В августе жену знать не желаю

* * *

После того, как порядок восстановился, было решено отложить поиски до завтра; и все отправились спать, кроме Джанни Джанни и Уититтерли. Первый, будучи человеком, не знавшим усталости, вместо того, чтобы предаваться сну, как остальные, обычно проводил вторую половину дня в своем номере, играя на трубе.

Что же до второго, Captain – так его звали во время его остановок в Англии – считал вредной привычку спать после обеда. Да и история с ключами все не выходила у него из головы и не давала покоя. Он все думал, думал, и ему пришло в голову, не положил ли он драгоценный ключ, перед тем, как броситься в воду – благодаря аккуратности, которой был отмечен каждый его поступок, – в кожаную сумку со многими отделениями, с которой он никогда не расставался и где хранились многие другие ценные вещи. Поэтому он попросил Арокле отвести его в редакцию местной газеты: он прошел сквозь весь городок, пустынный в этот жаркий послеполуденный час, рискуя получить солнечный удар. Улицы были совершенно безмолвны, ни звука не доносилось из-за закрытых окон и дверей, остро пахли сады под палящим солнцем.

Уититтерли поднялся в отдел рекламы и стал составлять платное объявление для помещения его в рубрике «Потерянные вещи».

– Бессмысленно надеяться на возвращение денег, – пробормотал он. (В сумке были среди прочего и деньги.)

Поэтому он набросал черновик объявления в следующих словах:

Утеряна сумка на участке моря таком-то. Деньги можете оставить себе; прошу вернуть документы и ключи капитану Уититтерли там-то и там-то.

«Но, – подумал он, – прочитав это объявление, тот, кто нашел сумку в море, может подумать, что документы представляют большую ценность и потребовать слишком большое вознаграждение». Он исправил текст:

Утеряна сумка на участке моря таком-то; деньги и документы оставьте себе; прошу вернуть ключи капитану такому-то.

– Да, но, – робко вмешался Арокле, – если сумка попала в руки какому-нибудь вору, вы тем самым сообщаете ему, кому принадлежат ключи, с тем чтобы он ими воспользовался.

– Да, это верно, – пробормотал Уититтерли, – придется смириться и с потерей ключей.

Он переписал объявление:

Утеряна сумка там-то и там-то. Оставьте себе деньги, документы и ключи. Прошу вернуть сумку, дорога как память…

Капитан прекратил писать и пробормотал:

– Час от часу не легче! Эти дорогие воспоминания бесценны. Тот, кто их возвращает, может подумать, что возвращает сокровище и потребовать и в этом случае чрезмерную сумму.

Он порвал листок и написал новый:

Утеряна сумка там-то и там-то. Оставьте себе деньги, документы, ключи и саму сумку, уничтожив письма, если таковые окажутся…

– Но тем самым, – заметил Арокле, – вы даете понять, что речь идет о компрометирующих письмах. Вы можете подвергнуться шантажу.

– Вы правы.

В результате в вечернем выпуске газеты было напечатано следующее объявление, для многих оставшееся непонятным:

Утеряна сумка там-то и там-то. Можете оставить себе деньги, документы, ключи и саму сумку. Если в сумке оказалось еще что-то, о чем владелец забыл, можете оставить себе и это. Там могут оказаться сигареты. Если нашедший сумку захочет их выкурить, может курить, мне будет только приятно. Если вдруг там найдутся какие-то письма, можете их уничтожить. Хотя знаете что? Можете оставить себе и письма.

– Таким образом, – воскликнул Уититтерли, уплачивая деньги за объявление, – пусть я понесу кое-какие расходы, зато избавлю себя от неприятностей.

* * *

В тот вечер в пансионате было полно синьор и синьорин, которые во что бы то ни стало хотели познакомиться со знаменитым Ланцилло. Когда последний об этом узнал, он побледнел, чувствуя на себе взгляды всех отдыхающих, которые пили кофе в скверике; он встал и в сопровождении друзей прошел в гостиную. При входе его приветствовали продолжительные аплодисменты. Ланцилло пожал руку всем своим поклонницам, а Суарес сказал ему:

– Расскажите о каком-нибудь своем приключении. Например, с дамами по имени Радегонда.

– О, да, – сказал, смеясь, Ланцилло, – я только об этом и мечтаю! – Но тут же посерьезнел и добавил: – Вы же знаете, что я не люблю рассказывать о приключениях с женщинами.

Все молчали, немного разочарованные. Уититтерли наклонился к уху Джедеоне и тихо сказал:

– Поверите ли, если скажу, что за всю жизнь я знал только одну женщину?

– Не может быть! – недоверчиво воскликнул старик.

– Именно так, – ответил тот все так же тихо. – Я познакомился с ней – постойте, постойте – в восемьдесят пятом, в одной лондонской гостиной.

– Рассказывайте, рассказывайте.

– Я был на одном приеме, и меня ей представили. С тех пор я ее больше никогда не видел.

– А вы не познакомились с другими женщинами на том приеме? – пробормотал Джедеоне.

– Ни с одной, – шепотом ответил капитан. – Честное слово.

– А на других приемах вы бывали?

– Никогда.

В наступившей тишине никто не знал, что делать. Уититтерли снова склонился к уху Джедеоне:

– Хотите, я расскажу вам историю своей жизни?

– Нет, спасибо, – быстро ответил старик.

Суарес, который хотел нарушить возникшую неловкость, предложил:

– Может, выйдем пройдемся?

– Ну, – сказал Ланцилло, – если вы так настаиваете, я расскажу вам о некоторых из моих недавних побед.

Наступило благоговейное молчание, и кто-то подвинул кресло к знаменитому донжуану. Джанни Джанни заказал себе множество напитков, и между ним и силачом-гренадером возникла перепалка из-за того, кто должен занять подлокотник кресла.

– Эй, – тихо сказал силач старому себялюбцу, – мне ничего не стоит всадить в вас пулю из револьвера.

– Я был бы этому рад, – отвечал Джанни Джанни, – и вот что я вам скажу. Я всажу в вас две и посмотрим, кому будет хуже.

Силач-гренадер, тяжело дыша, уставил огненный взгляд на своего безмятежного противника и прокричал:

– Да кто же вы такой, дьявол в человеческом облике?

Ланцилло подождал, пока уляжется шум от сдвигаемых стульев и покашливания. Затем, усевшись, немного помолчал. Наконец, вздохнув, он промолвил:

– Нет большего страдания, чем, пребывая в несчастье, вспоминать о былом счастье, как сказал великий поэт.

– Начало хорошее, – пробормотал Арокле, который выглядывал из коридора вместе с поваром, официантками и старухой, похожей на старого таракана, – посудомойкой. – Только сможет ли он удержаться на этом уровне и дальше?

– Уже Вергилий, – продолжал Ланцилло, – двухтысячелетие со дня рождения которого отмечается в этом году, прекрасно выразил эту мысль в «Энеиде»: «Infandum, regina, iubes renovare dolorem», [3] и так далее.

3

Вспомнить, царица, велишь ты лихое страданье (лат.).