Узлы

Она заговорила вдруг нервно, отрывисто.

– Нельзя быть средним в жизни. Нельзя, чтоб в тебе поровну замесили жадность и добро. Иногда думаешь о себе: я неплохой человек, я не делаю никому дурного, а что пользы? Дурного не делаешь, но видишь, как делают это другие. Видишь и помалкиваешь! И совесть твоя делается как резиновая перчатка. На любую руку... Нет, так долго нельзя...

О чем она?
– думал Васиф. Что это ей вздумалось говорить вдруг о таких высоких материях, как совесть, долг, характер?.. Неужели за этим гладким, безмятежным лбом могут ворочаться такие сложные мысли? Просто намолчалась тут одна в своей полированной клетке. И вот теперь изливается. А вдруг они не поладили с Балаханом? Нехорошо мне ее жалобы слушать.

– Вам бы, наверное, на работу лучше устроиться. А так... Одной, конечно, скучновато.

– На работу, - Назиля поморщилась.
– Ну... Служить под чужим началом? Потерять свою свободу? Я и без того немного... Ну, как бы вам объяснить... Кокетливая улыбка вновь заиграла на ее оживившемся лице.
– Замужество вообще лишает нас, женщин, свободы.

– Я бы этого не сказал.

Васиф украдкой посмотрел на часы - надо бы к тете успеть.

– Как? Вы разрешите своей будущей жене работать?

– Конечно.

– А может быть, вы уже приглядели невесту? Если не секрет...

– Нет, не успел.

Назиля погрозила ему пальцем. Только сейчас Васиф заметил, что она слегка косит, но это не портит ее, наоборот, придает какую-то прелесть живому, изменчивому лицу. "Странно, - подумал он.
– Какая-то непостижимая смесь жеманства, фальши с искренностью. Ведь явно ограниченный человек, откуда же это стремление разобраться в житейском лабиринте? Говорит со мной так, будто всю жизнь мы знали друг друга. То на "вы", то на "ты".

Назиля, видимо, по-своему истолковала задумчивость Васифа. Закинула ногу на ногу и будто не заметила, как высоко откинулась пола халата.

Васиф поднялся, отошел к окну.

– Где же Балахан?

– Подожди, придет, никуда не денется. Тебе скучно со мной? Я не умею занять тебя? Да? Ах, что проку в пустых разговорах. Давай лучше закусим.

– Спасибо, я недавно ел.

– Тогда выпей немножко. Настроение поднимется.

– Дождемся Балахана.

Она захлопотала у серванта, словно боялась, что он уйдет и она снова останется одна с надоевшим попугаем, с собственным отражением в зеркале, которое она так любила разглядывать раньше.

– Ничего не будет, если без него выпьешь, мир не рухнет. Эх, Васиф, хороший ты человек, но есть в тебе что-то такое...

Она поставила перед ним вазу с яблоками, хрустальную стопку, бутылку армянского коньяка. И, конечно, забыла начатую фразу.

– Извините, Назиля-ханум. Не могу один.

– Ну рюмочку! За мое здоровье. И откуда в тебе все эти старомодные приличия? Вот Балахан совсем другой. Вполне современный человек. Ты думаешь, я уверена, что он сейчас на совещании в Совмине? Эх, Васиф... Наивная душа. Я бы тебе рассказала одну историю... Да боюсь, на ногах не устоишь от удивления.

– Расскажите, - он прошел за ней на кухню. Назиля опустила голову, все в ней выражало колебание: приподнятые плечи, бегающий взгляд, рука, бездумно ввинчивающая в стол хрустальную стопку.

Даже под слоем пудры было видно, как побледнела вдруг Назиля, жалко, виновато улыбаясь Васифу.

– Нет, не сейчас. Сейчас нельзя, невозможно.

Ему стало не по себе. Какие признания застряли в ее горле? Что это всерьез или игривость скучающей женщины? А может, она относится к нему с нежностью сестры? Но он-то, Васиф, не может смотреть на нее иными глазами. Для него Назиля - будь она даже писаной красавицей - была и останется женой двоюродного брата. Сам черт не разберет этих женщин. Не поймешь, не уловишь грань между искренностью и притворством.

– До свидания. Я пошел, - крикнул он ей уже от двери.
– К тете должен успеть. Оттуда позвоню Балахану.

Назиля вышла следом на лестничную площадку, болтая как ни в чем не бывало:

– Будете в городе, заходите, непременно заходите к нам. Считайте, что наш дом - ваш дом.

Она протянула ему розовую ладонь. Теплые, нежные пальцы тихонько погладили его руку.

– Непременно, - почти прошептала она.

Сбежав по ступенькам, Васиф обалдело помотал головой. Только руки коснулась - как пламенем обожгла. Вот тебе и жена халаоглы... Счастлив ли он с ней?

Кто знает...

Ночевал он у тетки. Здесь уже привыкли к его неожиданным наездам, улеглось и волнение первой встречи. Все вошло в колею. И случалось, тетушка Зарифа так же ворчала на Васифа, как и на остальных членов семьи. Может быть, поэтому из всех домов, где встречали и провожали его обязательной фразой "наш дом - твой дом", именно здесь ему было легко и непринужденно.

Но в последнее время, когда, казалось, судьба перестала подбрасывать ему испытания, когда работа целиком поглотила все помыслы и не было повода сомневаться в успехе, он вдруг затосковал.

Каждый раз, приезжая в город к тетушке Зарифе, он к вечеру вдруг стал исчезать из дому. Причем делал это, как мальчишка, несмело, смущаясь от неизбежного вопроса: "Ты куда, Васиф?"

– Не знаю... Так, пройтись, я скоро вернусь, - отвечал он, ненавидя себя за проклятую стеснительность, за нелепые, будто извиняющиеся слова.

Часами простаивал он в темных углах улицы, прятался за столбы и в тени подъездов, наблюдая за пассажирами четвертого автобуса. И каждый раз, когда приближалась машина, сердце его начинало так стучать под ребрами, словно готово было выскочить. Раньше он понятия не имел, откуда приходит и куда уходит автобус номер четыре. Это его просто не интересовало. А теперь он весь маршрут и все остановки знал не хуже регулировщиков. И если случалось на улице встретить эту машину, он, как доброго знакомого, провожал ее взглядом, пока она не скроется за поворотом.

"Осел, - думал он о себе.
– Почему тебе кажется, что ты, дожив до седых волос, должен отчитываться за каждый шаг? Старческое любопытство тетки кажется тебе едва ли не ответственностью за твою судьбу... Осел... А сам-то ты знаешь, куда тебя вынесут ноги в этот дождливый вечер? Знаешь, отлично знаешь! Это как наваждение. Если бы тебе наглухо завязали глаза, ты, как слепая собака, придешь к той же остановке на проспекте Нариманова. Ты будешь торчать здесь до последнего автобуса. Будешь умирать и воскресать от каждой встречной, отдаленно напоминающей Пакизу. Будешь стыдиться водителей и кондукторов, которые наверняка уже приметили тебя. Где ты, Пакиза?"

Неужели его величество случай, воспетый и превознесенный романистами, не распахнет однажды створки автобуса, не вынесет в потоке пассажиров ту единственную, которая подарила муку и радость ожидания. Как чуда ждал он случайной встречи в этом огромном городе.

Он научился издалека различать приближение автобуса номер четыре по звуку мотора, узнавать в лицо многих пассажиров этого маршрута. Ему иногда казалось, что и они знают его тайну - сколько можно прятаться за газету?

Как-то Васиф допоздна, до последнего рейса простоял на остановке около дома Пакизы. Ее не было ни в одной из машин. Может быть, Пакиза приехала на такси? Кто знает...