В чертогах марсианских королей

– Полагаю, вы можете привести доводы в свою пользу?

– Конечно могу. Мы существуем, все мы, в своих головах, выглядывая из них через глаза. Общество невозможно, пока мы не поверим в полученные из вторых рук отчеты о каких-то вещах. Поэтому мы устраиваем совместный заговор, чтобы принять то, о чем нам говорят другие, если только не можем понять причину, почему нам лгут. Общество можно рассматривать как заговор безоговорочного принятия недоказуемых истин. Мы работаем над ним совместно, и мы же определяем набор истин, не требующих доказательств.

Она начала говорить что-то еще, но смолкла. Похоже, она раздумывала, следует ли продолжать. И отвлеченно взглянула на Эвелин.

Та поерзала на кровати. Солнце за окном садилось в красно-желтую дымку. И куда подевался день? Кстати, а во сколько она зашла в палату? Она не могла сказать точно. В желудке бурчало, но это ее не очень заботило. Эвелин была в восхищении. Она пребывала в своеобразной истоме – слабости, из-за которой ей хотелось лечь на кровать.

– На чем я остановилась? А, на непроверенных допущениях… Хорошо. Если мы не можем принять любую информацию, что нам говорят, мы не можем функционировать в обществе. Можно безнаказанно не принимать многое. Можно верить, что мир плоский или что не существует фотонов, черных дыр или генов. Или что Христос не восстал из мертвых. Можно уйти далеко от мнения большинства. Но если создашь совершенно новую картину мира, у тебя начнутся неприятности.

– Но опаснее всего, – отметила Эвелин, – начинать жить в соответствии с этими новыми допущениями.

– Да, да. Мне следовало быть осторожнее. Я могла сохранить это открытие при себе. Или размышлять о нем дальше. Я была уверена, понимаешь ли, но из-за своей глупости должна была получить доказательства. Должна была увидеть, сможет ли мужчина жить с отрезанной головой – наперекор всему, что утверждали все книги по медицине. Должна была понять, что им управляет – мозг или тот паразит.

Барбара ненадолго смолкла, и Эвелин задумалась, о чем бы ее спросить. Она знала, что нет необходимости о чем-либо спрашивать. Барбару прорвало, и она готова говорить часами. Но Эвелин чувствовала, что должна попытаться и направить ее.

– Я вот гадаю, – вставила она наконец, – почему тебе не понадобился второй случай. Э-э… проверка с другой стороны. Почему ты не убила еще и женщину, чтобы посмотреть…

Волосы у нее на затылке шевельнулись. Из всех возможных тем она не должна была говорить об этом, да еще с убийцей-параноиком! У нее заболело горло. Эвелин сделала усилие, чтобы не шевелить рукой, которой хотелось подняться к шее в слабой попытке защититься. «У нее нет оружия, но она может оказаться очень сильной…»

Но Барбара не подхватила эту мысль. И вроде бы не заметила замешательство Эвелин.

– Глупость! – взорвалась она. – Я повела себя глупо. Конечно, я должна была принять это на веру. Я чувствовала, что права. Я это знала. Но старая научная ориентация в конечном итоге привела меня к эксперименту. Эксперименту.

Она выплюнула это слово. Опять сделала паузу, успокаиваясь, и, похоже, вспомнила, о чем говорила.

– Убить женщину? – Она покачала головой и сухо усмехнулась: – Милочка, это стало бы убийством. Я не убийца. Эти «мужчины» уже мертвы с моей точки зрения. Их убийство – это милосердие и защитный акт. В любом случае, проведя первый эксперимент, я поняла, что на самом деле ничего не доказала. Я лишь опровергла предположение, что мужчина не может жить с отрезанной головой. И это оставляет целый набор вероятностей, понимаешь? Возможно, мозг находится не в голове. Возможно, мозг вообще ни для чего не нужен. Откуда ты знаешь, что находится внутри тебя? Ты когда-нибудь видела свой мозг? Откуда ты знаешь, что ты на самом деле не двухдюймовый карлик, сидящий в комнате управления у тебя в голове? У тебя никогда не возникало такое ощущение?

– А-а…

Барбара попала в общую болевую точку. Не в смысле карлика, который был лишь причудливым способом выразить эту мысль, а в смысле обитания в собственной голове, когда глазницы становятся окнами во вселенную.

– Правильно. Но ты отвергаешь подсознательные ощущения. А я к ним прислушиваюсь.

Свет в комнате быстро тускнел. Эвелин взглянула на голую лампочку под потолком, гадая, когда та включится. Ее охватывала сонливость, она так устала. Но ей хотелось слушать дальше. Она откинулась еще дальше на кровать и расслабила руки и ноги.

– Может, тебе стоит… – она зевнула, раскрывая рот все шире и шире, не в силах сдержаться. – Извини. Может, тебе стоит рассказать больше об этих паразитах?

– А, хорошо.

Барбара вернулась к стулу и села. Эвелин едва видела ее в тени. Она услышала поскрипывание, как у деревянных салазок кресла-качалки. Но стул не был креслом-качалкой. Он даже не был деревянным. Тем не менее силуэт Барбары двигался медленно и ритмично, а поскрипывание продолжалось.

– Я уже рассказала, что эти паразиты делают. Теперь позволь рассказать, к каким я пришла выводам насчет их жизненного цикла.

Эвелин улыбнулась. «Жизненный цикл. Конечно, он у них есть». Она облокотилась и прислонилась головой к стене за спиной. Рассказ будет интересным.

– Они размножаются асексуально, как и все прочее. Они почкуются, поскольку новые паразиты гораздо меньше взрослых. Затем врачи имплантируют их женщинам в матку, когда узнают, что те беременны, и они растут вместе с эмбрионом.

– Минутку. – Эвелин немного выпрямилась. – Почему они не имплантируют их всем детям? Почему девочкам разрешено… о, поняла.

– Да. Они нуждаются в нас. Они не могут размножаться сами по себе. Для роста им нужно тепло лона, а оно есть у женщин. Поэтому женщин, которым позволяют оставаться неинфицированными, систематически угнетают, чтобы иметь наготове покорный запас женщин для размножения. Они убедили нас, что мы не можем иметь детей, пока нас не оплодотворят, что есть самая большая ложь.

– Это так?

– Да. Взгляни.

Эвелин всмотрелась в полумрак и увидела Барбару, стоящую в профиль. Ее освещало нечто вроде мерцающего пламени свечи. Эвелин это не удивило, но ее беспокоило странное ощущение. Она скорее гадала, почему ей не любопытно.

Но прежде чем даже это эфемерное ощущение успело ее озаботить, Барбара развязала пояс на своем одеянии и дала ему упасть. На ее животе была плавная выпуклость, безошибочная ранняя беременность. Она провела по ней ладонью.

– Видишь? Я беременна. Уже четыре или пять месяцев. Точно сказать не могу, потому что у меня не было сношений более пяти лет.

«Истерическая беременность», – подумала Эвелин и стала нашаривать блокнот. Почему она не может его найти? Рука коснулась в темноте блокнота, потом карандаша. Она попыталась писать, но карандаш сломался. Сломался или согнулся?

Она опять услышала, как поскрипывают доски пола. Значит, Барбара села в кресло-качалку. Сонными глазами Эвелин поискала источник света, но не смогла его найти.

– А как у других млекопитающих? – спросила Эвелин, зевая.

– Угу. То же самое. Мне неизвестно, существует ли только один вид паразита, приспособившийся ко всем видам млекопитающих, или у каждого свой. Но самцов не существует. Нигде. Только самки и инфицированные самки.

– Птицы?

– Пока не знаю, – просто ответила Барбара. – Я подозреваю, что сама концепция полов является частью игры. Это такая маловероятная вещь. Зачем нам два пола? Одного достаточно.