В диких условиях
Шрифт:
Эта догадка Уэстерберга оказалась весьма точным описанием взаимоотношений Криса с Уолтом Маккэндлессом. Что отец, что сын были людьми упрямыми, нервными и вспыльчивыми. Учитывая потребность Уолта управлять окружающими и экстравагантно-независимую натуру Криса, противостояние между ними было неизбежным. Внешне Крис на удивление спокойно терпел давление отца на протяжении учебы в школе и колледже, но внутри у него все это время кипела ярость. Он без конца размышлял о том, что считал моральными недостатками своего отца, о ханжеском образе жизни родителей, о тирании их любви, обставленной многочисленными условиями и требованиями. В конечном итоге Крис взбунтовался… и сделал это, конечно, с характерным для себя максимализмом.
Незадолго до исчезновения Крис пожаловался Карин, что
Поскольку они никогда не смогут относиться ко мне серьезно, на протяжении нескольких месяцев после окончания колледжа я позволю им думать, что они правы, я позволю им думать, что я «начинаю смотреть на мир их глазами», что наши отношения стабилизируются. А потом, когда наступит нужный момент, я одним резким и быстрым движением вышвырну их прочь из своей жизни. Я раз и навсегда перестану считать этих идиотов своими родителями и до конца своей жизни не перекинусь с ними обоими ни единым словом. Я покончу с ними раз и навсегда, на веки вечные.
Холод в отношениях Алекса с родителями, о котором догадался Уэстерберг, ярко контрастировал с теплотой, проявляемой Маккэндлессом в Картаге. Общительный и, когда у него было настроение, весьма обаятельный, он умел очаровывать людей. Когда он вернулся в Южную Дакоту, его уже дожидалась большая пачка писем от людей, с которыми он познакомился в ходе своих путешествий. Среди них, как помнится Уэстербергу, были и «письма от какой-то по уши влюбленной в него девушки, знакомой по какому-то местному Тимбукту…(город в африканской пустыне, типичная «дыра». – Прим. ред.) кажется, палаточному лагерю». Но от самого Маккэндлесса ни Уэстерберг, ни Бора никаких рассказов о романтических привязанностях не слышали.
«Я не помню, чтобы Алекс когда-нибудь упоминал каких-нибудь своих подружек, – говорит Уэстерберг. – Хотя пару раз он говорил, что когда-нибудь в будущем хотел бы жениться и завести семью. Было видно, что к отношениям с женщинами он относится серьезно. Он был не из тех, кто бегает снимать девчонок, только чтобы позабавиться».
Гейл Бора тоже быстро поняла, что в бары для одиночек Маккэндлесс захаживал нечасто. «Как-то вечером мы всей компанией отправились в бар в Мэдисоне, – говорит Бора, – и я с огромным трудом вытащила Алекса на танцпол. Но стоило ему только начать танцевать, он больше не присел ни на минуту. Мы оторвались по полной. А когда он уже умер и все такое, Карин сказала мне, что, насколько ей известно, он в жизни больше ни с одной девчонкой, кроме меня, никогда не танцевал».
В школьные годы у Маккэндлесса были достаточно близкие отношения с двумя или тремя представительницами противоположного пола, и Карин помнит, как однажды он, напившись, попытался посреди ночи провести в свою спальню какую-то девушку (они так шумели, поднимаясь по лестнице, что Билли проснулась и отправила девушку домой). Но никаких свидетельств того, что Крис вел активную сексуальную жизнь в подростковом возрасте или, тем паче, что он спал с женщинами после окончания школы, нет. (Если уж на то пошло, то нет и сведений о каких-либо интимных связях с мужчинами.) Судя по всему, Маккэндлесс чувствовал влечение к женщинам, но, тем не менее, он соблюдал почти монашеское благонравие и, возможно, даже полный целибат.
Целомудрие и моральная чистота были качествами, о которых Маккэндлесс размышлял часто и много. В действительности одной из книг, обнаруженных в автобусе рядом с его останками, был сборник, включавший в себя повесть Льва Толстого «Крейцерова соната», в которой обернувшийся аскетом дворянин отвергает плотскую любовь. Несколько фрагментов текста на эти темы были отмечены в потрепанной от многократных прочтений книге звездочками или подчеркиванием, а поля рядом с ними заполнены малопонятными примечаниями, исполненными узнаваемым, почти печатным почерком Маккэндлесса. А в Уолдене Генри Дэвида Торо, экземпляр которого был тоже найден в автобусе, в главе о «Высших законах» Маккэндлесс обвел кружочком фразу «Целомудрие есть высшее цветение человека и то, что зовется Гениальностью, Героизмом, Святостью, – все это является его плодами».
Нас, американцев, тема секса будоражит, завораживает и пугает в одно и то же время. Когда совершенно здоровый человек, особенно совершенно здоровый молодой человек, по доброй воле отвергает зов плоти, мы испытываем шок и начинаем смотреть на него с подозрением.
Тем не менее, очевидная сексуальная невинность Маккэндлесса, как правило, является сопутствующей характеристикой типа личности, которым в нашей культуре принято восхищаться (по крайней мере, в лице его самых знаменитых представителей). В своем равнодушии к сексу он подобен некоторым другим знаменитостям, чьей главной страстью была дикая природа – прежде всего, Торо (который оставался девственником до конца своей жизни) и натуралисту Джону Мьюру, – уж не говоря о бесчисленных менее известных паломниках и искателях приключений. Как и у многих из тех, кто не мог устоять перед чарами соблазнительницы-природы, главной движущей силой для Маккэндлесса служила особая разновидность страсти, заместившая собою сексуальное чувство. В определенном смысле его желания были слишком сильны, чтобы удовлетворить их контактами с другими людьми. Возможно, Маккэндлесса и тянуло к женщинам, но соблазны эти не могли сравниться для него с перспективой первобытного единения с природой, со всей Вселенной. За этим единением он и шел на север, на Аляску.
Маккэндлесс заверил Уэстерберга и Бору, что по завершении своей вылазки на север он вернется в Южную Дакоту. По крайней мере, на всю осень. А после этого видно будет.
«У меня сложилось впечатление, что эта аляскинская эскапада должна была стать для него последним великим приключением, – говорит Уэстерберг, – что потом он предполагал осесть и немного остепениться. Он сказал, что будет писать о своих приключениях книгу. Ему нравилось в Картаге. Никто, конечно, не думал, что он со своим образованием будет до конца жизни вкалывать на дурацком элеваторе. Но он явно собирался на какое-то время вернуться сюда, помочь нам в работе и прикинуть, что делать дальше».
Тем не менее, той весной Маккэндлесс ни о чем, кроме Аляски, и думать не мог. Он заговаривал об Аляске при любой возможности. Он разыскивал в городе бывалых охотников, чтобы они рассказали ему, как выслеживать добычу, обрабатывать туши и заготавливать мясо. Бора отвезла его в универсам «Kmart» в Митчелле, где он закупил остатки необходимого снаряжения.
К середине апреля работы у Уэстерберга стало так много, что просто перестало хватать рабочих рук. Он попросил Маккэндлесса задержаться еще на неделю-другую, но Алекс даже и говорить об этом не хотел. «Когда Алекс вбивал себе что-нибудь в голову, отговаривать его было совершенно бесполезно, – жалуется Уэстерберг. – Я даже предложил купить ему билет на самолет до Фэрбенкса, чтобы он поработал еще дней десять, а потом успел попасть на Аляску к концу апреля, но он сказал: "Нет, поеду автостопом. Самолетом будет нечестно. Так я себе все путешествие испорчу"».
За два вечера до отъезда Маккэндлесса на север Мэри Уэстерберг, мать Уэйна, пригласила его к себе домой на ужин. «Мама не очень-то любит общаться с моими работниками, – говорит Уэстерберг, – и перспектива встречи с Алексом у нее особого энтузиазма не вызывала. Но я не отставал, говорил, что ей обязательно нужно с ним познакомиться, и, в конце концов, она все-таки пригласила его в гости. Они моментально поладили и проболтали часов пять без умолку».
«В нем было какое-то очарование, – рассказывает миссис Уэстерберг, сидя за полированным столом из орехового дерева, за которым они с Маккэндлессом в тот вечер ужинали. – Алекс казался гораздо старше своих двадцати четырех. Чего бы я ни сказала, он сразу начинал расспрашивать меня, что я имею в виду, почему думаю так или иначе. Он жаждал знаний. И, в отличие от большинства из нас, изо всех сил старался жить, не изменяя собственным убеждениям».
«Мы несколько часов проговорили о книгах. В Картаге, прямо скажем, не очень-то много любителей побеседовать о литературе. Он много говорил о Марке Твене. Господи, как же с ним было интересно! Мне хотелось, чтобы тот вечер никогда не кончался. Я так надеялась, что осенью мы с ним снова увидимся. Он до сих пор не идет у меня из головы. Я и теперь представляю его лицо… вы сейчас сидите там же, где тогда сидел он. Если учесть, что я провела в компании Алекса всего несколько часов, его смерть подействовала на меня на удивление сильно».