвый, — пояснил Фимка.
Я с сожалением возвратил ему монету. Эх, зря дал Денису слово больше не покупать их. Фимка продавал по сходной цене. Иногда дарил безо всякого.
С прошлого года я охладел к маркам, переключился на монеты. Соколов был основным моим поставщиком.
Сколько я его помню, он всегда отставал в учебе, но постоянно посещает всякие кружки: то при детской технической станции, то при Дворце пионеров.
В прошлом году был объявлен конкурс на лучший самодельный радиоприемник. И Соколов — кто бы мог подумать — отличился на конкурсе. Об этом сообщила молодежная газета.
Из многих городов Украины в редакцию и лично герою посыпались письма от ребят: они обращались за советом. Газета иногда печатала письма, которые, как правило, начинались со слов: «Дорогой Фима!..»
Мы в общем-то радовались, Фимкина слава концом крыла задевала и нас. Лилька Бруно постоянно тараторила:
— Вот видите, вот видите, вовсе не обязательно быть отличником.
А Денис то ли восхищенно, то ли критически говорил:
— Вот бездельник! Вот ловкач!
Равнодушнее всех отнесся к событиям, пожалуй, сам Фимка. Техника ему вскоре опостылела. С нынешнего года Фимка стал посещать кружок при краеведческом музее.
Недавно я показывал Денису свою коллекцию. Монеты у меня лежали в пустой коробке от конфет, на куске черного бархата. Особенно выделялся петровский рубль.
Денис посмотрел и неторопливо сказал:
— Да, Серега, половина здесь у тебя ворованных.
— То есть как? — Я от обиды сжал кулаки и привстал со стула.
— Очень просто. Откуда, думаешь, у Соколова монеты?
— Ну… помогает он, сортирует… в музее…
— И ему их в виде зарплаты дают?
Я вздохнул. У меня и самого были смутные подозрения. Откуда-то, с самого донышка памяти, выплыли слова: «Деньги не пахнут». Я ухватился за них, повторил про себя дважды, трижды. В конце концов, моей вины здесь нет. Губы у меня, наверное, шевелились. Потому что Денис спросил:
— Ты что жуешь?
— Ничего я не жую, — сказал я печально. И взглянул на свою коробку искоса, из-за плеча Дениса.
Монеты продолжали сверкать на бархате, как звезды в глубокой августовской ночи. Но их блеск уже померк для меня. И я дал обещание…
Нет, не за монетами пришел я сегодня к Фимке и все-таки с сожалением вздохнул, когда он бросил пиастры в ящик стола, на тетради — зеленые, мятые, с загнутыми углами.
Я взял себя в руки и заговорил о другом. Соколов жил по соседству с Людмилой. Вызвать ее на улицу ему ничего не стоит. Но Фимка чесал живот и ерепенился: мол, не охота, мол, почему сам не идешь?..