В исключительных обстоятельствах

— А ну пошли! — вдруг услышал над головой.

Выпрямился, увидел своего напарника и испугался его застывшего лица.

— Золото, что ли? — спросил Сизов.

— Думал, я тебя тут оставлю? — зашипел Красюк. — Нашел дурака. — Откуда-то из-под телогрейки он вынул короткий, с ладонь, нож, сделанный из обломка пилы. — А ну пошли!

— Куда?

— Туда. — Парень ткнул ножом в сторону леса.

— Вернуться бы надо. Может, живой... конвоир-то?

— Я тебе вернусь! — Парень резанул ножом воздух, зацепил телогрейку Сизова. — Пойдешь со мной. Чтобы не растрепал о самородке.

Нож снова сверкнул перед лицом, Сизов попятился в гущину подлеска, пошел, потом и побежал, подталкиваемый сзади. Жгут веревки, висевший через плечо, не скидывал, думал: если этот обалдевший от золота бандит кинется на него, то веревка-то как раз и может прикрыть в первый момент.

Каждую минуту он ждал удара в спину, но удара все не было, и Сизов стал успокаиваться. Чащоба уплотнялась. Приходилось продираться через кусты, перелезать через поваленные деревья, высоко задирать ноги в ломком сухом буреломе.

Выскочили на звериную тропу, и Сизов свернул по ней.

— Куда?! — заорал Красюк. Пот лил с него ручьями. На щеке, от носа до уха, темнела широкая царапина.

— Надо знать тайгу, — беззлобно сказал Сизов. — При такой беготне, наобум можно остаться без глаз...

А вокруг буйствовала таежная растительность. Повсюду были папоротники, огромные и совсем крохотные, взбиравшиеся на стволы и скисавшие с них гирляндами вместе с длинными бородами лишайников и петлями лиан. На прогалинах папоротники исчезали, зато появлялась масса цветов — розовая герань, белые недотроги, бледно-сиреневая валерьяна. Местами зонты цветов поднимались выше головы, и сочные стебли этих гигантов напоминали еще не развившиеся стволы деревьев. Со склонов сопок, где лес был пореже, открывались другие склоны, пурпурно-фиолетовые от цветущих рододендронов. На открытых местах налетали тучи оводов и комаров, и Красюк толкал Сизова в чащобу, где листва, бьющая по лицу на узких звериных тропах, смахивала насекомых.

Потом лес кончился, и они увидели перед собой болотистую равнину, поросшую редкими соснами и елями. На опушке тропу потеряли и пошли прямиком через осоку, рассчитывая найти другую тропу. Под ногами при каждом шаге выступала черная вода, медленно заполняла вмятины следов.

— Все, отдыхаем, — сказал Красюк, садясь на зыбкую кочку.

— Встань! — зычно крикнул Сизов.

Красюк вскочил от неожиданности, зло уставился на Сизова.

— Под такими кочками гадюки живут.

Он подошел к кочке, принялся шуровать под ней длинным суком. И почти сразу в траве мелькнула серая блестящая кожа. Змея куснула палку, застыла в настороженной позе.

— У, гадина! — заорал Красюк. Он выхватил палку, злобно, мстительно принялся бить гадюку.

Когда змея перестала извиваться, он отбросил ее, зашвырнул палку, обессиленно опустился на кочку и снова вскочил, принялся оглядывать траву вокруг.

— Ну ты даешь, Мухомор! — сказал восторженно. — Как узнал, что она тут?

— По запаху, — усмехнулся Сизов. — Сразу покойником запахло.

— Врешь!

— Конечно вру. У нас нанаец проводником был, так тот верно по запаху змей находил. «Твоя не понимай, — так он говорил. — Змея сырым пахнет».

— Вот тебе и дикарь! — удивился Красюк.

— Это мы в его понимании были дикарями. Ничего не знали в тайге.

— А ты откуда родом?

— А что?

— Орать больно здоров. Глотка луженая — позавидуешь.

— С Волги я, из Саратова.

— А я из Киева.

— Из самого?

— А что, не похоже?

— Почему же? И в Киеве разные люди есть...

— Договаривай, — неожиданно зло сказал Красюк.

— Что договаривать?

— Ты ж хочешь сказать, что я сволочь. Человека бросил. Разве не так? Но этому человеку, конвоиру нашему, уже ничто не поможет. — Он помолчал. — А мы в случае чего скажем — от медведя бежали, потом заблудились. И доказывать ничего не надо — медведь свидетель.

Сизов ничего не сказал. Он и сам знал — не первый день в тайге, — гражданина Беклемишева уже нет на этом свете. Видел, как медведь драл его, знал: не отпустит, пока вконец не искромсает.

— И зачем он стрелял в него? — тихо проговорил он.

— Охотничий азарт. Как не стрельнуть?

— Сейчас медведь сытый, сам на человека не пойдет. Его если уж бить, то наверняка: раненый он страшен... И винтовку надо иметь хорошую. А из своего карабина Беклемишев поди год не стрелял.. По ком стрелять-то на нашей командировке? Разве что по воронам?..

Вечер застал их в густом лиственном лесу, где было много дубов, тисов и бархатных деревьев. Здесь они повалились в траву и, отдышавшись, вспомнили о еде.

— Если все знаешь в тайге, так хоть бы о жратве позаботился, — сказал Красюк.

— Вон как! Ты меня арестовал, стало быть, ты вроде как мой начальник. А начальству полагается заботиться о подчиненных. Так ведь? Не наоборот?

— Жить захочешь — позаботишься.

— Ну и дурак, — спокойно сказал Сизов. — Убьешь меня — себя убьешь. Прав был Дубов: ты в этой тайге и недели не проживешь. И найдут когда-нибудь самородок на твоих костях. А я тут все тропы знаю.

— В этой тайге?

— Может, не совсем в этой. Ходили мы тут неподалеку с геологами, руду искали.

— Чего уж теперь, — в голосе Красюка слышались примирительные нотки. — Давай думай, раз уж так вышло.

— Чего тут думать? Завтра пойдем обратно...

— Ну нет! — Красюк вскочил, усталости как не бывало.

— Тогда думай о себе сам.

Красюк шагнул к Сизову, все в той, же позе лежавшему на траве, присел возле него на корточки.

— Слушай, Мухомор... Иваныч, — просительно сказал он. — Назад я тебя не пущу. А если мне надежную дорожку покажешь, золотишком поделимся. Тут, — он ласково погладил шапку, — обоим хватит...

Сизов долго молчал, смотрел в небо. Сумрачнело. Вечерний ветер шуршал листьями дуба.

— Идет, а?

— Семь бед — один ответ, — наконец сказал Сизов. — Ладно. При условии, что ты перестанешь махать своим ножиком и командовать. У «зеленого прокурора» разговор короткий: не знаешь тайги — ложись и помирай. А хочешь выжить, слушай того, кто больше знает и умеет. В данном случае тебе придется слушать меня.