В июне тридцать седьмого...

Уже в зубах навязли рассуждения о жидомасонском заговоре против России (большевики в руках заговорщиков — лишь их слепое оружие), о «малом народе», совратившем великую богоносную нацию.

Давайте вглядимся в лица.

Кто они, эти люди в чёрных кожанках, которые врывались в храмы, протыкали штыками иконы, волокли священника на колокольню, чтобы сделать ему «ласточку» — сбросить на землю? Неужто злобные масоны, проникшие в русскую глухомань из-за океана? Да нет же!.. Это наши соотечественники, россияне, и толпа, которая собралась на площади и в оцепенении наблюдает за бесчинством, половину погромщиков знает — свои, соседи: «Вон Ванька Ходаков своей Маруське ризу с каменьями поволок!»

Посмотрите внимательно старую кинохронику: рушатся православные храмы, летят наземь колокола, разбиваясь на куски. А вокруг если не ликующая, то азартно-возбуждённая толпа. Да, старые люди крестятся в смятении и ужасе, но остальные!.. Молодые мужчины и женщины, русские крестьяне и городские обыватели — бездумные, весёлые, бесшабашные лица. Пылает костёр из церковной утвари и икон, горят священные книги монастырских библиотек. Кто же устроил пляски и хороводы вокруг этого дьявольского пожара? Неужто в деревенских мужиков и баб нарядились евреи, съехавшиеся со всего света на этот чудовищный бал сатаны? Нет, это мы, русские, наши прадеды и деды.

Да, в трагедии Русского Православия при большевиках и в «победе» Октябрьской революции, в утверждении на протяжении более семидесяти лет её «идеалов» в попранной стране повинен прежде всего русский народ. Как тут не вспомнить слова Александра Исаевича Солженицына: «Дело каждого человека рассказывать о своей вине, и дело каждой нации рассказывать о своём участии в грехах». И пока мы не осознаем это, не примем на себя грехи своих прадедов и дедов, не покаемся в них — перед Россией, перед жертвами октябрьского смерча, перед своими потомками и перед всем человечеством, — не будет покоя и мира на русской земле. Ведь только покаяние выводит отдельного человека и целый народ — на путь добра, свободы, созидательного труда и счастья.

...Однажды с замечательным русским писателем Робертом Александровичем Штильмарком, ныне покойным, автором теперь особенно знаменитого приключенческого романа «Наследник из Калькутты» (хотя главная его книга, автобиографическая хроника «Горсть света», пока не нашла своего пути к читателям), ещё в советские времена мы бродили по окрестностям его любимой Купавны и вдруг оказались среди, увы, привычного «пейзажа»: дымящаяся миазмами огромная свалка, нагромождения ржавеющего металла и искорёженных бетонных конструкций, на.горизонте разрушенная церковь с каркасами сквозных куполов, и на одном из них уцелел тёмный от времени (правильнее сказать — от безвременья), покосившийся крест.

— Земля без божеского благословения, — сказал Роберт Александрович. Помолчал, добавил: — И без хозяина.

Воистину так!..

В середине восьмидесятых годов казалось: все, коммунисты победили, возврата нет, русская нация растворяется (как и другие нации, облагодетельствованные «Великим Октябрём») в безликом и аморфном понятии «советский народ». На одной шестой суши земного шара рождается новая «цивилизация», милитаристская и бездуховная, которая в конце концов погубит весь мир.

Но есть Бог, и он, наверное, увидел, что русский народ, пройдя через муки и страдания на свою Голгофу, устоял, сохранил в сердце своём духовную мощь, завещанную великими предками, он нашёл в себе силы сбросить с плеч коммунистическое иго, и в августе 1991 года божеское благословение — сначала над Белым домом, а потом над всей Россией — воссияло.

И символом духовного, христианского возрождения нашей многострадальной родины стал поднявшийся из небытия храм Христа Спасителя в центре столицы государства российского.

Самое время вспомнить строки забытого русского поэта Николая Берга:

На святой Руси петухи поют, Скоро будет день на святой Руси!

* * *

...Какой весенний денёк за окном! Пронзительно синее небо сквозь голые, ждущие тепла деревья, звонкая капель с крыш, синицы возбуждённо тренькают, перелетая с ветки на ветку; как угорелые носятся во дворе псы по мокрой земле.

И за ними наблюдают мои кошки — Люся и Кнопа, сидя рядом на подоконнике, напряжённо замерев, еле заметно поводя мордочками, и их волнение выдают зрачки глаз, то сужающиеся, то расширяющиеся. Кошки ждут, они полны нетерпения и радостного предвкушения перемен: скоро переезд на дачу. И я с не меньшим нетерпением жду наступления дачной жизни и дачной работы.

Все вместе только на даче мы бываем полностью счастливы.

Какое им там раздолье!

Кнопа превращается в азартную, неутомимую охотницу. Обычно на всю ночь она уходит на место добычи, и рано утром на веранде под дверью мы обнаруживаем аккуратно сложенных в рядок несчастных задушенных мышей, кротов, землероек и прочую живность. Кнопа, шёрстка которой пропитана утренней росой, ласковым мяуканьем приглашает нас с женой полакомиться плодами её охоты и чрезвычайно удивлена тем обстоятельством, что мы отказываемся.

Люся не охотница — она готовится к очередным родам и воспитанию детей. Вот и недавно она успела погулять с мартовскими котами, потомство появится уже на даче. Не кошка наша Люся, а фабрика котят. Кстати, шестицветная Кнопа — тоже её дочка. Скоро Люся станет медлительной, осторожной и раздражительной дамой, а в конце мая или в начале июня наша дача станет весёлым кошкиным домом, пока котята не подрастут и не обретут своих хозяев. У Люси рождаются очаровательные котята, и на некоторых дачах нашего садового товарищества «Московский литератор» летом живут Люсины — и наши — воспитанники.

А я без наших кошек просто не представляю свою работу. Окно моего кабинета на втором этаже выходит в лес: молодые берёзы, ели, ров канавы, по которой уходят паводковые и дождевые воды, и края его покрыты густой травой и цветами. Тишина. Полная тишина... Только ветер может нарушить её.

Рабочий стол на даче у меня большой, не заваленный книгами, рукописями и прочим, как в Москве. На нём достаточно места не только мне, но и кошкам.

После завтрака я раскладываю на столе свои бумаги, распахиваю окно (если тепло) — свежесть раннего сельского утра, ветер ласково перебирает ветви берёз, щебет птиц...

Сейчас кошки придут. Они ждут, когда я всё на столе приготовлю для работы, и мягко запрыгивают: Люся с правой стороны, Кнопа с левой, каждая из них знает своё место. Они, умывшись, укладываются, вытянувшись, на боку и некоторое время наблюдают за мной. Случается, Кнопа норовит лапкой отобрать у меня ручку. Постепенно кошки засыпают... И нет у меня более счастливых рабочих часов. Мои любимицы — я чувствую — помогают мне, сочувствуют, передают свою энергию. Я знаю: они тоже любят меня.

А для отдыха нет лучшего занятия, чем наблюдение за ними на нашем участке. Половина его — лужайка с высокими травами, небольшой берёзовой рощицей, крохотным прудом, подернутым ряской; в нём обитают лягушки, жуки-плавунцы, водомерки. И всё это — любимый мир Кнопы и Люси (и её котят — каждое новое потомство она обучает здесь премудростям кошачьей жизни: охоте, умению прятаться от опасности, принять оборонительную позу, если, например, появится собака).

Луговые цветы, порхание пёстрых бабочек, шелест берёзовой листвы под лёгким ветерком — и среди этого летнего раздолья кошки, их игры, преследование друг друга, грациозные прыжки, стремительный взлёт на берёзовый ствол: хвост распущен, в глазах расширенные от восторга и радости бытия зрачки, мгновенный резкий пластичный поворот — и прыжок вниз, в густую траву. Где Кнопа? Наверно, затаилась. Люся, ищи! Но Люся на одеяле, расстеленном в тени под берёзами, занимается котятами: вылизывает их, холит, а один, с белой грудкой, заснул, насосавшись материнского молока, и Люся осторожно обняла, прикрыла его лапкой.