Утро под Катовице

* * *

Следующее утро второго января одна тысяча девятьсот сорокового года выдалось таким же ясным и морозным, как предыдущее, новогоднее. Стоя на левом фланге ротного строя, даже не пытаясь вслушиваться в пропагандистский бред комиссара, я любовался окружающими пасторальными пейзажами. На востоке только занималась алая заря, укутанные мохнатым инеем деревья казались созданными из хрусталя абстрактными произведениями искусства, а бревенчатые избы, ничем не отличающиеся от сельских домов России, создавали впечатление, что я где-то в средней полосе. И если бы не периодически доносящиеся издали звуки разрывов артиллерийских снарядов, и строй парней в военной форме, внимательно слушающих речь старшего политрука, то вообще ничего не напоминало бы о том, что я уже нахожусь на войне.

Когда, наконец, Белковский закончил свою бессодержательную речь, слово взял Волков, который, без лишних экивоков, приказал поворачиваться направо и двигаться в сторону заснеженного поля, отделяющего городок от соснового бора. Там командир роты приказал повзводно отрабатывать походное движение в лыжной колонне с последующим развертыванием в боевой порядок, отправив меня заниматься с первым взводом. Сначала мы провели тренировку, двигаясь колонной по одному. Полсотни лыжников растянулись метров на сто пятьдесят, и, когда раздалась команда занять позиции к бою, взвод смог перестроиться в боевое положение под матерные крики лейтенанта только за две минуты. Казалось бы, чего сложного в разворачивании из колонны в боевой порядок, фактически представляющий из себя шеренгу? Но заснеженное поле это не плац, а когда на ногах ещё и лыжи… смотреть как бойцы падают, сцепившись лыжами или с ошалелыми глазами бегут на правый фланг вместо левого, было бы смешно, если бы не было так грустно, а если представить, что дело происходит в лесу под обстрелом противника, то смертельно грустно. Сходив после первой тренировки на доклад к командиру роты, лейтенант по возвращении приказал отрабатывать движение тремя колоннами — по центру идёт два отделения и по одному отделению с флангов на удалении тридцать-сорок метров. Так дело пошло на лад и хоть к концу тренировки бойцы едва не падали с ног, но добились вполне приличных результатов.

Когда по окончании утренних тактических занятий, рота строем проходила мимо Волкова, то он подозвав меня к себе, спросил:

Что это ты с винтовкой и каской сделал?

Обернул для маскировки, на снегу не так заметно будет.

Ты же в шинели, всё-равно заметно! — недоуменно указал мне командир на очевидный факт.

Так у меня и маскхалат есть, с ним всё нормально будет! Как раз хотел спросить у Вас разрешения надеть его.

И где же ты его раздобыл?

Заказал у портной ещё в Горьком, когда повестку получил.

Волков смерил меня взглядом, будто увидев впервые, его, видимо, поставил в тупик тот факт, что сержант за свои деньги приобретает амуницию, которая, вообще-то должна выдаваться за казённый счёт. Впрочем, капитан более ничем не выдал своего удивления и разрешил мне носить маскхалат как на тренировки, так и на боевые выходы. Я же, решив не останавливаться на достигнутом, затребовал ещё позволения надеть унты и кроличью шапку, похоже, окончательно вызвав у того разрыв шаблона.

И из каких же соображений ты взял с собой на войну унты? — после небольшой паузы с некоторым удивлением в голосе переспросил меня ротный.

Так зима же, север, холодно, а в них по любому удобнее, чем в валенках!

Это да, удобнее, — с некоторой завистью в голосе согласился капитан, снова взяв паузу, и мне подумалось, что ему претит, что один из нижних чинов, одетый не по уставу, будет слишком сильно выделяться на общем фоне однообразно-уставной роты.

Тем не менее, здравый смысл восторжествовал (или, скорее, командир принял во внимание то, что я и без того уже выделяюсь из общей массы, будучи снайпером-орденоносцем) и мне было разрешено одеваться более комфортно. Про наколенники, налокотники и телогрейку я спрашивать не стал, так как их не будет видно под маскхалатом.

После обеда тренировки продолжились уже в лесу, но на этот раз я, уже в унтах, кроличьей шапке и маскхалате, тренировался с третьим взводом. Пришлось изрядно побегать, то на лыжах при отработке движения в походном построении, то пешком по колено в снегу при отработке взаимодействия во время боя, так что к вечеру бойцы и командиры едва стояли на ногах и обливались потом, несмотря на двадцатиградусный мороз. Учеба закончилась перед самым ужином и я, вернувшись в дом вместе с санитарами, практически сразу отправился к полевой кухне, только сбросив маскхалат и взяв котелок. Получив свою порцию макарон по флотски, я собрался было возвращаться в избу, но появился Петренко, выказавший при встрече со мной неподдельную радость. Я не стал чураться земляка и пригласил его в свой дом. Тот с радостью согласился и, дождавшись, пока он получит свою порцию пищи, мы направились в избу. Расположившись в полутьме, разгоняемой лишь одной-единственной лучиной, за столом в спальне, земляк с нескрываемой завистью констатировал:

Хорошо у вас, просторно! А у нас там двадцать три человека в пятистенке — яблоку упасть негде, бойцам приходится жрать сидя на полу, а я, когда за стол сажусь, буржуем себя чувствую, аж кусок в горло не лезет.

Ну да, могли бы побольше домов выделить, вон на соседней улице стоят пустые, — согласился я с ним, прожевав очередную ложку разваренных макарон с мясом.

Так Волков хотел, чтобы все рядом были, так охранять легче, да и, говорят, что ещё части будут приходить, наступление ведь встало, подмога нужна, так что те дома, мабуть уже поделены, — объяснил Михаил ситуацию.

Потом Петренко принялся ругать финские бани и самих финнов, которые не могли додуматься до элементарных вещей, а я ему рассказал про еловые веники.

Вот те на! — земляк с досадой хлопнул себя по колену, — как же я сам-то не догадался?! Мне же дядька как-то рассказывал, как они на лесозаготовках в Шахунье зимой сосновыми вениками парились! Ругал он их, конечно, на чем свет стоит… Вот я и не вспомнил, ну ничего, в следующий раз!..

Потом разговор перешёл на сегодняшние тренировки.

Да, если бы мы в том состоянии, как с утра были, финнов встретили, показали бы они нам кузькину мать, и взвода ихнего бы на нашу роту хватило, перебили бы как курей. А так за день хоть немного двигаться научились! — объективно оценил Петренко боеготовность пограничников и спросил меня, — Ты тоже занимался?

Ага, побегал сначала с первым взводом, а после обеда — с третьим, — коротко, но ёмко рассказал я товарищу про свои сегодняшние дела.

А с нами весь день Горбушкина бегала, ей командования тоже, как и тебе, не доверили, хоть и капитан, простым снайпером будет… Кстати, слыхал? У них с комиссаром всё сладилось, и в баньку вдвоем ходили, и в комнате одной живут…

Не знал… — задумчиво отреагировал я на новость, — Ну да это их дела, не маленькие же дети!

Ага, так то оно так, но он-то ведь женат и двоих детей имеет!

Тем более это их дела, — продолжил я настаивать, думая о том, что комиссару за военно-полевой адюльтер может здорово влететь по партийной линии.

Ну да, наверное, ты прав, у нас другие заботы: поспать, пожрать, и, главное, живым остаться, — в конце-концов согласился земляк.

И чайку попить! — дополнил я его пирамиду потребностей, наливая в кружки ароматный напиток.

Мы успели сделать лишь по паре глотков, как дверь в спальню без стука открылась и в дверь вошёл боец из первого взвода, который, пытаясь рассмотреть в полумраке сидящих за столом меня и Петренко, доложил:

Красноармеец Сазонов! Меня лейтенант Бондаренко к комоту Ковалёву послал!

Тут я! — подав голос, я, не вставая из-за стола, помахал рукой, и боец, наконец, разглядев меня, продолжил:

По приказу капитана Волкова Вы идёте завтра в многодневный боевой выход с первым взводом, и к семи часам Вам необходимо явиться в полном снаряжении к зданию штаба.