В царстве глины и огня

Леонтій всталъ и поклонился въ поясъ, тронувъ рукой до пола.

— За милую душу сдлаю, а съ подкупомъ или изъ-за побой — ничего не сдлаю. Только ужъ ты, пожалуйста, обжигал меня не выдавай.

— Гробъ… могила!.. стукнулъ себя въ грудь Леонтій и спросилъ:- Такъ когда-же, Матрешенька?

Матрешка сообразила и дала отвтъ:

— Завтра утречкомъ я пойду съ ней за грибами въ Вавиловскій лсъ. Приходи туда. А на задахъ около завода теб съ ней встртиться будетъ не ладно. Мало-ли тамъ всякаго заводскаго народа шляется. Теперь ужъ вс знаютъ, что обжигало ее обзаконить хочетъ. Увидятъ — и разскажутъ ему.

— Такъ какъ-же я васъ въ лсу-то встрчу? Вдь лсъ-отъ великъ.

— А я буду псни пть и голосъ о себ подавать, а ты захвати гармонію и нтъ-нтъ, да и поиграй на гармоніи. Найдешь насъ, сыщемся. Поищи, какъ хлба ищутъ, — и найдешь.

На заводъ они пришли уже поздно и были изрядно пьяны. Матрешка шла обнявшись съ Мухоморомъ и голосила псню; Леонтій подыгрывалъ на гармоніи. Когда Матрешка вошла въ казарму, тамъ уже вс спали. Спала и Дунька. Матрешкина койка приходилась рядомъ съ Дунькиной. Добравшись до своей койки, Матрешка залзла на нее, растянулась и стала было будить Дуньку, чтобы начать съ ней разговоръ о Леонтіи, но какъ ни расталкивала она Дуньку, Дунька только мычала и отмахивалась, а просыпаться не просыпалась. Матрешка не добилась толку и заснула.

Утромъ въ воскресенье въ казарм зашумли ране обыкновеннаго. Рабочіе, получившіе съ вечера разсчетъ и сбиравшіеся узжать съ завода, проснулись совсмъ спозаранку и потащили изъ казармы мшки и свой скарбъ. Сдлалось шумно, раздавались крики, ругань и остальнымъ рабочимъ спать было тоже невозможно. Проснулись и встали и Дунька съ Матрешкой.

— Ужасти, двушка, какъ сегодня у меня башка трещитъ, жаловалась Матрешка Дуньк. — Вчера Леонтій повелъ Мухомора и меня угощать на прощанье, и просто уйму пива въ трактир выпили. Я ужъ такъ жалла, такъ жалла, что тебя съ нами не было.

— Да ты въ ум? Пойду я теперь въ трактиръ съ Леонтіемъ! Отъ человка только что откупилась и вдругъ угощаться съ нимъ пойду! отвчала Дунька.

— Откупилась оттого, чтобы онъ оставилъ тебя и ухалъ. Онъ и узжаетъ, завтра узжаетъ, а проститься-то съ нимъ все-таки слдуетъ. Въ трактир-то и простилась-бы. Вдь не врагъ онъ теб былъ, а другъ милый, такъ надо расходиться честь-честью, длала подходъ Матрешка — Онъ вонъ вчера только о теб и разговаривалъ въ трактир. «Ни въ жизнь-бы, говоритъ, я ее не оставилъ». Тебя, то-есть. «Я, говоритъ, и самъ-бы ее обзаконилъ, да невозможно мн ее къ себ въ деревню везти, потому, говоритъ, старики мои подомъ ее съдятъ, потому что она чужая, а не изъ нашей деревни». Говоритъ, а у самого слезы.

— Ну, что онъ вретъ. Кабы любилъ и жаллъ до слезъ, то могъ-бы, женившись на мн, и не везти меня въ деревню. Похали бы въ Питеръ да и пробились-бы тамъ зиму на поденной работ, а на весну опять сюда на заводъ. Вретъ онъ, сказала Дунька.

— Ей-ей, плакалъ. Такъ вотъ слезы и лились.

— Съ пьяныхъ глазъ.

— Что у трезваго на ум, то у пьянаго на язык, такъ и слезы. Трезвый-то постыдился-бы, не заплакалъ, а тутъ такъ и заливался. И что, говоритъ, мн горько, такъ это то, что я долженъ ухать, не попрощавшись съ ней… и сочтеть она, говоритъ, меня за свинью безчувственную.

Дуныка вспыхнула и отвчала:

— Да и сочла уже.

— А вотъ на поврку-то онъ выходитъ не свинья, а самый чувствительный человкъ. «Пуще, говоритъ, всего у меня сердце болитъ, что этотъ обжигало черезъ свой нравъ вкъ ея загубитъ». Это твой, то есть. Вотъ что онъ говоритъ. Нтъ, онъ страсть какъ о теб убивается. Мн что Леонтій? Мн онъ ни кумъ, ни братъ, ни сватъ; теб онъ ближе, потому цлое лто душа въ душу вы жили и миловались, а я все-таки скажу: очень чувствительный человкъ и большая у него скоропалительность къ теб.

— Было да прошло, отвчала отрывисто Дунька.

— Ну, не скажи, лукаво улыбнулась Матрешка. — Кабы все прошло, то не улещивалъ-бы онъ меня всякими словами улещливыми, не умолялъ-бы всми святыми, чтобы уговорила тебя выдти къ нему въ лсъ проститься. «Я, говоритъ только-бы ей поклонился земно, сказалъ-бы, чтобы она не поминала меня лихомъ, — съ меня и довольно. Тогда-бы я и ухалъ съ чистымъ сердцемъ».

— Многаго хочетъ.

— Я все-таки общала замолвить теб о немъ словечко — и вотъ говорю, продолжала Матрешка.

— Напрасно трудишься.

— Мое дло сторона, но вдь человка-то жалко. Ты подумай хорошенько — ну, чего такого онъ теб дурнаго сдлалъ? Цлое лто душа въ душу съ тоббой жилъ, по пятамъ у тебя ходилъ, а ты и попрощаться съ нимъ не хочешь. Глба Кирилыча боишься? Такъ вдь можно всегда такъ устроить, что онъ даже и не догадается. Наша сестра на этотъ счетъ хитра. Подумай.

Дунька молчала и потупилась.

— «Свиньи, говоритъ, даже такъ не расходятся., какъ мы расходимся», не унималась Матрешка. «Свиньи — и т на прощанье лизнутъ другъ друга, а вдь мы, говоритъ, люди». Мой совтъ попрощаться теб съ нимъ честь-честью. Ну, подумай — кто узнаетъ, ежели я буду молчокъ? Никто не узнаетъ. Потшь стараго-то дружка.

Дунька все еще молчала и перебирала на себ кончикъ платка. Матрешка помедлила и спросила:

— Обрадовать Леонтія-то, что-ли? Сказать ему, что придешь къ нему проститься?

— Ахъ, что ты мн говоришь, что ты мн говоришь, Матрешка! воскликнула Дунька, смущаясь, улыбнулась и закрыла руками глаза.

— Да ровно ничего. Ну, что такое значитъ проститься съ старымъ воздахторомъ? Ровно ничего. А ужъ какъ онъ просилъ-то! Простишься что-ли?

— Дай подумать. Не могу я такъ.

Дунька волновалась.

— Да чего тутъ думать-то! Ршай, да и длу конецъ. Ты все про Глба, про обжигалу думаешь. Не узнаетъ твой Глбъ. Пойдемъ-ка сегодня утромъ, напившись чаю, за грибами въ Вавиловскій лсъ, и Леонтій туда придетъ. Мы такъ съ нимъ вчера и уговорились. Пойдемъ за грибами-то?

— Охъ, Матрешка, Матрешка! вздохнула Дунька.

— Да ршай ужъ… Чего тутъ!.. Онъ пойдетъ въ лсъ самъ по себ, мы тоже пойдемъ сами по себ… Ну, встртились… Эка важность! Въ лсу съ кмъ угодно можно встртиться. Всякій народъ по лсу шляется. Кто ему запретитъ по лсу ходить?.. А встртишься, да потомъ не захочешь съ нимъ прощаться, такъ вдь можешь и не прощаться, даже и не разговаривать… Передумала, да и все тутъ… Пойдемъ въ лсъ за грибами-то.

Дунька зардлась, закрылась рукавомъ, отвернулась отъ Матрешки и прошептала:

— Ну, пойдемъ.

Напившись на крылечк чаю, Дунька и Матрешка одлись по праздничному, захватили кузовки и отправились въ лсъ.

XXXIV

А Глбъ Кириловичъ все ускорялъ и ускорялъ свои шаги, идя по лсу. Время отъ времени онъ даже бжалъ, бжалъ безъ всякаго направленія, сворачивая то вправо, то влво, весь запыхавшіяся, весь въ поту. Онъ искалъ Дуньку съ Матрешкой, искалъ Леонтія, но ихъ не было и слда. Наконецъ онъ опомнился, разсудилъ, что поспшностью ничего не возьмешь, пошелъ тише и сталъ прислушиваться — не подастъ-ли кто изъ нихъ голосъ. Нсколько разъ ему казалось, что онъ слышитъ звуки гармоніи. Онъ вздрагивалъ, останавливался, прятался за дерево или кустъ, присдалъ, даже ложился на землю, но звуки исчезали. Онъ вставалъ и брелъ дале. Солнце уже стояло довольно высоко. Онъ. взглянулъ на свои карманные часы. Былъ десятый часъ утра. Вышелъ онъ въ восемь часовъ, стало быть, пробродилъ два часа.