Ужасный век. Том I

А ещё представил богатый дом в Марисолеме. Не прямо сейчас, конечно, но ведь сорок два года — старость уже не за горами, и лучше бы до неё дожить. Проклятье, ведь когда-то он мечтал именно о доме! Больше четверти века прошло… За это время случилось многое. И добился Ангус многого.

Но дома у него так никогда и не было.

Лейтенант внезапно понял, о чём Шеймус пытался сказать ему в Фадле. Тогда, после боя и после убийства Исхилы-Камаль.

— Маршальский, говоришь…

— Мир меняется, Шеймус. Быстрее, чем ядро летит. В Балеарии всё уже совсем не так, как было, когда ты уезжал. Это в двух словах не объяснишь… я из каждого плаванья будто в другую страну возвращаюсь. Да и потом… как ни печально, но мы не молодеем. И лучше уж состариться так, как Фалькао с Габором и Монро, чем… уж прости, но чем кончить как Мендоса. Ты же сам вечно говорил, что умирать легко, а…

— …а жить трудно.

— И лёгкие пути не для тебя.

— Судя по тому, сколько народу сегодня перекрошил — не для меня, точно.

Ещё какое-то время они молчали. Вальверде болтала ногами в воздухе, словно была маленькой девочкой, а не прожжённой бабищей лет пятидесяти, насквозь пропитанной кровью, потом, морской солью и порохом. Шеймус сидел неподвижно и смотрел в потолок: его лицо, как обычно, ничего не выражало. Но это только видимость. Он размышлял, конечно.

И Ангус прекрасно понимал: думает капитан сейчас не только о блестящих перспективах, которые сулит служба Балеарии. И не только о том, чем за эту службу могут отплатить на самом деле — как вышло с Мендосой.

То дело будущего, причём довольно далёкого. До которого ещё надо дожить. Но вот прямо сейчас…

— Предположим, что я соглашусь. Какой план ты предлагаешь?

— План? Пфф… мы можем сняться с якоря прямо на рассвете.

— Ты меня не поняла.

— Чего именно я не понял, дорогой? Что ты имеешь в виду?

— Своё войско, конечно. Своих людей в городе.

Вид у Вальверде был такой, словно она искренне не ожидала подобного вопроса. Хотя, ясное дело, ожидала.

— Шеймус, ты ведь не хуже меня всё понимаешь. Совершенно не факт, что твой лагерь ещё существует… и твоё войско вместе с ним. И даже тех, кто в порту, нам мураддины переправить на корабли не позволят. Ну и корабли мои, если уж начистоту… не безразмерные.

Шеймус вмиг помрачнел.

— А сейчас моё время спросить, что ты имеешь в виду.

— То, что в письмах сказано о Шеймусе Висельнике. Не о его войске. Им нужен командир, а здесь сейчас сразу два командира Ржавого Отряда. Сколько раз состав твоего войска сменился за эти двадцать лет? Сколько с тобой нынче солдат, видевших Бахадосское поле? Дело-то не в людях, и мы оба это знаем.

— То есть ты предлагаешь мне сбежать, бросив своих?

— Категоричная формулировка. Не знаю, может, в пехоте так и говорят… но настоящий пират вроде меня сказал бы «благоразумно отступить». Что-то такое я предлагаю, да.

У Ангуса от этого поворота беседы глаз задёргался. Самое отвратительное состояло не в поступке, который Вальверде предлагала. Увы: в осознании, что предлагает она разумное. Ведь и правда нет никакого представления, что произошло в городе. Никакой уверенности, что в данный момент у Шеймуса и Ангуса имеется какой-то отряд — а не горстка рассеянных по столице недобитков. Ещё меньше оснований для уверенности, что получится кому-то помочь, а главное — что оно того будет стоить. Легко сгинуть без толку.

Наконец, уж в чём адмирал точно не ошибалась — так это насчёт «дело не в людях». Хотя и в них, конечно, тоже, но… на самом деле незаменимых нет. Раз уж самому командору Мендосе нашёлся достойный преемник — хотя кто бы в это поверил за день до?..

Неприятная правда всё равно остаётся правдой. Ангус очень порадовался, что не ему тут принимать решение.

— Пойми, дорогой, я не хотел ставить перед тобой вопрос так. Я рассчитывал, что мы спокойно поговорим… до того, как в Альма-Азраке случится нечто плохое. И придумаем что-нибудь насчёт вывоза твоих людей: ты ведь сам думал о поиске кораблей, это понятно. Но час назад, как видим, ситуация сильно изменилась. Превратилась в полное дерьмо.

Да, это явно противоречило принципам отряда, но не бывает принципов, от которых никогда не отступают. По крайней мере, разумные люди. Есть о чём подумать.

Однако Шеймус не размышлял долго.

— Нет, я так не поступлю.

— Почему, дорогой?

— Потому что!.. — он вдруг рявкнул так, что едва посуда в шкафу не звякнула. — Потому что мой отряд — это не просто люди. Это то, во что я вложил душу и сердце. «Дело не в людях», ты говоришь? Славно. Но дело и не в кораблях. Однако бросила бы ты свою «Дочь морей»?

Вот теперь и Вальверде задело — аж из угла каюты, несмотря на полумрак, был заметен всполох в глазах. А высокий голос скрежетнул металлическим:

— Знаешь, мне было бы нелегко так поступить. Но я бросал корабли. И ты бросал людей, я знаю: не строй из себя невинность, пожалуйста!..

Увы, но и это было правдой. Ангус вжался в угол. Лучше не отсвечивать вообще. И не встревать уж точно. Вальверде спрыгнула со стола, в два шага добралась до бутылки. Вырвала из горлышка пробку и хорошенько глотнула.

— Или ты из-за женщины упёрся, а?..

— Что?..

— Ты слышал.

Она отхлебнула ещё, и ещё раз, и снова. Спокойно пила ром. А вот Шеймус напрягся. Он вцепился в подлокотники, опустил голову на уровень плеч, не сводя взгляда с Вальверде. Свежезашитые губы плотно сжались.

— Ты что себе думаешь?.. — прошипел он. — Что слабое место нащупала? Нет у меня никакого слабого места. Сплошная, блядь, ржавая железная оболочка.

— Очень похоже на то, что ты лукавишь.

— Да? Похоже? Ну, тут есть только два варианта: либо ты права, либо я. Допустим, что я лгу, пусть даже и самому себе. Но что это меняет, Вальверде? Со мной девять человек, и ни один из них не скажет, что я когда-либо обделил его трофеями, что я прятался за его спиной в бою. Что на его теле больше шрамов, чем на моём. Что я не более всех соответствую тем принципам, которые провозглашаю. Мы даже трупы не оставляем, когда есть хоть малая возможность вынести их и совершить обряд, предпочитаемый погибшим. А сейчас речь о живых — или хотя бы о тех, кто ещё может быть жив. И о моей женщине в том числе, твоя правда. Но какая разница?

— Иными словами, поступить разумно ты не желаешь?

— Если называешь предательство людей, полагающихся на меня, чем-то разумным… то нет.

— Не очень-то сочетается с твоей любимой присказкой насчёт «умирать» и «жить».

— Прекрасно сочетается. Жить и выживать — не одно и то же. Я хорошо знаю эту разницу: уже не впервые в такой ситуации.

Ангус предпочёл не думать, как пошёл бы разговор, окажись Ирма на борту «Дочери морей». Это было бы неуважительно к командиру и другу, пусть даже в мыслях. Они бросали людей, это правда. В последний раз, если уж начистоту, совсем недавно — в Рачтонге. Да, тогда речь не шла обо всём отряде, но где проходит граница? Сколько людей можно оставить позади, если так сложились обстоятельства, а сколько уже нельзя?

С какого момента циничное, но разумное решение превращается в предательство? На проклятом Бахадосском поле всё было проще: там граница между трусами, героями и людьми, которые где-то посередине, оказалась очень чёткой и ясной. А тут…

Лейтенант вспомнил то, что капитан сказал визирю в Фадле. Мол, это только со стороны кажется: проще отдавать приказы, чем исполнять их. А на самом-то деле всё наоборот. Чистая правда. Ни за какие блага мира он бы сейчас на место командира добровольно не встал.