В царстве глины и огня

Минутъ черезъ пять онъ пришелъ въ себя, бросилъ взглядъ на валявшіяся на полу карточки, поднялъ ихъ и опять поставилъ передъ собой.

— А вдь какъ хороша-то, какъ хороша-то! шепталъ онъ, покачивая головой и смотря на портретъ. — Какъ уметъ душу разбередить, какъ уметъ приласкать и подластиться! Дунечка, Дунечка! Какъ я любилъ-то тебя, да и посейчасъ люблю! А ты что со мной сдлала? Что со мной натворила? Вдь ты изъ меня сердце вырвала, живое сердце… Вдь я теперь не живу, вдь я теперь умеръ, умеръ… Да и ты жить не будешь. Не мн, такъ и не другому…

Онъ махнулъ рукой, опять схватилъ карточки со стола, разорвалъ ихъ въ мелкіе клочки и бросилъ на полъ.

Сдлавъ это, онъ налилъ второй стаканъ водкой и хотлъ его выпить, но водка не пошла въ горло и полилась черезъ носъ. Такъ очень часто бываетъ съ непривыкшими къ вину. Онъ поставилъ недопитый стаканъ на столъ и долго кашлялъ. Слезы лились у него изъ глазъ градомъ. Откашлявшись, онъ бросилъ взглядъ въ уголъ. Въ углу стояли горшки и плошки, купленные имъ для будущаго хозяйства.

«На что мн теперь все это? Для чего? Теперь ужъ все кончено, все пропало»! подумалъ онъ. Въ голов его опять промелькнула фраза Дуньки — «никогда я его не любила, да и теперь не люблю», и онъ принялся бить горшки и плошки. Вилъ онъ ихъ съ какимъ-то остервененіемъ, поднимая и ударяя объ полъ.

Шумъ и трескъ былъ услышанъ за стной въ комнатахъ прикащика. Прикащица постучала въ стну и крикнула:

— Глбъ Кирилычъ! Что это тамъ у васъ?

Онъ опомнился и отвтилъ:

— Горшки… горшки…

— Упали что-ли? Да что вы не спите-то сегодня? Всю ночь были на камерахъ, и нтъ на васъ угомону.

Глбъ Кириловичъ не отвчалъ. Онъ гнулъ ножъ, купленный у бродячаго туляка-разнощика тоже для будущаго хозяйства, стараясь его сломать о подоконникъ, но прикащица стучалась уже въ дверь, запертую на крючокъ, и спрашивала, можно-ли войти.

— Я переодваюсь, переодваюсь… Рубаху переодваю, отвчалъ Глбъ Кириловичъ, бросивъ на полъ ножъ.

— Слышите… Съ чего вы это пьете-то? Или съ невстой что-нибудь не поладили? приставала прикащица. — Наплюйте-ка вы на нее, пока время есть. Нестоющая она двчонка.

— Какъ нестоющая? Должно быть, стоющая, коли я изъ-за нея готовъ жизнь отдать, глухо отвчалъ Глбъ Кириловичъ, горько усмхнулся. поднялъ съ пола ножъ и спряталъ его въ боковой карманъ пиджака, пробормотавъ:

— Авось, пригодится.

Ему ужасно хотлось допить стаканъ водки, чтобы окончательно опьянть, но водка не пилась. Лишь только онъ подносилъ стаканъ ко рту, какъ его ударяло въ дрожь и поднималась рвота. Однако, онъ зажалъ носъ и кой-какъ сдлалъ изъ стакана большой глотокъ.

Опять подступила теплота къ сердцу. Въ организм произошла реакція. Нервы на время слегка успокоились. Онъ прилегъ на койку и пробовалъ заснуть, но не могъ. Передъ нимъ мелькалъ образъ Дуньки. Въ голову какъ молотомъ ударяла фраза — «я и раньше его не любила, да и теперь не люблю». Фраза эта смнялась другой фразой, которую онъ слышалъ отъ нкоторыхъ заводскихъ про Дуньку: «повадился кувшинъ по воду ходить, тутъ ему и голову сломить».

«Сломить… сломить… Не любила, да и не люблю… Сломить… Не люблю».. слышались ему отдльныя слова. Они слышались изъ стны, изъ-подъ койки, изъ стоящаго у койки сундука съ положенными на немъ новыми подушками въ красныхъ кумачевыхъ наволочкахъ, которыя онъ еще такъ недавно купилъ для свадебной постели Дуньки.

— Сломить, сломить, повторилъ онъ вслухъ, бросая взоръ на эти подушки.

При вид подушекъ, что-то страшное шевельнулось у него въ груди. Онъ вскочилъ съ койки, выхватилъ изъ кармана ножъ и принялся имъ колоть эти подушки, разрзывая наволочки. Мелкое перо вылетало изъ дыръ и носилось по каморк. Поролъ онъ наволочки съ какимъ-то остервененіемъ. Каморка наполнилась пухомъ.

Вдругъ онъ услыхалъ голосъ Дуньки и замеръ. Она стояла подъ окномъ, барабанила въ стекло и говорила:

— Полно вамъ дрыхнуть-то!.. Вставайте да пойдемте на зады грибы жарить. Я грибовъ набрала въ лсу. Съ пивомъ отлично…

Глбъ Кириловичъ прислушался, вдумался въ сказанныя слова и въ голов его все помутилось. Не выпуская ножа изъ руки, онъ вскочилъ съ сундука, бросился къ двери, быстро отстегнулъ крючокъ, пробжалъ черезъ кухню прикащика, выскочилъ на дворъ и подбжалъ къ Дуньк.

— Грибы жарить?.. Съ пивомъ отлично?!. закричалъ онъ умоизступленно, схватывая Дуньку за горло, и, прежде чмъ она успла опомниться, сталъ ей наносить ножомъ удары.

— Помогите! Помогите! кричала Дунька, обливаясь кровью и падая.

Глбъ Кириловичъ бросилъ ножъ и пустился бжать. Онъ бжалъ на зады завода.

Будто какая-то неестественная сила подгоняла его. Онъ перепрыгивалъ кочки, канавки, прорытыя для просушки почвы, перескакивалъ черезъ доски, положенныя для вывоза по намъ въ тачкахъ на мельницу глины. Онъ мчался въ олешникъ. Добравшись до олешника, онъ остановился, выбралъ деревцо побольше, снялъ съ себя опояску, которую носилъ поверхъ рубахи, привязалъ одинъ конецъ ея къ суку дерева, изъ другаго конца сдлалъ петлю, всунулъ въ нее голову и повсился.

Въ хроник происшествій въ одной изъ газетъ стояло слдующее:

«Недавно въ 40 верстахъ отъ Петербурга на кирпичномъ завод купца Поеремина разыгралась кровавая драма, стоившая жизни двумъ молодымъ существамъ. Мщанинъ Глбъ Кириловъ Четыркинъ, 23 лтъ, среди благо дня, около заводскихъ строеній, закололъ большимъ хлбнымъ ножомъ крестьянскую двицу Авдотью Силантьеву, 19 лтъ, нанеся ей нсколько смертельныхъ ранъ въ грудь и шею. Пока на крикъ несчастной Авдотьи Силантьевой подосплъ народъ, убійца усплъ убжать въ небольшой лсъ, находящійся около завода, и тамъ, спустя часъ, найденъ повсившимся на дерев. Петлей послужилъ его-же собственный поясъ. Тло самоубійцы найдено въ полусидячемъ положеніи. Убійство и самоубійство произошли, какъ полагаютъ вслдствіе ревности. Какъ Авдотья Силантьева, такъ и Глбъ Четыркинъ работали на завод, полюбили другъ друга и даже хотли въ недалекомъ будущемъ внчаться. Производится слдствіе».

1890