Увечный бог
Шрифт:
Ното Свар крякнул.
– Того не лучше. Кто сочтет пещеры лучшим местом для жизни? Вонь, капель, черви кишат. Будут болезни, помяните мои слова, Верховный Кулак. Как будто Войску уже не досталось.
– Велите Кулаку Бюд собрать команду для очистки. Какие взводы залезли в хранилище рома?
– Седьмой, Десятый и Третий. Второй роты.
– Саперы капитана Чистой Криницы.
Ното Свар извлек кость изо рта и принялся изучать розовый кончик. Потом отвернулся и сплюнул за стену что-то красное.
– Да, сэр. Ее.
Паран улыбнулся.
– Отлично.
– Да, послужит им уроком.
– Это дети, маг. Не крысы. Сироты...
– Неужели? Эта "белая кость" меня в дрожь вводит, вот я о чем, сэр.
– Он вставил рыбий хребет в зубы и снова задвигал ею вверх-вниз.
– Скажите еще раз, что это лучше Арена.
– Ното Свар, как Верховный Кулак я отчитываюсь лишь перед Императрицей.
Маг фыркнул: - Только вот она мертва.
– Что означает: я не отчитываюсь ни перед кем. Даже перед вами.
– Вот и главная проблема, словно гвоздем к дереву прибита. Гвоздем к дереву, сэр.
– Как будто удовлетворившись этим заявлением, он резко кивнул и куснул рыбью кость.
– Там внизу зашевелились. Очередная атака?
Паран пожал плечами: - Они очень... огорчены.
– Знаете, если они решатся назвать вас хвастуном...
– Кто сказал, что я хвастун, Свар?
Мужчина куснул кость и поморщился.
– Я о том, сэр, что никто не отрицает ваши таланты и так далее, но те два командира... ну, им может надоесть бросать против нас водразов и судимов. Если они явятся самолично, персонально, сэр... вот я о чем...
– Кажется, я недавно отдал приказ.
Ното скривился: - Кулак Бюд, да. Пещеры.
– Он развернулся, готовясь уйти, но помедлил, оглянувшись: - Видите ли, они вас замечают. Стоите тут день за днем. Дразните.
– Интересно...
– протянул Паран и снова уставился на вражеский лагерь.
– Сэр?
– Осада Крепи. Отродье Луны почти опустилось на город. Висело месяцы, годы. Его владыка никогда не показывался, пока Тайскренн не решил, что готов сразиться. Но дело в том, что... если бы он показался? Если бы каждый треклятый день выходил на уступ? Чтобы Однорукий и все остальные замирали, смотрели вверх. Развеваются серебристые волосы, Драгнипур торчит из-за спины - меч, от которого у богов начинается понос...
Ното Свар чуть поворочал костью.
– И что было бы, сэр?
– Страху, Верховный Маг, нужно время. Настоящему страху, того сорта, что обгладывает храбрость, заставляет слабеть ноги.
– Он покачал головой, глянул на Ното Свара.
– Но ведь это не было в его стиле, так? Знаете, я скучаю.
– Он хмыкнул.
– Вообразите себе.
– По кому? По Тайскренну?
– Ното, вы понимаете, что я говорю? Хоть иногда?
– Пытаюсь не понимать, сэр. Без обид. Насчет страха, о котором вы говорите.
– Не затопчите ребенка на пути вниз.
– Пусть сами уворачиваются, Верховный Кулак. Нужно же как-то уменьшать их число.
– Ното.
– Мы армия, не приют, вот я о чем. Армия под осадой. Окруженная превосходящей силой, смущенная, скучающая, едва страх схлынет.
– Он снова вытащил рыбий позвонок и свистнул сквозь зубы.
– Пещеры, полные детей - что они с ними делали? Где родители?
– Ното.
– Надо их просто передать, вот я о чем, сэр.
– Если вы не
заметили, сегодня они в первый раз ведут себя как нормальные дети. О чем это говорит?– Мне - ни о чем, сэр.
– Кулак Руфа Бюд. Немедленно.
– Да, сэр. Спешу.
Ганоэс Паран вернул все внимание лагерю осаждающих. Ровные ряды палаток, словно костяные плитки паркета; крошечные, словно мухи, фигурки вокруг требушетов и Больших Фур. Кажется, мерзкий запах битвы никогда не покидает долину. "Похоже, готовятся снова нас испытать. Нужна новая вылазка? Матток так и буравит меня жадным взглядом. Хочет их достать". Он потер лицо. Борода снова заставила его вздрогнуть. Паран поморщился. "Никто не любит перемен, да? Именно об этом я говорю".
Шелковый дракон вплыл в поле зрения, влача за собой клубы дыма. Он увидел, что мальчишка на башне с трудом удерживается на ногах. Мелковатый, из тех, что с юга. Судимов. "Когда станет слишком жарко, паренек, постарайся убежать".
В далеком лагере закипало движение. Блеск пик, скованные рабы тянут Большие Фуры, показались высшие водразы, рассылают гонцов. Пыль медленно поднимается над сдвинувшимися с мест требушетами.
"Ага, они все еще огорчены".
– Я знал однажды воина. После ранения в голову он стал считать себя псом, а что такое псы, если не безмозглая верность? Так что я стою, женщина, и глаза полны слез. Я плачу по воину, бывшему мне другом и умершему, считая себя псом. Слишком верный, чтобы отослать его домой, слишком преданный, чтобы убежать самому. Вот один из падших этого мира. Во снах я вижу тысячи. Грызут свои раны. Так что не говори о свободе. Он был прав, полностью. Мы живем в цепях. Умираем в цепях. Вера становится кандалами, клятвы душат горло. Наша участь - клетка смертной жизни. Кого же винить? Я виню богов. И проклинаю их со всем пламенем сердца.
Когда она придет и скажет, что настало время, я возьму в руку меч. Ты говоришь, что я слишком молчалив, но против моря желаний слова не сильнее песка. Ну же, женщина, снова расскажи о скуке, о днях и ночах вне одержимого трауром города. Я стою перед тобой, глаза мокры от горя по ушедшему другу, а все, что получаю от тебя - осаду тишины.
Она ответила: - Ты придумал на редкость жалкий способ залезть ко мне в кровать, Карса Орлонг. Ну ладно, входи. Только не сломай меня.
– Я ломаю лишь то, что мне не нужно.
– А если дни наших отношений сочтены?
– Так и есть, - сказал он и ухмыльнулся: - Но вот ночи...
Колокола далекого города отдавали горестную дань наступлению тьмы; на освещенных синеватыми огнями улицах выли собаки.
В самой дальней из палат дворца Лорда стояла она в тенях, следя, как он отходит от очага, стряхивая угольки с ладоней. Невозможно было ошибиться в кровном родстве; казалось, бремя, так долго носимое отцом, старым плащом легло на удивительно широкие плечи сына. Никогда не понимала она таких созданий. Готовность стать мучениками. Бремя, в котором они видят меру собственного достоинства. Саван долга.