В двух шагах от 'Рая'

– Русские не греки. Они раскусят тебя.

– Нет. Старый лис не знает промахов. Я сработаю, как надо. И ты возьмешь их. Все-таки рота СС...

Они помолчали. Хёниш внимательно смотрел на приятеля.

– Бороду я, слава богу, отрастил заранее, - нарушил молчание Зигфрид Рутт, - лохмотья достать нетрудно.

– Ты возьмешь с собой оружие. Парабеллум и две гранаты.

– Упаси боже... Ты, Гельмут, незнаком даже с азами разведки. Тебе бы все пиф-паф...

Рутт по-ребячьи засмеялся.

– Твое счастье, что у тебя нет татуировки, - пробормотал Хёниш.

– Да. Это мое счастье. Только идиоту могло прийти такое в голову... группу крови нанести на кожу тушью.

– Мы не думали проигрывать войну, - буркнул Хёниш, - зато...

– Нету у нас "за то", Гельмут, - тихо произнес Рутт, - у нас осталось только "за это"... Чем больше русских погибнет на фронте, тем легче будет потом начать все сначала... Американцы и англичане не захотят терять Германию.

– Ты все знаешь, на то ты и абвер, - ехидно процедил Хёниш.
– А скажи, друг детства Зигфрид Рутт, как и куда бежать мне, эсэсовцу, любившему убивать?

– Лучше всего сделать пластическую операцию лица и вырезать проклятую цифру вместе с кожей... Паспорт можно всегда купить... Я бы ушел в Швейцарию.

– Зачем что-то делать с лицом?

– Вы все любили сниматься с жертвами. Вашими лицами завалены все досье контрразведки русских... и американцев тоже.

– Ты прав.

– Двадцать третий сообщал, что и четвертая группа русских будет заброшена по воздуху... Я что-то не видел парашютистов.

– Они изменили решение в последний момент.

– По-моему, они еще не приняли решения... Они просто исчезли.

– Да. Кройшу не повезло... До сих пор не могу понять, как горстка русских расправилась с двумя взводами СС.

– Это особые люди, Гельмут. Их собирали со всего фронта, а может быть, и фронтов. Кройш был зауряден... просто служака.

– Они все равно придут к Отшельнику.

– А если нет? Что-то долго он молчит... Может быть, заболел?

Рутт помолчал, поиграл стеком, потом четко сказал:

– Я пошел спать. Распорядись достать овец и все принадлежности пастуха. Мне нужно еще обработать кислотой руки. Чтобы собака привыкла ко мне, я должен ей устроить настоящий пир. Для этого нужно мясо.

Хёниш кивнул, прикрыл глаза и поджал губы, как это делал всегда, когда требовал от мозга максимального напряжения.

* * *

Пастух был низкоросл, хлипок, с выцветшими, тусклыми глазами. Одет в холщовую поддеву, стоптанные чувяки, голова покрыта засаленной шляпой. С ним была собака.

На все вопросы он мотал головой и только мычал, потом написал прутом на песке - "Лука".

– Глухонемой он, - первым догадался Присуха, - а зовут Лука. Только как же зовут, если он не слышит.

– А это мы сейчас проверим, - усмехнулся Щеколда.

Он сзади бесшумно подошел к пастуху и выстрелил из пистолета над ухом Луки.

Тот даже не повернул головы.

– Отставить, сержант Чиликин, - сердито сказал Седой.

Капитан разглядывал овец. Их было немного, и все под стать пастуху тощие, грязные, со скатанной лоснящейся шерстью.

Седой кивнул Джаничу. Тот подошел к пастуху и написал на песке одно слово по-сербски: "Откуда?"

Глухонемой показал рукой за гору и написал: "Кловачи".

– Село за горой, - сказал Джанич, - я там бывал...

И, написав на песке: "Хозяин?" - ткнул в пастуха пальцем. Тот испуганно замотал головой и махнул рукой в сторону горы.

Джанич взял пастуха за руки и развернул их ладонями кверху. Ладони были в язвочках, кое-где кожа лопнула, и они слегка кровоточили.

Джанич отвел глаза, но все же открыл вещевой мешок пастуха. Ничего, кроме куска овечьего сыра, там не оказалось.

– Может, покормить его, товарищ капитан, - вымолвил Присуха, на которого и руки и весь вид пастуха произвели жалостливое впечатление.

Лука ел неторопливо, беря мясо из банки руками, предварительно даже не ополоснув их. Покончив с едой, он низко поклонился и отошел к ручью, где овцы пили воду.

– Кого у нас нет?
– спросил Седой.

– Феникса и болгарина... в дозоре.

– Так. Пастух пусть идет дальше... Некстати он тут оказался, ну да ладно... Ты что, Гайда?

Капитан заметил долгий, изучающий взгляд серба - он следил за пастухом. Седой проследил взгляд и увидел, как Лука встал над овцами. Словно Наполеон при Ватерлоо. Спина его была пряма как стенка. Он смотрел из-под руки на гребень горы, вскинув голову и расправив плечи. Там летел самолет.

– В укрытие!
– крикнул Седой.
– Всем в расщелину...

Старенький одномоторный моноплан-парасоль прошел так низко, что Седой увидел пилота. Тот смеялся. И все же он сбросил гранату. Она взорвалась на том месте, где было начертано слово "Лука". Летчик, конечно, прочитал его.

– Мы сами демаскировали себя, - сказал Седой и усмехнулся, - а может быть, это и к лучшему.

Лука с овцами мелькал за гребешками скал и скоро исчез совсем.

И тогда Долгинцов спросил:

– Что, Гайда?

Серб присел на корточки рядом.

– Командир... Это не пастух и не серб.

– Ну да!
– искренне вскинулся Седой.

– Он не пахнет сербом, он пахнет старым дорогим одеколоном, а может быть, и опытной немецкой овчаркой. И одежда подобрана случайная. Шляпа горца, а чувяки жителя долин. И ходит, сгорбившись понарошку, у этого человека с трудом гнется спина - значит, солдат.

Седой изумленно смотрел на Гайду. Да, этот человек схватил все или почти все, что успел заметить он сам. "Однако талант", - с уважением подумал Долгинцов. И старый запах немецкого одеколона уловил. И то, что глухонемой оделся для них, не учитывая словенца и серба в группе русских. Как же это, абвер - и такая небрежность. Да, прав, наверное, Веретенников - не те нынче немцы.

– Спасибо, товарищ Гайда, - сказал Седой, - я тоже думаю, что он враг...

* * *

Седой ощущал, как течет время. Оно мчалось по изломанной кривой. Во всяком случае, на карте это было так. Группа обшарила десяток пещер, и все напрасно. Бензовозы везли к фронту горючку. Никогда еще за все время войны Седой не испытывал такой беспомощности, как после неудачи с Черной пещерой. Он стал раздражителен, и разведчики с удивлением посматривали на него. Арабаджев сказал:

– Нетерпеливость - плохой советчик, Андрюша...