В апреле сорок второго…

– Пустите, сам пойду.

И снова идем. Уже пора быть просеке, про которую говорила колхозная бригадирша. Но просеки нет. Идем еще с полчаса – нет. Вот так история…

Теперь уже ясно: пока мы гонялись за Цветковым, дорогу потеряли. Теперь идем по какой-то другой, мало ли в лесу дорог!

Впрочем, меня это не встревожило. Как истый горожанин, я всегда считал, что любая дорога, большая или малая, рано или поздно обязательно куда-нибудь выведет.

Увы, эта дорога не оправдала моих ожиданий. Она тощала на глазах, расслаивалась на какие-то сомнительные тропки и в конце концов уперлась в болото.

Висит над лесом сумрак. Дождь сеется. Вот бы сейчас вернуться на ферму!..

Усталые и злые, бродим между деревьями. Наконец, находим большое дупло, куда прячем свои пожитки.

– Распалить костер? – спрашивает Филенко.

– Я разведу.

Ломаю кусты, ветки посуше складываю шалашиком. Сую в середину бумагу. Теперь остается только поджечь.

Вспыхивает бумага. От огня и тепла сразу становится веселее.

Затылком чувствую взгляд Цветкова, поднимаю голову. Он действительно смотрит на меня и, что самое тревожное, без всякой ненависти. Снисходительный, чуть-чуть презрительный взгляд человека, полностью уверенного в себе.

Снова Цветков спит всю ночь, а мы с Филенко – по очереди. Моя очередь вторая…

Ночной разговор

Будит меня какой-то шум. Открываю глаза и снова закрываю: все равно темно. Прислушиваюсь. Шум, разбудивший меня, вовсе не шум, а смех. Негромко, хрипловато смеется Цветков. Чего это ему так весело?

– Чудак ты, солдат, – говорит Цветков. – «Из-за любовных дел…» Стал бы я из-за бабы головой рисковать! За это же расстрел. Дураком надо быть. Похож я на дурака, а?

– Да нет, на дурня не похож, – отвечает Филенко.

Я лежу, не шевелясь. С чего он начался, этот разговор, куда пойдет?

– Вот ты воюешь, – говорит Цветков, – что велят, то и делаешь. А ты подумай разок: какой толк? За что воюешь-то?

– За советскую власть, – басит Филенко.

– А какая тебе разница, что за власть: советская, немецкая или турецкая? Партийный, что ли?

– Комсомолец.

– Так запомни. Бросай билет, пока время есть. Чуть земля просохнет, немцы в наступление пойдут. Представляешь, сколько танков за зиму понастроили? Европа! Как двинут, так до Урала допрут. Что тогда станешь делать?

– А як все, так и я. Воевать с Гитлером до победы.

– На Урале… Ты, солдат, наивняк. Сам-то откуда?

– Винницкий.

– Женат?

– Был бы женатый, да война…

– Вот и угонят тебя, как барана, за Урал, а какой-нибудь парень потолковей будет в Виннице галушки жрать да на твоей девке женится. Тебе-то на что Урал?

– Все равно советская земля, – рассудительно отвечает Филенко.

– Опять ты свое? Советская, немецкая… Ты где работал до войны?

– В колгоспе.

– Значит, батрачил?

– Колгоспник не батрак.

– Какая разница… Ведь на других все работал, а не на себя. Да ты при немцах с твоей силенкой в два года деньжат накопил бы, хозяином стал.

– Це точно, – соглашается Филенко. – Сила в мене е.

– То-то и оно. Понимать надо, что к чему.

Филенко молчит. Наконец, слышу его насмешливый басок:

– Ну, а тебе, капитан, мабуть, при нимцах буде погано, а?

Цветков отвечает в тон ему:

– За меня, солдат, не волнуйся. Умные люди любой власти нужны. – И продолжает быстро, приглушенно: – Ты пойми: так и так под Гитлером жить. Это ж сила, куда нам! Как лето придет – тут советской власти и хана… Так что, брат, Россию не спасешь, себя надо спасать.

Цветков торопится. Еще вчера он хитрил, осторожничал. Теперь идет в открытую. Видно, решил, что терять ему больше нечего.

Молчание. Наверное, с минуту молчание. И опять голос Цветкова:

– Смотри, солдат, не прогадай. Времена нынче быстро меняются. Сегодня вот твой лейтенант мной командует, а завтра, может, я на нём верхом ездить буду.

Филенко вздыхает. Потом подозрительно спрашивает:

– Слухай, капитан, а у тебя батько кто?

– Отец? Хм… Чудак ты солдат… Ну, просто, отец, папочка…

– А я вот думаю, в кого ты такой гад вырос!

Молчание. Ошарашенное молчание Цветкова. А потом утерявший всякое добродушие басок Филипенко:

– А если ты ещё раз помянешь советскую власть, я тебя так промеж глаз двину, шо ты потом даже Гитлеру годен не будешь.

Я лежу неподвижно, тихо улыбаюсь и ясно вижу хитрые, умные глаза Филенко.

Крик в ночи

Утро. Возвращаемся по той же дороге. Потом сворачиваем на какую-то тропку. Хоть бы что-нибудь живое попалось навстречу… А то одни лишь голые стволы молча выходят нам навстречу да цепляется за шинели колючий кустарник.

Постепенно погода разгуливается. Светлеет небо. И лес впереди светлеет. Мы ускоряем шаг, пробираемся сквозь мелколесье – и вновь упираемся в болото.

Неужели опять идти назад?

Филенко палкой прощупывает болото. С сомнением смотрим друг на друга.

– Пройдём? – спрашиваю глазами.

– Чего ж не пройти? – отвечает Филенко движением бровей.

Бредём дальше, через болото. Хлюпает и пузырится под ногами жидкая грязь. Сапоги то и дело запутываются в длинной, прочной, как мочало, прошлогодней осоке.

Что же, болото как болото. За голенище не заливает – и на том спасибо.

Наконец, выбираемся на твердое. И тут, что за дьявол? Цветков, оступившись, падает. Ждем. Он лежит. Поднимаю его под руки, он вскрикивает и падает опять. Так и есть, подвернул ногу.

До чего все-таки нам не везет! Завтра днем могли бы быть дома…

Оставить Цветкова в лесу с одним из нас нельзя. Трудно все-таки не спать всю ночь. Если честно говорить, и полночи мало. Все-таки голова тяжелеет, глаза слипаются. Нет, это рискованно, лучше идти вместе. Пусть медленней, но вперёд.

Филенко мастерит костыль. Развязываем Цветкову руки. Поддерживая его с боков, грязные и голодные, мы идем через лес.

Час.

Ещё час.

Цветков еле шевелит ногами. Он почти висит на нас. А я и сам вот-вот упаду.

Наконец, выходим на проезжую дорогу. Вот уже и колея заметна. Наверно, скоро село.

Внезапно Цветков, вырвавшись, ложится на землю. Спрашиваю:

– В чем дело?

Цветков ложится на бок, потягивается:

– Привал. Спать хочу.

Голова работает плохо. Говорю, что первое приходит на ум: