Узоры на коже

Твою мать, сколько мне лет? Тридцать через пару месяцев. Чего я как барышня на танцах?

Чувствую, что в паху уже настолько тесно, что почти слышен треск рвущейся ткани.

— А ты, смотрю, прыткий, — усмехается Поля, но отстраниться не пытается, смелая.

— Не привык корчить из себя импотента, когда рядом такая красавица.

Что я несу? Зато честно.

Одёргиваю руку и откидываюсь на спинку сидения. Нужно успокоиться, потому что пугать её не хочется. Вообще у меня на эту девушку большие планы, потому не в моих интересах, если сейчас убежит в панике.

— То есть ты у нас — альфач? — спрашивает, не стирая с лица усмешку. — Привык брать быка за рога?

— Зачем мне быки? — поворачиваюсь к ней в вполоборота и опираюсь головой на согнутую в локте руку. — У меня нормальная ориентация.

— Оно и видно. Значит, тёлку за вымя, сути это не меняет.

Я смеюсь, потому что эмоции рвут на части, и ничего не могу с этим поделать. Да и не хочу. Когда смотрю, как в синих глазах в окружении охренеть каких длинных ресниц пляшут чёртики, а на губах застыла улыбка, хочется плюнуть на все правила приличия, воспитание и принципы. Интересно, если поцелую её сейчас, даст по морде?

— Расскажешь о себе? — прошу, на что Полина отвечает удивлённым взглядом, словно не ожидала, что мне вообще хоть что-то в этой жизни может быть интересно.

— Например? — задаёт осторожный вопрос и откидывается на спинку дивана. Невольно любуюсь её грудью под натянувшейся майкой, а шальные мысли скачут, что лошади на бегах.

Уверен, окажись здесь кто-то из моих друзей, потом три года разгребал бы насмешки, но, слава богам, мы с Полей здесь одни, если не считать залихватски храпящей Аси, но она мне точно не помеха. Пусть спит дальше, сил набирается.

— Да что угодно, — не свожу с неё взгляда, а Полина снова поправляет надоевшую прядь, что никак не хочет слушаться, норовя упасть на глаза. — Например, что любишь больше всего. Или ненавидишь. Всё сгодится.

— Хм, однако, — задумывается, хмурит брови, а мне хочется провести пальцем по складке между бровей, выдающей напряжение, чтобы разгладить, стереть её к чертям. — Я люблю закаты, ночь люблю. Цветы, но не те, что в горшках растут или на праздники дарят. Те, что на полянах: свободные, красивые, в лучах яркого солнца, с росой на лепестках. Ещё от живописи в восторге, запах краски обожаю. На крыше сидеть, свесив ноги и смотреть на город внизу, словно на большой муравейник. Многое, на самом деле, очень многое. А не люблю злиться и паникёров.

Она говорит, а я готов подписаться под каждым словом. Ну, разве что на цветы мне как-то фиолетово, пусть растут, где хотят — хоть в горше на подоконнике, хоть в чистом поле.

В наступившей тишине понимаю, что готов рискнуть её поцеловать, — в конце концов, от пощечины ещё никто не умирал — как неожиданно её телефон оживает. Раздаётся бодренькая мелодия, и девушка, нахмурившись, лезет в задний карман. Твою же мать, убил бы того, кому приспичило звонить ей именно сейчас. Чувствую, что момент упущен, но ничего не могу с этим поделать, от чего бешусь безмерно.

— О, проснулся, тупица, — бурчит себе под нос, решительно сдвинув брови, становясь похожей на амазонку Пантею*.

_________________________________________________________________

*Пантея Артешбод («артешбод» — звание генерала во времена Кира) — двадцатилетняя красавица амазонка, служившая личным телохранителем персидского царя Кира Великого (прим. 593–530 до н. э.). Пантея была настолько красива, что ей приходилось во время боя и общения с воинами носить на лице маску, чтобы никого не соблазнять.

5. Полина

Впервые в жизни рада звонку Аськиного мужа — Саши. Обычно, стараюсь избегать с ним любых контактов, но сейчас, когда Брэйн сидит так близко и буквально пожирает взглядом, счастлива, что есть разумный повод отвлечься и переключить внимание на что-то другое. Потому что татуировщик смущает меня настолько, что хочется вскочить и убежать, чтобы догнать не смог. Никогда не чувствовала себя глупее.

— Чего хотела? — спрашивает, не здороваясь. Впрочем, ничего другого от него и не ожидала. — Говори быстрее, у меня времени мало.

Ага, деловой такой, вечно занят чем-то, только всё это фикция и имитация. Просто Саша любит пускать пыль в глаза, изображая из себя деловую колбасу. Придурок.

— Твоей жене плохо, — тоже не здороваюсь, потому что хрен ему, а не вежливость, — а на себе её тащить мне не улыбается.

С ним нужно говорить коротко и по существу, а иначе трубку бросит. Наши с ним отношения далеки от идеальных, и вести многочасовые телефонные беседы не входит в круг наших интересов.

— Что с ней? — без капли волнения в голосе интересуется законный супружник храпящей нимфы. Хорошо, что он далеко, а то не сдержалась бы и треснула его по голове.

— Она немного не рассчитала силы и сейчас уснула.

Чёрт, надо было сказать, что она шею сломала. Может быть, тогда хоть немного пошевелился? Правда, мне кажется, что и это не способно его пронять и сделать хоть немного активнее. Не мужик, а ледяная рыба. И что только Ася нашла в нём? Впрочем, не моё дело.

— Опять, что ли, напилась? — спрашивает, чем-то постукивая на заднем плане. Так и представляю, как Саша сидит за большим полированным столом, словно министр всего на свете и вертит в руках идеально отточенный карандаш. Зажмуриваюсь, чтобы отогнать эти странные видения, потому что Саньку до министра также далеко, как мне до Царицы Савской. Главное, ему об этом не говорить, а то разозлится.

— Не так уж часто она пьёт, — говорю, чувствуя закипающую внутри злость. — С каждым может случиться.

Ася и правда не алкоголичка, просто остановиться вовремя не умеет.

— Со мной такого, например, ни разу не случалось.

Тьфу, правильный какой. ЗОЖник чёртов. Нет, вообще-то он прав, это во мне просто злость клокочет и усталость, но иногда его чистоплюйство доводит до белого каления. Вот как сейчас, когда его жена спит в кресле татуировщика, её супруг отсиживается дома, а разгребать это всё судьба предлагает именно мне, словно мне больше всех в этой жизни надо.

— Саша, прекращай, — теряю терпение и почти кричу в трубку. — Приедь на машине, забери её. Или забыл обо всей этой чуши о горе и радости? Сейчас рекомендую вспомнить пункт о здравии и болезни.

Он хмыкает в трубку, точно размышляя о чём-то.

— Где вы? — наконец выдаёт, а я немного успокаиваюсь. Неужели он хоть иногда выключает режим занудного придурка?

— В центре, в тату салоне.

По напряжённому сопению на том конце провода (так и представляю сейчас его постную рожу), по явно затянувшейся паузе понимаю, что он в высшей степени недоволен.