Узкие врата

— О Господи Христе, Господи, мамочка…

Фил уже вздернул его на ноги, бесцеремонно отпихнув Алановы слабые и бесполезные попытки помочь. Спросил резко, как пролаял — и тот даже не сразу понял, что к нему обращаются:

— Номер запомнил?

— Какой номер? — глупо спросил Алан, в процессе вопроса понимая все же, о чем идет речь. Но ничего он, конечно же, не запомнил, да какое там, он вообще не вспомнил, не подумал, что надо посмотреть на номер, что у машин бывают номера… Все это слишком быстро случилось, он даже и не успел опомниться… Но Филу, кажется, уже не требовались объяснения. Махнуть рукой он не мог — вместо этого дернул щекой и тут же забыл про Алана целиком и полностью, подхватывая спасенного мальчика, почти беря его под мышку, чтобы перевести — перетащить через дорогу. Алан, осознавший наконец, что на их глазах машина едва не переехала человека, испуганно улыбнулся на вопрос подоспевшей парочки пешеходов и побежал следом. Но по дороге рефлекторно нагнулся, чтобы подобрать белеющий прямо на шоссе отброшенный сильным рывком длинный батон.

Чинные прохожие, торопившиеся на работу, поняли, что трагедия отменяется, и заспешили по своим делам. Никого не раздавило. В газетке не будет вечернего сообщения в черной рамочке. Ну и хорошо. Ну и к лучшему.

…Спасенный Филом мальчик уже стоял, прислонившись спиною к столбу со светофором, и лицо его, бледное и отрешенное, имело выражение потрясенно-непонимающее. Как, наверное, и положено человеку, который только что чудом избежал гибели. Он тупо смотрел на свою ладонь, испачканную в крови. За вторую руку его под локоть держал Фил.

— Эй, ты как? Живой? Стоять сам можешь?

— Я н-нормально. Спасибо, я… нормально.

В подтверждение своих слов он попробовал выпрямиться, но зашатался и был вынужден опять вцепиться в столб… И в Филовскую руку.

Алан, уже подоспевший совсем близко, понял наконец, почему у мальчика руки в крови — хватался ими за разбитый затылок. Школьный клетчатый рюкзачок смягчил падение, не дав хозяину удариться спиной, но затылком он приложился крепко. Фил хорошо толкал — назад с разворота, локтем в грудь…

— Я н-нормально, спасибо, — опять проговорил мальчик, пытаясь улыбнуться, хотя губы у него прыгали. Потом он неожиданно, отлепляясь от Фила, сделал странный рывок от столба — в сторону мусорной урны, и Алан едва успел подхватить его под живот, когда того мучительно стошнило.

Некоторое время он приводил в порядок дыхание, лихорадочно заправляя за ухо прядочку русых волос.

— Ну, как ты? Голова кружится?

— Немножко… Уже все нормально.

— Вот заладил, как попугай! — Фил чуть поменял хватку за плечо и за талию, но менее крепкой она не стала. — Какое там «нормально». Сотрясение, похоже, себе устроил первого сорта.

— Были бы мозги — было б сотрясение, — тихонько выговорил мальчик, снова закрывая глаза и чуть приваливаясь к Филу, наконец отдаваясь на его волю. Прошло не меньше минуты, прежде чем спаситель сообразил, что этот парень намеревался пошутить.

Похоже, Филу он начинал здорово нравиться. Хотя и кретин, каких мало. Даже хуже Эриха. Мечтатель, тоже мне, нашелся — на проезжей части…

— Ладно, герой, посмеялись. В жизни всегда есть место подвигу. Теперь говори, где живешь. Мы тебя проводим. Чтобы еще куда-нибудь не влип.

— Да я тут близко, в Тополином… То есть не надо меня провожать, — спохватился мальчик, брезгливо трогая пальцем кровоточащее ухо. — Я сам дойду, правда… Спасибо. Я дойду.

— Молчи уж. Сам он дойдет. Эрих, сбегай-ка за вещами, — Фил приказал, не оборачиваясь, и Алан моментально послушался. — А ты валяй рассказывай пока, как до дома идти.

…- фонтанчик…

— Что?

— …Для питья. В парке есть… для питья фонтанчик.

— И что из этого?

— Умыться, — стараясь говорить максимально внятно, мальчик свел на переносице русые брови. Меловая бледность его не прошла, но глаза хотя бы перестали быть сонно-изумленными, приобрели осмысленное выражение. — Руки помыть… А то мама…

— Да, мама вряд ли обрадуется, — Фил окинул своего протеже критическим взглядом — весь в крови, ладони и затылок, и из уха все тянется струйка, подлюка… Пожалуй, в идее фонтанчика был определенный смысл, тем более что мальчик и самого Фила своей кровью перепачкал. — Ладно, айда умываться. Надеюсь, твоя мама тебя хорошенько выдерет по приходе. Хотя, кажется, ты сегодня свое уже получил.

Подошедший Алан помог ему накинуть на плечи лямки рюкзака. Они с двух сторон подхватили мальчика под локти (получив в награду еще пару удивленных взглядов от прохожих) — и повели вперед, почти потащили. Тот старался идти быстро, но ноги у него что-то подкашивались, как у пьяного. Он был совсем худой. Легкий. Содранный с него рюкзачок в свободной руке нес Алан, и он тоже был легкий. Почти пустой.

…Пока герой дня отмывал в фонтанчике голову и руки, Алан разглядывал его с необоснованной, но необоримой приязнью. На вид лет одиннадцать-двенадцать, небольшой такой, с острым лицом. Волосы — русые, прямые, стрижка слегка отросла — наверное, за лето — и на шее лежала тоненькая косичка. Он от фонтанчика, все еще поддерживаемый Филом за оба плеча, нерешительно улыбнулся. Еще бы, стесняется доставлять незнакомым людям столько хлопот. Глаза у мальчика оказались серые, небольшие, обыкновенные такие глаза. Не такие, как у вредин. Хорошие.

— Вот… Я все. Может, я все-таки сам дойду?.. Правда, мне нормально уже…

Фил только покрепче перехватил его за локоть.

До мальчикова дома и в самом деле оказалось недалеко. Он жил практически в самом центре, в одном из узких улочек, ветвившихся в стороны от улицы Реформации. Переулок этот носил потрясающее имя Тополиный Тупик, и тополя здесь правда стояли, развесистые, с корявыми ветками, наверное, в июне невозможно открыть окно, чтобы не налетела полная комната пуха… А осенью все подметки ботинок в желтых липучках. Зато запах цветущих тополей весной — это запах, который ребенок вспоминает всю жизнь, даже когда делается совсем большим, даже когда уезжает далеко-далеко… Может, не такой уж противный этот город Файт, подумал Алан ни с того ни с сего, когда Фил толкнул скрипучую дверь подъезда, и они вошли.

У подьезда мальчик взглянул было вопрошающе — давайте я дальше сам, а? — но наткнулся на непререкаемый взгляд Фила и смирился.

Дверь на пружине — простая, без кодового замка, без домофона, признаться, очень ветхая и тоненькая — однако же ощутимо дала Алану, шедшему последним, под зад. Фил ввиду узости лестницы (лифта в этой кирпичной трехэтажке не было и в помине) теперь в одиночку вел мальчика под локоть, свободной рукой тот держался за перила. Алан топал сзади, неся вещи. В подъезде было темно, пахло не то кошками, не то мышами; зеленая краска кое-где отслоилась от стен, и проглядывал желтоватый местный камень. «Марианна вонючка», мелом вывела по синему чья-то мстительная рука, а рядом — портрет этой самой Марианны: треугольник на тоненьких ножках, на голове огромный бант. От Аланова почему-то обострившегося внимания не ускользнуло, что мальчик чуть дернулся в сторону этой свежей надписи — но Фил крепко его держал. И они миновали этот лестничный пролет, и следующий, столь же неприглядный… Из трех дверей на третьем этаже мальчик указал на крайнюю, обитую потрескавшейся кожей. Номерок — «16» — был не покупной, а выжженный по дереву на маленькой дощечке, наверное, самим мальчиком и выжженный, подумал Алан, надавливая пальцем кнопку звонка.

Дверь распахнулась почти сразу — Алан еще не успел отпустить звонок. И эта самая дверь, открывшаяся наружу, едва не стукнула его по лбу. У женщины, представшей на пороге, руки были по локоть в мыльной пене. Фартук в мокрых разводах и подвязанные косынкой волосы — ясно, что она только что занималась стиркой, да и вода где-то в глубине квартиры слышимо лилась из крана, булькала, приговаривала свое…

Женщина приоткрыла рот, чтобы сказать какую-то заранее заготовленную фразу, которая теперь собиралась выскочить изо рта помимо воли — но осеклась, увидев, что сын явился не один, что его ведут под руки, и он очень странен, бледен, и ухо снова начало кровоточить…