В исключительных обстоятельствах

Они вышли. Исидзима тщательно запер дверь и прошел в конец коридора. Завернул за угол, остановился у одной из дверей. Прислушался. Сказал:

— Есть кто-нибудь? Сюэ Нян, вы у себя?

Достал связку, вставил и повернул ключ.

В комнате на лежанке молча сидели пять девушек. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять: они в шоке. Он узнал Сяо Э, подававшую ему утром завтрак. Как только они вошли, она повалилась на лежанку и забилась в истерике. Директор отеля сел рядом, стал гладить девушку по спине:

— Ну, Сяо Э. Этот человек обезврежен. Мы его связали, заперли, а ключ вот здесь, в этой связке. Ну, Сяо Э? Он ведь вам ничего не успел сделать?

Сяо Э, тихо всхлипывая, затрясла головой: нет.

— Где Мэй Ин?

Она продолжала плакать не отвечая.

— А Фэй Лай?

Гарамов обратил внимание на одну из русских. Она была хорошенькой, какой-то мягкой, у нее были круглые васильковые глаза и маленький нос, с которого сейчас слезла пудра и выступили скрываемые до того конопушки. Исидзима посмотрел на эту русскую:

— Что, Сюэ Нян?

Девушка вжала голову в плечи, испуганно посмотрела на стену. Да, все эти девицы боятся длинного японца так, будто это дикий зверь.

— Понятно, Сюэ Нян. Они там?

Русская кивнула.

— Он с ними что-нибудь сделал?

Сюэ Нян покачала головой.

— У вас что, язык отнялся?

Сюэ Нян сморщилась, заплакала.

— Хорошо, хорошо. Сидите пока здесь. Ничего не бойтесь. Вы поняли, что я сказал? Ничего не бойтесь, он был один. Мы сейчас придем. Господин Гарамов, прошу вас, загляните в комнату под знаком «ласточка», она рядом. А я пройду в следующую.

Когда Гарамов вошел в соседнюю комнату и увидел беспорядочно разбросанные по полу белье, подушку и одеяло, а на кровати связанную Вику, у него сразу перехватило дыхание и сжало горло. Вика хоть и была в платье, лежала на кровати босая и простоволосая, с неестественно задранным подбородком. Ему показалось, что она мертва. Первое, что бросилось в глаза, были босые, безвольно раздвинутые и связанные ступни. Мертва? Он кинулся к ней, вытащил изо рта кляп, осторожно отложил скомканный, испачканный слюной платок. Нагнулся, погладил по щеке:

— Вика!

По движению ее лица он убедился, что она все-таки жива. Нагнулся — что же у нее с головой — и увидел, что лежать с закинутым затылком ее заставляет веревка, пропущенная под подбородком и привязанная за переднюю дужку кровати. Перерезал веревку и освободил подбородок. Вика тут же сморщилась, будто съела что-то кислое, пригнула подбородок к груди. Снова слабо закинула голову. Он осторожно поддержал ладонью ее затылок, сказал тихо:

— С тобой все в порядке?

Она открыла глаза, сказала шепотом:

— Ты?

— Я.

Вика смотрела куда-то вниз, и он понял, что она проверяет: в платье ли она.

Гарамов хотел помочь ей сесть, но лицо Вики вдруг искривилось. Глаза наполнились слезами. Вика закусила губу и стала хныкать, нет, не плакать, а именно хныкать, вцепившись двумя руками в его плечо. Так хнычут совсем маленькие дети, когда их что-то напугает. И Вика сейчас хныкала, глядя в пространство, вздрагивая и дергая его за плечо, а он не знал, что делать, и только повторял:

— Ну что ты, Вика! Что ты! Ну? Не надо. Все в порядке. Главное — ты жива. Ну, Вика? Все ж хорошо.

Но это ее не успокаивало. Она продолжала жалобно хныкать, и тогда он закричал на нее. На какое-то время это подействовало. Она перестала подвывать, несколько секунд молчала, уставившись в одну точку, и вдруг, уткнувшись ему в грудь, заревела в голос. Она плакала, задыхаясь, обиженно искривив лицо, всхлипывая, глотая слезы и повторяя с разными вариациями одну и ту же фразу:

— Я же хотела как лучше! Я же... хотела... как... лучше...

Гарамов терпеливо ждал. Похлопал по щеке. Почувствовал — сейчас рыдания должны прекратиться. Так и случилось, и он подумал: главное, она жива.

— Успокоилась?

Она, все еще вздрагивая, улыбнулась.

— Ну вот. Рева-корова.

Вика выпрямилась, встала. Поправила платье, стала растирать затекшие руки и ноги. Вдруг испуганно прижала руку к груди.

— Что?

— Пистолет.

Гарамов улыбнулся.

— Я без пистолета.

— У меня твой пистолет, не волнуйся. Обувайся. Раненые, наверное, заждались.

Вика сидела неподвижно, и он понял, что она что-то ищет.

— Ты что?

— Ничего. Помоги, а? Тут шпилька должна быть.

Они принялись вместе искать шпильку. Сначала он поднял матрас, потом помог Вике перевернуть лежащие на полу одеяло, белье и подушку. Наконец шпилька нашлась. Она лежала на полу за кроватью. Вика подобрала волосы, заколола их, нагнулась, нашла туфли, надела, мягко втиснув ступни. Он с трудом выдержал ее взгляд. Она сидела перед ним, легкая, странно соединяющая в себе беззащитность и силу.

— Сердишься? — сказала Вика.

— Сержусь.

Она мягко тронула его руку, приблизила лицо. Он почувствовал ее дыхание и ощутил в душе нежность. А собственно, что у него было в жизни? Вика, будто почувствовав, что он подумал, по-ребячьи сморщила нос. Она будто изучала сейчас, почему он молчит, будто знала, что ему хочется сидеть вот так бесконечно. И он сел бы, но надо было пересилить себя. Оба поднялись.

— Я больше не буду, — Вика вздохнула. — Я готова.

— Пошли.

В коридоре они столкнулись с Исидзимой и Мэй Ин. Директор отеля спросил: «У вас все в порядке?» С Мэй Ин, кажется, не все было в порядке: на скуле у нее Гарамов заметил большой кровоподтек, а за ухом — царапину. Исидзима покачал головой:

— Ничего, ничего, как вы говорите — дешево отделались. Мэй Ин, пройдите к девушкам и успокойте их.

Мэй Ин поклонилась и вошла в комнату Сяо Э. Вика и Гарамов пошли за Исидзимой. Идя за Викой и разглядывая ее шею, легкий пушок на ней, подобранные волосы, Гарамов почувствовал вдруг, что все, что с ним сейчас происходит, случилось из-за какой-то малости. Только оттого, что Вика на секунду приблизила к нему лицо. И не нужно, и ничего больше не будет. Они перекачают бензин, взлетят, прилетят в Приморье, сдадут раненых — и разойдутся. А если не взлетят и их всех пришьют здесь — тоже ничего не будет. Потому что счастья не бывает.