Увязнуть в паутине

— Если говорить откровенно, он был бесцветным. У таких людей редко есть враги.

Интересно. Вот уже второй раз он это слышал, и второй раз у него складывалось впечатление, что его обманывают.

— Могу ли я уже забрать мужа из морга? — спросила жена Теляка перед тем, как уйти, уже после того, как тщательно прочитала и подписала протокол. Перед тем Шацкому пришлось приписать в конце обычную формулу «это все, что я могу сообщить по данному делу», и он подумал, что это не всегда соответствует правде.

— Да, да, ежедневно, с восьми до пятнадцати, необходимо заранее позвонить и договориться. Рекомендую поручить это похоронному бюро. Прошу меня извинить за откровенность, но после вскрытия человек, если такое вообще возможно, гораздо более мертвый, чем перед вскрытием. — Тут ему вспомнилось, как Кузнецов ему как-то сказал, что на Очки вообще нет атмосферы смерти, а только атмосфера мясницкой для трупов. — Будет лучше, чтобы специалисты его одели, довели до какого-то толку и положили в гроб. Вам и так нужно будет идентифицировать мужа перед тем, как гроб закроют, и до того, как покойника заберут из судебного морга. Таковы правила.

Женщина кивнула Шацкому на прощание и вышла. И хотя она покидала его кабинет как замученная жена, которую переполняли исключительно боль и печаль, Шацкий помнил, какими ругательствами она забросала идеи, появившиеся в его «долбаной чиновничьей башке». Если бы тогда она начала ему угрожать — он обязательно бы перепугался.

3

Он глянул на часы. Двенадцать. В час дня должен был прибыть сын Теляка; к счастью, его мать не настаивала на личном присутствии во время допроса. Теоретически такое право у нее имелось, на практике же им пользовались только при допросе детей, а не пятнадцатилетних бычков. Теперь же у него имелся час. Совершенно дурацкая ситуация. Было бы у него два часа, он мог бы набросать план следствия; три часа — обвинительный акт по делу Нидзецкой. Но в этой ситуации ничего начинать не хотелось. Вновь он чувствовал себя обессиленным. А кроме того, он никак не мог избавиться от впечатления, что прошляпил что-то существенное. Что имеется у него какая-то информация, возможно, даже уже записанная в материалах дела, которую он не замечает. Нужно тщательно прочитать все уже собственные сведения. А еще нужно порасспрашивать, не знает ли кто какого-нибудь «заведения с воздушными шариками», в котором можно было бы устроить день рождения Хеле. Кстати, что это еще за прибацанная мода. В его времена все на именинах встречались у себя дома, и все было здорово. Что, он и вправду подумал про «мои времена»? Господи, ну не настолько же я стар!?

Он сделал себе кофе.

Просмотрел газету.

Что за ерунда происходит! Квасный обратился к Чимошке, чтобы тот стартовал в президентской гонке. [55] Зачем вообще писать обо всей этой нудятине? Шацкий считал, что необходимо просто запретить ежедневно сообщать о политике. Раз в месяц коротенький отчет на пару колонок — и хватит.

Политики жили в изолированном мире, уверенные, будто бы с утра до ночи делают что-то чертовски важное, о чем в обязательном порядке необходимо рассказывать на пресс-конференциях. В уверенности об их важности политиков подкрепляли вечно озабоченные политические пресс-атташе, которые верили в значимость событий, по-видимому, чтобы придать смысла своему лишенному всего и вся труду. Ведь и так — несмотря на усилия обеих групп и массированную атаку в средствах массовой информации лишенных значения сведений, представляемых как нечто крайне важное — весь народ плевать на них хотел. Зимой Шацкий с Вероникой и Хелей поехал отдыхать, их не было две недели. За это время он не прочитал ни единой газеты. Вернулся, и все было по-старому. Абсолютно ничего не случилось. Однако, когда просмотрел прессу, оказалось, что каждый божий день весь мир катился в тартарары, правительство валилось к чертям собачьим, оппозиция рвала на голове волосы, ABW [56] в очередной раз компрометировало себя, ежечасно, судя по опросам общественного мнения, возникали новые договоренности, комиссии осуждали на смерть по звонку и т. д. Эффект: нулевой. Тут вошла Марыля.

55

См. текст и примечания на стр. 23.

56

Агентство внутренней безопасности (польск. Agencja Bezpiecze'nstwa Wewnetrznego, ABW) — спецслужба Польши, в задачи которой входит обеспечение внутренней безопасности, включая контрразведку, борьбу с терроризмом, контрабандой оружия, незаконным оборотом наркотиков, организованной преступностью, коррупцией и экономическими преступлениями.[2] Его полномочия включают в себя проведение расследований, оперативно-розыскную работу, аресты подозреваемых, проведение контртеррористических операций с участием антитеррористических подразделений.[3] Штаб-квартира ABW находится в Варшаве на улице Раковецкая в районе Мокотув. Руководитель ABW подчиняется непосредственно премьер-министру Польши, который в свою очередь, обеспечивает контроль за ABW. — Википедия

— Это с Краковского, — сообщила она, положила перед ним письмо и, не говоря больше ни слова, вышла.

Шацкий прочитал, ругнулся, взял кофе и выбежал из кабинета. Быстрым шагом он прошел мимо секретарши, которая пока что не добрела до своего места, постучал в двери кабинета Хорко и, не ожидая приглашения, вошел.

— Добрый день, пан прокурор, — глянула та на него над стеклами очков, не отрывая пальцев от клавиатуры компьютера.

— День добрый. Третий раз отвергли проект прекращения дела по убийству Сенкевича, — сообщил Теодор, положив перед начальницей письмо из окружной прокуратуры.

— Мне это известно, пан прокурор.

— Какой нонсенс. Если я напишу обвинительный акт, то суд, мало того, что признает их невиновными, так еще высмеет нас. И эти чинуши прекрасно понимают это. Для них самое важное, это статистика: главное, вынести обвинительный акт и выбросить все из головы, а там пускай суд ломает голову.

Шацкий пытался говорить хладнокровно, но раздражение в его словах скрыть было невозможно.

— Мне это известно, пан прокурор, — согласилась Хорко.

Дело по убийству было делом по типичному убийству в малине. Пили втроем, проснулись вдвоем, для третьего возврат к жизни сделался невозможным по причине перерезанного горла. На ноже были отпечатки пальцев всей троицы. Оставшиеся в живых согласно зарекались, что совершенно ничего не помнят, впрочем, даже ведь сами позвонили в полицию. Так что известно: кто-то из них — это убийца, но не известно — кто конкретно; нет хотя бы малейшей улики, позволяющей указать на преступника. А вот двоих обвинить нельзя. Ситуация самая идиотская: убийца есть, и его нет.

— Вы прекрасно понимаете, что если мы обвиним их совместно, то даже самый глупый адвокатишка вытащит их. Если будем тянуть спички и обвиним одного, тогда и адвокат не потребуется. Его признают невиновным на первом же заседании.

Хорко сняла очки, которыми пользовалась только для работы за компьютером, и поправила челку. Мелкие локоны выглядели так, словно их пересадили от пуделя.

— Пан прокурор Шацкий, — заявила она. — Я понимаю и то, о чем пан говорит, равно как и то, что прокуратура является иерархической структурой. То есть, чем выше иерархическое положение, тем ближе к нашему начальнику, который, как правило… — и она указала на Шацкого, желая, чтобы тот закончил предложение.

— Дебилом из политического пула, присланным сюда лишь затем, чтобы прибавлять своим дружкам баллы в подсчетах общественного мнения.

— В том-то и оно. Только не говорите этого журналистам, если только не желаете закончить свои дни в отделе общей корреспонденции. И потому-то слишком активные коллеги с улицы Краковское Предместье… — она вновь дала знак Шацкому.

— Уже готовятся к смене караула, и на всякий пожарный желают стать более радикальными, бескомпромиссными и более крутыми чем-то яйцо, из которого родились Братья. [57]

57

Для тех, кто не в танке: имеются в виду братья Качиньские, прославившиеся очень давно в фильме «О двоих, что украли Луну», а уже в наши дни — в политике.

— Ну, раз пан так замечательно все понимает, пан прокурор Шацкий, тогда зачем пан прибывает ко мне со всем этим скандалом? Я вам не враг. Просто я понимаю, что если сейчас, на какое-то время, мы не поддадимся и не подставим шею, то пойдем в отставку, а на наше место придут верные середняки. И вы считаете, будто так будет лучше для этого живописного местечка: Районной Прокуратуры для Варшавы-Средместье?

Шацкий закинул ногу на ногу, поправил стрелку на брюках и глубоко вздохнул.

— Сейчас я пани кое в чем признаюсь.

— Пикантности будут?

Шацкий даже не усмехнулся. Янина Хорко была последней женщиной планеты, с которой бы ему хотелось пофлиртовать.

— Неделю назад мне позвонил Буткус.

— Тот литовский гангстер?

— Лично. Первое заседание назначили через два месяца. Он сообщил, что претензий ко мне не имеет, и если бы я, к примеру, пожелал сменить цвет тесьмы на тоге с красного на зеленый, [58] то он готов заплатить двадцать тысяч за сам факт взятия дела в качестве защитника, по десять тысяч за каждое судебное заседание и дополнительные пятьдесят тысяч за оправдательный вердикт.

58

У польских прокуроров тесьма на тогах красная, у адвокатов — зеленая.

— А пан был бы в состоянии?

Хорко поудобнее устроилась в кресле и расстегнула пуговку блузки. Шацкий почувствовал, что покрывается потом. Неужели это происходит на самом деле.

— Естественно. Я вел следствие, пока его у меня не забрали знаментости с Краковского; и я помогал при написании обвинительного акта.

— Дело не в том. Был бы пан в состоянии так легко перейти на другую сторону баррикады?

Несколько мгновений Шацкий сидел, не говоря ни слова. Дурацкий вопрос. Да если бы мог, сделал бы это уже давно. Что удерживало его здесь, как не детская вера в шерифскую звезду? Ему платили официальную заработную плату — совершенно одинаково получал прокурор в центре Варшавы и каком-нибудь Пипидувке Глухом. Никаких дополнений. Официальный запрет приработков каким-либо образом, за исключением лекций, на которые и так необходимо было получить специальное разрешение — предполагая, будто бы кто-то ему такую редкость предложит. Ненормированное рабочее время, что на практике означало шестьдесят рабочих часов в неделю. К тому же ему приходилось ассистировать при вскрытии трупов и, не жалуясь, выполнять распоряжения своих различных начальников. В прокуратуре было больше начальства и руководителей, чем директоров на государственных предприятиях. Общество считало, будто бы прокурор — это тот гадкий тип, который выпускает бандитов, пойманных хорошей полицией. Возможно, и тот гадкий тип, который настолько облажался с бумажной работой, что суду пришлось бандита выпустить. Придурки с Вейской, в свою очередь, были уверены, что у прокуроров имеется своя частная армия, чтобы мучить политических противников. Что ни говори, работа охренительная, горько подумал Шацкий. Стоило так пахать в академии.