Узкие врата

Доктор послушал, покивал, потом попросил Арта вытянуть руки и потрогать кончик носа. Арт удивленно проделал это все, заехав себе ладонью куда-то в ухо. Потом доктор показал ему несколько картинок, спрашивая, что они ему напоминают. Арт серьезно подумал, глядя на цветные геометрические фигуры, и честно ответил, что ничего особенного, самих себя. Потом доктор еще немножко с ним поболтал о каких-то пустяках, позвал обратно маму — и сообщил им обоим свой вердикт: Арти — на редкость здоровый и психологически устойчивый молодой человек, который просто не смог сразу переключиться после каникул на рабочий, школьный ритм. «Вам, молодой человек, я вижу, надоело ходить в школу, — подмигивая Арту, самодовольно заявил усатый врач. — Но вот честное слово, сумасшедший из вас не получится. Лучше в следующий раз используйте кашель или подверните ногу.» И засмеялся собственной шутке, радуясь, какой же он несравненный знаток подростковой психологии… «Ну что же, шустрый Арти, (Артур дернулся,) вы можете идти. Не забывайте принимать витаминчики…» Разозленный вероломством врача Арти заставил себя промолчать. Странно, — хотя именно психиатра он ужасно боялся, теперь, когда его объявили здоровым, мальчик почему-то чувствовал себя разочарованным. И выйдя на улицу, он даже понял, почему: от врача он все же ожидал хоть какой-то помощи. Например, что тот покивает серьезно, скажет: «Знаю, знаю. Это мы можем вылечить», и пропишет что-нибудь, волшебные таблетки, и все это пройдет… Так нет же. Доктор, правда, выписал общеукрепляющие витамины («У них у всех сейчас осенний авитаминоз») и еще что-то, «стабилизирующее нервную систему», но Арти было все равно — пить их или не пить. Все равно никуда не денется знание, что его хотят убить.

…Артур медленно шел по парку, загребая носками ботинок палую листву. Листья буков были как свежие, так и прошлогодние, совсем истончившиеся, паутинно-прозрачные; если подобрать, можно сквозь лист увидеть небо в тонкой сеточке, алое золото кленов, свою собственную руку… Кленовые листья — самые красивые, алые, оранжевые, и цвета заката; каштановые — похожие на раскрытые золотые ладони. И прекрасные каштановые орехи, коричневые, блестящие, которые очень хочется засунуть в рот и раскусить, хоть и знаешь, что они внутри горькие, как лебеда.

Арт ужасно любил парк. У них с Эрном и со вторым Артом здесь даже был свой собственный шалаш — в укромном местечке, куда мало кто ходит и где нет асфальтовой дорожки… Правда, зимой шалаш, сплетенный из живых ветвей, напоминал связку прутьев — но пока что он был еще очень хороший, настоящий индейский или разбойничий, смотря во что играть. Еще несколько дней назад друзья постелили там отличную чистую картонку и притащили крепкий ящик из-под бутылок, на котором можно сидеть. Здесь валялась пара журналов со страшными комиксами, пустые бутылки из-под газировки и Эрнов старый деревянный пистолет. Дерево ведь не ржавеет, а в штабе всегда должно быть оружие!..

Арт, собственно говоря, и пришел в парк, чтобы посидеть в шалаше. Они собирались тут встретиться с Эрном и во что-нибудь поиграть вдвоем, раз уж второго Арта нет и раз уж учиться пока не надо. Но Арт, пришедший первым, не выдержал там в одиночестве больше двух минут: в замкнутом пространстве, вдали от дорожки с фонарями было так невыносимо страшно, что он едва ли не бегом, стараясь не оглядываться, выскочил на центральную аллею — где лавки, где влюбленные парочки, где бабушки с колясками и дядьки с собаками, где люди! Но люди почему-то не успокоили его: проехал парнишка лет десяти на самокате, прошли две взрослые хихикающие девицы… Одна из них, кажется, оглянулась на Арта — или нет, показалось. Кто ты? Кто ты, зачем за мной следишь?

Не уйдешь.

Бабушка на скамейке. Что она тут делает в семь вечера? Самое ей время идти домой — нет, сидит, не вяжет и не читает газету, совершенно одна, и глядит на Арта… Исподлобья, косенько, странно. Да нет, Боже мой, что за бред. Старушка просто дремлет.

Что я тебе сделал? Зачем ты хочешь убить меня?..

Артур свернул с дороги. Сзади добродушно залаял какой-то пес, судя по тембру голоса, небольшой… Мальчик обернулся, как ужаленный — это оказался отличный рыжий спаниэль, он несся по палой листве, улыбаясь во весь рот и маша ушами. Одно ухо вывернулось наизнанку и было ярко-розовым.

— Алькор! Алькор! — надсадно звала девица, и рыжий Алькор, решив, что долг превыше всего, развернулся, слегка буксуя на повороте, и так же радостно помчался обратно. Арт смотрел ему вслед и чуть не плакал от презрения к себе. Трус проклятый. Что же это с тобой творится, парень?..

Большая серая ворона сидела на поваленном стволе, глядя Артуру прямо в лицо своими бусинными глазами. Он замер, скованный бешеным ощущением присутствия смерти и беды — еще не здесь, но уже рядом, рядом…

— Кыш, проклятая! — крикнул Арт и взмахнул руками, но ворона почему-то не испугалась и не улетела, только взмахнула крыльями и переступила кривыми желтыми ногами. Арт, не на шутку взбесясь, швырнул в нее камнем — и она наконец сорвалась с места, тяжело, словно бы лениво вспархивая на ветку. Но смотреть не перестала. И каркнула — коротко и насмешливо.

— Арр-ррт…

— Дрянь! — беспомощно крикнул он, оглядываясь, чем бы еще в нее запустить. Серая птица, видимо, утомившись перепалкой, снялась с ветки и шумно полетела прочь, и Артуру стало смертельно стыдно. Это же просто ворона, Арти. Какой же ты дурак.

Кто-то легко коснулся его волос. Мальчик взвился, как будто его огрели кнутом — но это был всего-навсего лист. Широкий и распяленный, как пятерня, лист каштана задел его шею, падая на землю.

Осень, Арти. Ты скоро умрешь. Уже совсем скоро.

Он ударил кулаком в шершавый каштановый ствол — раз, второй, третий, стараясь болью и бешеным ритмом ударов сменить на что-нибудь другое проклятую мелодию. Если бы хоть не эта песенка!.. Она хуже всего, хуже всего, кроме разве что снов…

Это была навязчивая, простая — аккорда на три — мелодия из детской передачи «Колыбельная», той, которую показывают по телевизору каждый вечер. Предполагается, что после короткой сказочки и мультфильма детки будут лучше засыпать, и это правда, Арт до семи лет тоже так думал, а потом просто не мог ее смотреть — и все из-за этой колыбельной. Колыбельная там в конце, под заставку, когда рисованные детишки уплывают на кораблях-кроватках в ночное небо, и это хорошая картинка, добрая и хорошая, и разве же Артур Кристиан был виноват, что в первый школьный год с ним случилось то, что случилось?..

Он об этом почти забыл. Но вот вспомнил недавно, когда песенка вернулась. Только тогда он эту песенку слышал на самом деле, а теперь в ней все время менялись слова, неотвязно ложась все в новых вариациях — на ту же простенькую мелодию, только имя оставалось прежним, ну почему авторам передачки пришло в голову именно это имя?..

Маленький Арти тогда возвращался из школы. Почему-то он был совсем один — ах, да, всех встретили родители, а его не встретили, маму задержали на работе, и он долго сидел в раздевалке, ожидая, что мама за ним придет, а потом, вежливо поблагодарив сторожиху за предолжение проводить, сказал, что ему тут близко и он доберется один. «Точно дойдешь, малец?» «Точно дойду, мэм. Спасибо вам большое.» Он правда был еще маленьким — для своих семи лет слишком хрупкий, в высоченной синей кепке, которая придавала ему росту хоть на немножко. Школа его была не самая лучшая в городе Файт — не одна из двух платных, а общая, где и мальчики и девочки учатся вместе, и стояла она не на красивой улице Школьная, а возле самой дешевой в городе столовой, в узкой улочке. Именно узкой — это очень важно: туда почти никогда не заезжали такие огромные грузовые фургоны, как…

Непонятно, откуда эта машина взялась: она ехала медленно, урча и занимая собой всю улицу целиком, и красная надпись на лобовом ее стекле, наклеенная надпись, такие покупают иногда любители шуток и приколов, гласила: «Не уйдешь». Арти тогда был маленький, он плохо читал, научился всего год назад, и некоторое время, пока этот мастодонт медленно пер на него, он смотрел расширенными глазами прямо ему в морду, пытаясь прочесть. В следующее мгновение он все-таки развернулся и побежал, причем не сразу на тротуар, а прямо, по дороге, и в глазах его все плясали красные надвигающиеся буквы. Честно говоря, он составил их в слово, только когда уже побежал, и разум подсказал ему, что надо на тротуар, и он метнулся в сторону, споткнувшись о бордюрчик и чуть не упав. Но все-таки удержался на ногах и побежал дальше, а медленный фургон — все это длилось не дольше минуты — как грузный слон, качнулся, взбираясь на тротуар передним колесом, и все происходящее было так недостоверно страшно, что Арти заорал. И сквозь собственный ор он услыхал-таки музыку, громко звучавшую из кабины водителя, а водителя не было видно, солнце ярко сияло, отсвечивая в лобовом стекле, слепя того, кто попробует обернуться… И это была не разухабистая мелодия с ритмом «Туц, туц, ту-ду-дуц», и не хриплые излияния о тюремной жизни — вид музыки, которого можно ожидать от такой машины… Нет, сладкий, высокий женский голосок вел потрясающе знакомую песенку, оглушительно-громко сквозь приспущенное ветровое стекло. И Арти, который бежал, задыхаясь, и от грохота собственного дыхания не мог больше орать, слышал ее, когда уже пахнуло сзади теплом и вонью бензинного чудовища, забравшегося-таки двумя правыми колесами на тротуар…