Ужин в раю

— Семья? — переспросила Полина Петровна с удивлением (мог бы поклясться — наигранным). — Хотите сказать, что семья для вас — это всё? Я слишком хорошо знаю вас, Сергей. Мастер вы… на фразы…

Она подошла к серванту и поставила фотография на место. Медленно закрыла дверцу… Так медленно, что чуть слышный скрип несмазанных петель длился с полминуты и даже показалось, что старые эти дверные петли отыграли несколько тактов мелодии. Жаль, я не понял — какой.

Про-ща-щай!

В последний?…

— Он просто был к вам снисходителен, Сергей. Ну да, конечно, вы же не злодей. Не маньяк. Не наркоман. Не алкоголик… хотя, вот, Лена жалуется, что в последнее время разит от вас…

— Всё то вы знаете! И как быстро узнаёте!

— А у дочери от меня секретов нет. Но вы знаете, Сергей, я ведь недаром говорила о нетерпимости медиков к распущенности. Это ведь профессиональная черта. Так же как привычка мыть часто мыть руки. Коротко стричь ногти. Не разбрасывать вещи где попало. Польза этих привычек проверена… на жизнях других людей. У грязи есть свойство убивать. Так же, как и у безответственности…

— Какой пафос, Полина Петровна! Какой пафос! У занудства тоже, между прочим, есть такое свойство. Может быть, вы мне сразу выскажете очередные свои претензии и я уберусь восвояси? В очередной раз поплакать над своим несовершенством?

Она улыбнулась.

Чёрт! Вот это уже совсем плохо.

Даже моя откровенная наглость совершенно её не злит.

Она что-то решила? Что-то знает?

Что происходит?!

— Боюсь, поздно плакать Сергей… Все сроки вышли. Вам бы лучше было это сделать несколько лет назад. А теперь… Я ведь не просто так вам всё это говорю.

Да, верю. Не просто так.

— Леночке с вами очень трудно… Нет, я прошу — не перебивайте меня! Да, да, вы очень устали от моих упрёков. Я, должно быть, типичная тёща — злобная, патологически вредная мегера, терзающая несчастного зятя. Но уж потерпите немного, мне ведь и самой, поверьте, больно. Мы с вами, конечно, так и остались… Чужими, не так ли?

— Увы, Полина Петровна…

— Ну почему «увы»? Ведь вам нравилось, всегда нравилось именно такое положение вещей. Вам нравилось то, что Лена совершенно оторвана от семьи…

— У неё своя семья, Пол…

— Ну не семья это, Сергей! Боже мой!

Да, в другое время я бы порадовался, что всё-таки сумел вывести её из себя. Она не выдержала и всё её фальшивое, показное, демонстративное спокойствие мгновенно куда-то исчезло — и движения рук стали резкими и нервными, и кружевные крылья халата взлетели вверх и вновь опали, и льдинки в её глазах, те самые льдинки высокомерного равнодушия, что не таяли все эти годы, не таяли даже тогда, когда полыхающие потоки взаимной ненависти могли бы, казалось, расплавить и железо, эти льдинки готовы были неведомой ей талою влагой пролиться по задрожавшим её векам.

В другое время… Но тогда, в ту минуту, что это не просто очередная вспышка гнева. И дело не просто в неприязни.

Она готовится. Готовится сказать мне…

Чёртова тёща. Педиатр с многолетним стажем. Удивительная, сильная, властная женщина, которую я ненавидел. Всегда. Столько, сколько знал её.

И столько же времени она ненавидела меня.

Семья… Очередная её схема. Очередной диагноз.

— Вы разве в семье? Разве вы хоть немного заботитесь о ней? Лена… Она ведь… Ну, понимаете… Это ведь и моя ошибка. Педагогическая ошибка. Увы, я учила её заботиться о людях. Особенно, если эти люди — близкие. Любить их. Не оставлять их…

— У вас замечательная дочь, Полина Петровна. А у меня — замечательная жена. И я зарабатываю деньги, как могу… Честное слово, не пойму, к чему весь этот разговор.

— «Как могу», — весьма неумело передразнила она меня (ну зачем, зачем ей надо было тогда меня унижать? почему она хотела непременно меня унизить?). — Сергей, вы просто… Вы просто негодяй! Да, негодяй! Все эти ваши отговорки… Неужели вы сами верите в то, что говорите? Вы, педагог, специалист с высшим образованием, с вашим умом, способностями… И чем всё это заканчивается? Этим вашим «могу»?! Могу разносить газеты и буклеты. Могу расклеивать объявления. Могу раздавать рекламные листовки у метро. И что ещё «могу»? Воровать или просить милостыню? Вы не можете только нормально жить. Вы просто не способны на это! Сергей, вы рушите всё, к чему прикасаетесь. Я не знаю, откуда это в вас, не знаю… Сначала я думала, что элементарная слабость. Воли, сознания… Если бы так! Нет, теперь я понимаю, что всё гораздо, гораздо хуже. Вы просто переполнены какой-то страшной, чёрной, отрицательной энергией. Вы просто живое её вместилище!

Честное слово, я был искренне удивлён её словами. Я даже подумал (да, тогда я ещё мог думать), что она просто спятила от многолетней ненависти ко мне. Или просто сменила тактику и теперь решила внушить мне мысль о моей врождённой порочности…

Или тоже самое решила внушить Лене? Ведь прежние её скандалы и обвинения особых результатов не принесли…

Я тогда думал, что не принесли. Оказалось, принесли.

— Вы, Полина Петровна, прямо монстром каким-то меня считаете. Неужели вы думаете, что с педагогическим образованием, пусть и трижды высшим, так легко устроиться? А ум, способности… Главный и самый полезный талант в наше время — хамство. Я, увы, этого таланта начисто лишён. О каких ещё способностях можно говорить? И что именно, интересно, я разрушаю?

— Жизнь, Сергей. Свою и, к сожалению, жизнь Лены. И, полагаю, вы вполне это осознаёте. Я попросила вас приехать… Это не только моя просьба. И не столько моя просьба, сколько… Вы знаете, Лена просила меня…

Господи, глупая, несчастная моя Лена, ну о чём ты могла её попросить?

Зачем тебе это?! Я ведь рядом с тобой. Мы ведь вместе.

Что тебе нужно от неё?!

— Лена просила? Интересно…

От сквозняка качнулись шторы. Жёлтая солнечная полоска влетела с улицы, прошла по стене, по дверцам серванта, по табачного цвета, плюшевой спинке кресла, соскользнула на пол, прошла по серому потёртому коврику — и исчезла где-то в глубине комнаты.

И полоска эта в быстром беге своём выхватила на миг фотографию за стеклом. На фотографии — он всё тот же. Всё та же улыбка. Но мне показалось…

Именно тогда мне показалось, что улыбка его какая-то виноватая. Словно он и после смерти продолжал извиняться за свою жену. Так же, как делал это при жизни.

«Ты же, Сергей, знаешь этих баб… Ежели им чего в голову взбредёт — ничем уже не выбьешь. У них даже самый здоровый консерватизм может стать нездоровым. Ты воспринимай это всё… спокойней, что ли…»

Я спокоен. Не волнуйтесь, Павел Георгиевич.

Кажется, у нас с вами всё уже позади. И хорошее, и плохое.

Трамвай медленно вползает в поворот, тяжёлые его бока раскачиваются медленно. Вверх-вниз, вверх-вниз… Рельсы оборвутся. Скоро.

Острые края колёс врежутся в землю. Взметнётся облако пыли. И вновь осядет.

Станет тихо. Начнётся дождь. Сначала — едва заметный. Мелкие брызги, водяная взвесь. Потом капли станут крупнее и будет их всё больше и больше.

Откроются двери. Капли полетят в салон. В салоне — я один…