В Иродовой Бездне (книга 3)

Скорей бы донести привет

Тебе от мамы, от друзей

И увидаться поскорей!..»

К Леве относились все хорошо: и начальство и охрана. Начальник конвоя приютил жену Левы в своей семье. Лева подал заявление — разрешить свидание с женою. Ему разрешили — на три дня.

Свидания в этой лесной колонии еще не были организованы, не было и помещения для них. Поэтому начальство, посоветовавшись, определило, чтобы свидание происходило в проходной — той самой, через которую проходили конвой и бригады.

Свидание разрешалось только на пятнадцать минут. Это было меньше всего, что они ждали. В неуютной, грязной проходной, на скамейке у перегородки надлежало им встретиться.

Свидание состоялось в присутствии дежурного по охране. Эти объятия и поцелуи после долгой разлуки невозможно передать. Чистая, святая любовь освещала все. Убогая обстановка проходной как бы перестала существовать.

Едва переступив порог тюрьмы, среди всевозможных испытаний и волнений, Лева никогда не забывал своей маленькой Маруси. Среди тягот и тьмы последних лет она была лучом света, который пробивался во мраке. Ведь было так темно, так мрачно! Потускнела, потухла духовная жизнь в братстве, исчезли общины, и от молодежи, которая некогда шумно, горячо заявляла, что она идет за Христом, не осталось ничего, хотя бы слабо светящегося огонька. Неверие, грех торжествовали полную победу. И словно не было никакой надежды на просветление.

И в эту пору они пошли вместе, и в ней, которая жила среди общего мрака, заискрились лучи света. И это потому, что Лева старался разжечь этот свет. Это получилось само собой. Надежда, молитва все ярче разгорались. Для Левы его спутница была чудной и необыкновенной, дарованной, среди всех его горестей, свыше. И здесь, в Куезах, каждый вечер, кончая работу, он вспоминал их маленькую, очень короткую жизнь. И она казалась ему чудной, необыкновенной музыкой. И вот эта музыка сразу остановилась, разбилась, остались одни воспоминания. А чувство любви горело, и дух, душа и тело жаждали совместной жизни, труда, больших радостей…

И когда пришла в Уральские горы, весна и появились первые признаки жизни, чудные белые подснежники на проталинах, Лева сравнивал свою Марусю с этими цветами. Он писал:

«Спали почки на березах. И рябина и осина не видали солнца. Лишь один ты, маленький беленький цветочек, увидел светило дня».

… И вот они встретились в этой проходной. Неприятно как-то говорить при совершенно чужом, равнодушном человеке. Маруся рассказала о пережитом, о чем уже писала: ее единственная родная сестра умерла от осложнения после родов, осталась маленькая девочка Юля, и теперь все ее любящее, заботливое сердце обратилось на сироту. Отец Юли оставил девочку на ее попечение, и уехал в другой город, к родителям.

Маруся с блестящими глазами рассказывала, какой чудный ребенок эта Юля, как бабушка и дедушка заботятся о ней. Расспрашивали о деле Левы, как его осудили и почему кассация не дает никаких результатов.

Ни единого упрека не высказала она Леве, ничем не дала понять, что, может быть, он поступил неправильно. Маруся знала, что он не покривил душой, а поступил по совести, и не осуждала его, хотя жизнь была разбита и учение Левы прекращено.

— Ваше время давно вышло, заканчивайте свиданку. — А им казалось, что свидание только что началось. Дежурный же утверждал, что время свидания давно истекло и пора расставаться.

И вот она стояла по одну сторону проволоки, он — по другую. И оба смотрели друг на друга.

— Я пойду за земляникой, — крикнула Маруся, — тут в лесах, говорят, ее много.

Она ушла быстрыми шагами по тропе, которая вела в соседний лесной массив.

Лева долго смотрел ей вслед, а на душе было горько и радостно. Радостно, что наконец-то все же они свиделись, и горько, что свидание было какое-то куцее, коротенькое, — не такое, как некогда было свидание с матерью на Беломорском канале.

На следующий день им опять дали пятнадцать минут, и Маруся передала Леве горшочек земляники. Лева высыпал землянику, а горшочек вернул жене. Придя к себе, Маруся обнаружила, что горшочек полон писем. Получаемые письма Лева никогда не уничтожал, а тщательно подшивал и хранил.

От мамы Маруся передала Леве домашние лепешки. Эти лепешки так ярко напомнили Леве дом и детство. Лепешки были завернуты в обрывки бумаги, на которые проверяющие не обратили никакого внимания, но для Левы это была драгоценность, так как мать выбирала лучшие .статьи из духовных журналов «Радостная весть», рвала их на части и в них завертывала съестное. Таким путем Лева смог получать духовную пищу. Эти листочки Лева берег особенно тщательно, так что никакой общий «шмон» (обыск) не обнаруживал их.

В высшей степени приятен был чай с земляникой, и Лева, окончив амбулаторный прием, угощался им вместе со стариком-санитаром. Не забыл Лева угостить земляникой и тяжелых больных. Они все, как один, сорадовались Леве, что его посетила жена.

… Время за полночь, в колонии все спят. Бодрствуют лишь часовые на вышках. Начальник охраны в дежурке. Стук в окно комнаты Левы. Вскочил — видимо, кто-то заболел. Открыл дверь. Перед ним начальник охраны. Улыбаясь и подмигивая, торопит Леву скорее одеться.

Они вышли из проходной, вышли из колонии и направились к баракам охраны. Сердце начальника расположилось — дать Леве тайное свидание, лицом к лицу.

Они были вместе. Все было тихо, благополучно.

Так же под покровом ночи Лева вернулся в колонию.

На следующий день Маруся уехала. Сколько приветов, лучших пожеланий поручил передать ей Лева своим родным.

… Быстро, как нечто мгновенное, промелькнуло это свидание, и от него остались лишь воспоминания…

Глава 8. Ничего в волнах не видно… (1941 – 1942)

«А нечестивые, как море взволнованное, которое не может успокоиться? и которого воды выбрасывают ил и грязь».

Исайя 57, 20

«И будут смятение, глады и моры, и братская кровь потечет…»

Из старой народной песни

Жизнь в колонии шла своим чередом. Заключенные подсчитывали отбытые дни, и каждый ждал свободы.

Колония выполняла производственное задание по лесозаготовкам. Заключенные были сыты, одеты. Многие местные из Белорецка и окружающих сел получали хорошие посылки и питались достаточно. Они были здоровы и трудоспособны. И Леве работалось сравнительно легко. Люди не стремились во что бы то ни стало получать освобождение. Истощенных не было. Инвалиды, слабые были трудоустроены. Санитарное состояние колонии было на должной высоте.

И даже тогда, когда он окончил свой срок и прошло несколько лет свободы и он снова попал в тюрьму, эти листочки невидимыми путями и без всякой его воли снова пришли в его руки.