Увязнуть в паутине

То было когда-то. А теперь? Ему было тридцать пять лет, не успеешь оглянуться — и тридцать шесть. Как долго еще следует ждать, чтобы самому убедиться, как оно есть, когда каждый квадратный сантиметр чьего-то тела для тебя неожиданность? Сейчас или никогда, подумал он.

И набрал номер.

— День добрый, это Шацкий говорит.

— Оу, привет… то есть, день добрый, пан прокурор.

Теодор сделал глубокий вдох.

— Называйте меня Тео.

— Моника. Жаль, что ты не предложил этого вчера, по этой причине можно было и поцеловаться.

Знакомые конвульсии вернулись. Хорошо еще, что они говорили по телефону.

— Надеюсь, это мы еще доработаем, — раздался чужой голос, который, по мнению Шацкого, совершенно не был его собственным.

— Хмм, ну совсем как я думаю, — сказала она. — И когда же?

Он горячечно размышлял. Господи, нужно найти какой-то повод, в противном случае, его намерения будут слишком очевидными.

— Может в пятницу? — предложил он. — У меня будет для тебя обвинительный акт, — последнее предложение было настолько глупым, что если бы у стыда была температура, Шацкий наверняка бы сгорел. Ну, и какие еще есть у тебя хорошие идеи, Теодор? — спросил он сам себя. Может, свидание в морге?

— Ах, конечно же, обвинительный акт, — теперь у него уже не могло быть сомнений в том, что она об этом думает. — В шесть вечера, в «Шпильке»? Это неподалеку от твоей конторы. — Слово «контора» она произнесла таким образом, словно ее собеседник был чиновником самого малого ранга провинциальной почты.

— Замечательная идея, — сказал он, одновременно думая о том, что следовало бы позвонить в банк и проверить состояние счета. Читает ли Вероника сообщения? Сам он не помнил.

— Тогда до свидания в пятницу, — мимолетно заметила она.

— Па, — ответил он, сразу же считая, будто бы из всех глупостей данной беседы именно это конечное «па» заслуживет золотой медали.

Шацкий положил трубку на аппарат и снял пиджак: он трясся и вспотел словно швед на каникулах в Тунисе. Одним махом выдул два стакана минеральной воды и подумал, что, слава Богу, еще раньше накатал этот чертов план следствия, потому что теперь никак не смог усидеть на месте. Он уже поднялся с намерением отправиться в продовольственный магазин возле книжного на Аллеях за колой, когда зазвонил телефон. Теодор замер при мысли, что это может быть моника, и трубку снял только после третьего звонка.

Кузнецов.

Полицейский рассказал ему о результатах допросов в «Полграфексе», фирме Теляка. А точнее — об отсутствии результатов. Приятный человек, спокойный, бесконфликтный, неплохо управляющий фирмой. Никто не жаловался, никто не говорил о нем плохо. Правда, у одного из руководящих работников выскользнуло, что вот теперь, возможно, удастся повернуть фирму на новые рельсы, но это было лишь типичной болтовней карьериста.

— Ага, и тебе обязательно необходимо допросить секретаршу, — сообщил Кузнецов.

— Зачем? У них, что, был роман? — Шацкий оставался скептичным.

— Нет. Но жопа просто обалденная, я мог бы допрашивать ее хоть каждый день. Лучше всего: в мундире, и в той комнате для допросов во дворце Мостовских. [61] Ну, ты знаешь, в подвале…

— Олег, пожалей, мне уже тошно от твоих фантазий. Боюсь, что вскоре ты начнешь мне показывать снимки скованных наручниками овчарок.

– Тебе что, сложно… — возмутился полицейский. — Вызовешь к себе, посмотришь, напишешь какую-нибудь чушь в протоколе. На все про все пятнадцать минут. За «Сверчком» в эмпик сходить больше времени займет.

61

Дворец Мостовских, Мостовский дворец — дворец в Варшаве, первое после войны отреставрированное здание на Банковской площади. В настоящее время дворец используется как штаб-квартира Варшавской полиции.

— Отъебись. Она что-нибудь сообщила?

— Что Теляк не расставался с цифровым диктофоном, на который записывал абсолютно все: служебные встречи, идеи, заметки, переговоры, сроки… Некоторые просто запоминают, другие записывают, кто-то еще делает заметки в мобилке. А он все записывал. Я уже позвонил его жене, но она утверждает, что дома этого диктофона нигде нет.

— Выходит, что-то да пропало, — заявил Шацкий.

— Похоже на то. И странно, что как раз эта штука.

— Так, это нам несколько рушит удобную теорию о паникующем взломщике, или нет? Оставить бумажник с кредитными карточками, но забрать диктофон — довольно странно.

— Думаешь, у всех них следует обыскать жилища? — спросил Кузнецов.

— Понятия не имею. Вот как раз размышляю над этим, — ответил Шацкий, массируя большим пальцем основание носа. Ему страшно была нужна кола. — Нет, пока что нет. Подождем до понедельника. Мне нужно кое-что проверить.

Кузнецов не настаивал, но Шацкий знал, что у него свое мнение. И, кто знает, возможно, он был и прав. Сам же он не хотел принимать сейчас решения о налете на жилища всех подозреваемых. Чувствовал, что это было бы неуместным.

В конце концов, он отказался от идеи колы и следующие три часа посвятил обнаружению эксперта, который был бы специалистом по терапии семейных расстановок. При случае выяснилось, что имя самого Цезария Рудского тоже находится в списке экспертов. Впрочем, именно его ему предложили в первую очередь. Только после нескольких звонков знакомым из института на Собеского, [62] он получил следующий контакт.

— Тип довольно странный, но как только уже ты на это пойдешь, то чрезвычайно интересный, — сообщил Шацкому знакомый психиатр. Как Теодор ни нажимал, он никак не желал открыть, в чем же эта «странность» заключалась, все время повторяя, что Шацкий сам должен в этом убедиться.

62

Институт психиатрии и неврологии, ул. короля Яна III Собеского 9, Варшава.

— Хотелось бы почитать протокол этой встречи, — сказал он под самый конец беседы и начал хихикать, словно сумасшедший.

«Врачу, излечись сам», подумал Шацкий. Как всегда, когда имел дело с психологами и психиатрами.

Психотерапевта звали Еремияшем Врубелем. Шацкий позвонил, вкратце изложил дело и договорился на встречу в пятницу.

Беседа, и правда, была краткой, но ему никак не показалось, будто общается с особенным психом.

7

В домашнем кабинете царил канцелярский стиль семидесятых годов, но ему это никак не мешало, совсем даже наоборот. Иногда он даже выискивал на Аллегро какой-нибудь предмет той эпохи, новый экспонат для собственного музея. Последней покупкой стала «Большая Всеобщая Энциклопедия Польского научного издательства» шестидесятых годов, тринадцать томов, собираясь поставить ее рядом с оригинальным советским изданием «Истории Второй мировой войны» в двенадцати томах. Такие вещи замечательно смотрелись в застекленном книжном шкафу.