Уйти красиво и с деньгами

– Няня, вот что, – серьезно начала Лиза. – Сегодня ровно в полночь мне нужно пойти из дому.

Вокруг голубых глаз Артемьевны сложились веерки морщинок-улыбок.

– Парнек какой тебе полюбился? Не черный, фрязинский?

– Чумилка? Вот глупости! Не перебивай! Мне сегодня ночью надо встретиться с одним человеком – недалеко отсюда, у свербеевской бузины. Ты заднюю дверь не запирай и меня жди, хорошо? Сделаешь? Ты все поняла?

– Раз старуха, так девку не понимат? Все сделаю. А парнек хороший? Чьих он? У нас быват?

– Нет, конечно. Его зовут Иван Рянгин.

Артемьевна огорчилась:

– Не слыхала… Из-за Нети он, что ли?

– Они недавно приехали из Иркутска.

– Не слыхала. Расспрошу знающих людей.

– К чему, нянечка? – взмолилась Лиза. – Не надо никаких расспросов!

– Как не надо? Может, он варнак какой.

– Ну конечно! Будто у меня самой глаз нет!

– Девке любовь глаза закрыват, уши зажимат, – сказала Артемьевна со знанием дела. – Дверь я покараулю, а ты, Лизушка, поберегись. Много теперь худых людей, в городу особенно.

– Никого я не боюсь!

Она все-таки пришла, эта ночь! Лиза лежала в своей кровати в ночной рубашке, выпростав обе руки на одеяло, как требовалось в теткином Павловском институте. Сквозь занавески серела глухая тьма. В доме рано легли спать, никаких гостей не было. Лиза слушала тишину и скоро начала улавливать самые мелкие и непонятные шорохи, поскрипывания и постанывания. Они всегда живут в доме, но заглушаются даже слабым шумом дневной суеты.

Наконец Лиза встала, оделась, набросила на плечи теткину шаль, чтобы не мерзнуть под дождем. В одних чулках прокралась к черному входу. Двенадцать часовых ударов настигли ее уже у двери. Здесь она надела туфли и взялась за засов. Он был заранее отодвинут, а из няниной комнаты сочился рыжий свет керосиновой лампы.

Когда Лиза, обуваясь, стукнула каблуком, нянин силуэт, похожий на копну, возник на пороге сеней. Силуэт стал крестить Лизу, а потом то место, где она только что стояла и где вместо закутанной в шаль фигуры осталась приоткрытая дверь.

Лиза в это время бежала в полной темноте по липкой садовой дорожке. Дождь перестал, но деревья и кусты были обвешаны каплями – целые потоки брызг летели на Лизу сами собой, а не только от прикосновения или неловкого движения. Ни луны не было, ни звезд, только слабо светились изнутри бесконечные клубы неподвижных туч. Оказывается, даже в самой кромешной тьме с неба исходит свет!

Каждый встречный куст своего сада Лиза узнавала, даже его не видя. А вот высокий шатер бузины заметил бы любой. Она в конце июня вздумала цвести, эта старая бузина, – поздновато, но так кстати! Белые комья тесно слепленных цветочков светились в потемках. Они одуряюще пахли дождем и свежестью – как арбуз, только резче и горше. Ванина рубашка под шинелью тоже белела в темноте. И его лицо, и волосы. Лиза мчалась на этот свет с неудержимостью серокрылого ночного мотылька, глупого, но упрямого.

Ваня тоже увидел ее и услышал ее шаги. Он шагнул навстречу, сильно качнув бузину. Когда они встретились и губы нашли губы, и руки двумя нерасторжимыми горячими кольцами сковали их в единое странное существо, не способное ни рассуждать, ни замечать ничего вокруг, холодные капли посыпались на них с куста, обдавая жаром и блаженством.

– Я не думал, что в такую ночь вы придете, – прошептал Ваня в растрепанные Лизины волосы.

– Почему? Ночь чудная! Я и не помню такой, – отвечала она.

– Все равно не верится. Я когда увидел вас с музыкальной папкой в руке, у дома Колчевских, меня как молнией ударило. Таких, я подумал, даже не может быть на свете!

Лиза засмеялась:

– Каких таких?

– Красивых. Вы очень красивая. Даже сейчас, когда темно, ваши глаза светятся синим, а волосы как у русалки.

– В потемках всякое чудится!

– Мне не чудится, – не согласился Ваня. – Я от Колчевских тогда на Неть пошел, а там Фрязин и Зуев червей копали. Я им говорю: «Сейчас на Почтовой я видел девушку». Они спрашивают: «Какая она?» Я говорю: «Необыкновенная». – «А! Тогда это Лиза Одинцова». Так я узнал, как вас зовут. Но еще до этого я знал, что люблю вас и буду любить всегда.

– Ах, как я это понимаю! – обрадовалась Лиза. – Ведь что это значит? Это значит судьба! В одну минуту все делается понятно. Значит, это на небе давно решено. И навсегда, навсегда! Поцелуй меня!

Эти поцелуи были даже слаще, чем те, в ларинской беседке. Тихо скрипело колесо Фортуны, поворачиваясь и свивая две жизни, затягивая обоих в непроглядный омут, дна которого не знает никто, кроме силы непонятной и, кажется, совершенно слепой, которая движет все на свете.

– Вы мне сказали: «Поцелуй»? Да? Так? – допытывался Ваня, не выпуская Лизу из сомкнутых рук.

– Да! Поцелуй меня, и потом еще!

– И мне тоже можно вам говорить «ты»?

– Боже мой, зачем ты спрашиваешь? Можно? Нужно! Тебе можно все! Ведь я тебя люблю, люблю!

Облака, стоявшие над их головами неподвижным лепным сводом, вдруг поплыли, чуть вращаясь, будто лежали на глубокой, но быстрой и ясной воде. Снова качнулась, тронулась бузина. Она посыпала дождем и мелким цветочным мусором, и время остановилось.

Тем грубей и неожиданней совсем рядом треснула какая-то ветка. Земля дрогнула от чужих неосторожных ног. Густой, затыкающий уши свист заполнил пустой ночной воздух. Лиза оцепенела. Странные тени – черные, но весомые – с хрустом топтали ближнюю траву. Тени громко дышали, отдавая, кажется, потом и табаком. Одна из теней свистала беспрерывно, и от этого свиста перед глазами мутилась ночь.

– Что это? – вскрикнула Лиза.

Она тут же полетела навзничь, потому что кто-то дернул ее за косу. Падая, успела увидеть, как черная рука сзади перехватила Ванино горло. Лиза начала кричать и хвататься за кусты, но кто-то подхватил ее в падении почти у земли, поставил на ноги и заткнул рот жесткой ладонью в рваной кожаной перчатке. Лиза задергалась и замычала. Однако тот, кто держал ее, был много сильнее. Зато она могла видеть, как Ваня вывернулся из черных рук и, размахнувшись нешироко и ловко, ударил черного человека под дых. Тот сел на землю, треща бурьяном. «Кто они? Откуда? Сколько их? Где их лица?» – сами собой, как горошины в погремушке, сыпались вопросы в Лизиной голове.

Черных то ли людей, то ли чудищ в самом деле было несколько. Одно чудище карабкалось из бурьяна, другое держало Лизу, кто-то прыгнул к Ване. Ваня качнулся, попятился, согнулся. Черный теперь бил его, крякая и охая. Лиза на минуту зажмурилась и потому не видела, что Ваня извернулся, отскочил в сторону и ударил своего обидчика со страшным сырым звуком, как по тесту. При этом присвистнул коротко и зло, почти так же, как черные люди из тьмы.

Никогда прежде Лиза не видала настоящих мужских драк. Она чувствовала, что упадет сейчас замертво от ужаса и отвращения. Ей стало ясно, что чудища, пришедшие неизвестно откуда, сейчас убьют и Ваню, и ее. Из последних сил она вцепилась зубами в перчаточную рвань, в проклятую соленую руку, маравшую ей рот. Рука отдернулась. Какое-то непонятное Лизе ругательство вместе с жарким и зловонным дыханием пахнуло ей в щеку. Она вскрикнула, но еле-еле – сил совсем не осталось.