В двух шагах от солнца [Сборник]

Моя Прекрасная Дама так далека от меня, что наша близость ощущается явственно — как плоть, завязшая в зубах. Расстояния эфемерны, когда достигают своей непреодолимости, не так ли?

"Давеча я писала, mon cher ami, что не знаю, смогу ли приехать на Рождество. Ругайте меня: я и в самом деле не смогу. Маменька сделалась совсем больна, мне невозможно оставить её…"

"Желаю здесь почить, лишь эту мысль лелею, поскольку мозг, пустой, как брошенный флакон, не даст уже румян, чтоб расцветить идею, способен лишь зевнуть и кануть в вечный сон…"

Моя Прекрасная Дама никогда не признается себе, что я имею полное право не помнить её имени. Она не хочет делать мне больно. Ведь забвение — это не то, чем можно излечить от надежды.

"Ах, друг мой, право, вёсны всё быстрее проходят мимо. Бесконечны зимы. А поезда — в депо, в депо… в депо…"

"Помимо начинающих или подходящих к концу влюблённых, желающих начать с конца, есть столько вещей, кончающихся вначале, что начало начинает кончаться с того, что становится концом, в конце которого влюбленные и другие кончат тем, что начнут, начав с начала, которое в конце концов станет концом наизнанку…"

Не помню, сколько ей лет. Наверное, целая жизнь. Или сто шестьдесят. Но я нисколько не сомневаюсь, что она и сейчас моложе меня.

Промозглый ноябрь проникает в артерии холодом; тягучая кровь медленно разгоняет его по телу. Моя голова вот — вот унесётся вслед за скрипучим ветром: одиноким иссохшим листочком — по лужам, по хляби — на юг, туда, где раскинулась под жарким солнцем златопесчаными косами бухта Провидения.

Скорее, скорее! Мне нужно немного тепла.

Окно на запад — это всё, что осталось от мира, обещавшего безграничное где-то. Печурка в углу — это всё, что осталось от солнца, сулившего вечное лето. Письмо, пахнущее иными созвездиями, — это всё, чего я добился от жизни. И что удивительно — большего мне и не надо. По крайней мере — сейчас.

Оно горит слишком быстро, чтобы согреть мои озябшие пальцы. Не говоря уж о прочем. Частица её души, преданная сожжению, вернётся ли к той, что когда-нибудь напишет мне снова?..

Ничего, ничего… Завтра или в минувшем апреле я возьму билет до бухты Провидения. Там мне будет тепло.

С тех пор как в твоей голове…

С тех пор как в твоей голове выросла орхидея, я потеряла покой. Меня не покидает мысль, правильно ли я за ней ухаживаю. Мне неизвестно, как следует поливать и подкармливать это растение — я не цветовод. А ещё я боюсь, что его тонкий стебель однажды не выдержит напора ветра и переломится. Его корневая система, как мне кажется, тоже недостаточно хорошо утвердилась в твоей голове.

Так же меня беспокоят вредители и возможное влияние твоих не всегда весёлых дум на благополучие цветка. Я не знаю, питается ли он твоей артериальной кровью или же мыслями. Во всяком случае, он очень красив и свеж. Не то что я.

Правда, мне неприятно видеть, как твоё растение ловит мух. Когда я вижу, как жадно смыкаются влажные лепестки вокруг несчастного насекомого, мне становится немного не по себе. И тогда я сама кажусь себе такой же мухой, которая однажды попалась в твою ловушку. И с тех пор не может выбраться. А может быть, ты уже переварил меня, и от меня остался лишь мёртвый кожух из мыслей и страхов…

Ещё меня пугает подступающая осень, за которой непременно последует зима. Мало того, что ты не сможешь носить головной убор и неизбежно простудишься, так ещё и цветок наверняка захиреет и погибнет от холода. Ведь он так беззащитен, несмотря на то, что ты его очевидно любишь! Похоже, даже больше, чем меня.

Когда я говорю тебе об этом, ты только улыбаешься и вздыхаешь. Когда ты так вздыхаешь и смотришь на меня грустными глазами, мне кажется, что ты считаешь меня ненормальной. Это очень обидно. Тем более, что я никогда не давала тебе повода так думать.

Но я по — прежнему люблю тебя, мой милый. Прости, что я не могу больше ухаживать за тобой и твоим цветком так, как вы того достойны. Что делать, мне нельзя совершать множества движений, и вообще — нужно больше лежать. Потому что мушки, которых я выращиваю в своей голове, очень пугливы и нервны. При резком движении головой затычка может выпасть, и они разлетятся. Тогда мне нечем будет подкармливать осенью твой цветок, и он погибнет. Я не могу этого допустить! Я слишком люблю его.

Не спрашивай меня, куда я дела ключ от погреба. Это неважно. Я не могу допустить, чтобы ты выходил на улицу в подступающие холода. Нам нужно только дожить до весны, мой хороший. Единственное, чего я опасаюсь, — это то, что в погребе, без настоящего дневного света, твой цветок потеряет свою красоту. Уповаю лишь на две дополнительные лампы, которые я туда провела.

Ничего, любимый, ничего, всё у нас будет хорошо. Нам бы только дожить до весны. А в мае я пересажу тебя в грунт, в палисадник. Рядом с клумбой мамы.

Jamais vu

…

— Почему всё так?

Я не знаю, почему. Быть может, я сумасшедший, потерявшийся в лабиринте извилин собственного мозга. Я и вправду — не знаю.

Твои стеклянные поцелуи разбиваются о моё тело и рассыпаются по коже солёными брызгами. Твоё осторожное дыхание становится ветром, который сбивает с ног моё мироздание. Моё сердце подрагивает и трепещет кровавой каплей на острие ножа, что называется вечностью. Мирабелла! Тебя зовут Мирабелла, я знаю. Мария — это было бы слишком приземлённо для тебя.

— Ма — ша. Я всего лишь Маша, миленький.

Где-то, в другом измерении пространства и времени, это уже было. Была эта простыня с казённой биркой чёрными цифрами; был этот запах давно не крашенных стен, смешанный с ароматом духов 'Coriandre'; были поцелуи, горькие, как прощальное письмо. И опадающий листьями вечер за окном. Ты помнишь?

— Всё когда-нибудь уже было.

Всё когда-нибудь уже было. Даже то, чего никогда не было. И ты была, и я. И вместе мы тоже были. Скажи, были?

— Мы и сейчас вместе.

Ты моё дежавю, Мирабелла. Мы вместе, но мы — порознь. Иногда мне кажется, что было бы лучше наоборот. А иногда я вообще не знаю, что лучше.

Не говори ничего! Просто дыши мне в щеку, мне это нравится.

Я помню, помню! Да, был ветер тогда — такой ветер, что жёлтые листья стучали в окно как костяшки пальцев. Давно не крашенные стены пахли временем и пустотой. И бирка на простыне. Мы смеялись над ней, ты складывала цифры. И так радовалась, когда номер оказался счастливым! Я помню… Ты любила меня.

— Я и сейчас тебя люблю.

Ты моё жамевю, Мирабелла. Я хочу, чтобы ты была моим жамевю. Чтобы не было прошлого. Той гостиницы, аллеи, кафе на набережной, чёрных цифр на белой простыне. Девять, два, шесть, ноль, восемь, девять. Видишь, я до сих пор помню. Они преследуют нас! Зачем? Что мы им сделали?! Мы всего лишь два человека, потерявшиеся в бесконечности причин и следствий.

Будь моим жамевю, Мирабелла? Давай хотя бы сделаем вид, что ничего не было.

— Но всё было! Я не позволю тебе забыть!