В июне тридцать седьмого...
Шрифт:
Мой целитель-волшебник говорил ещё что-то, но я уже не слышала — утонула в сладком сне.
А вечером мы пошли в гости, в соседний вагон.
Александр Фадеевич Михайлов-Станкевич следовал в Баку со своей женой, он её представил: «Моя супруга Ядвига. Ядвига Санковская, актриса». Я была поражена — впервые в жизни я видела такую абсолютную, совершенную женскую красоту. Вот странно... Сейчас я не могу восстановить в памяти образ Ядвиги Санковской. Помню одно: ослепление, восторг, невозможно оторвать взгляда. Они вдвоём занимали купе, мы, трое или четверо, стояли в дверях, и возникла долгая пауза, наполненная какой-то завораживающей тишиной (только колеса поезда мерно перестукивались в ней), — мы не могли оторвать глаз от этой ослепительной женщины. А она скромно, но с достоинством улыбалась нам, как бы говоря: «Я вас понимаю». И тогда я увидела, как мой Гриша смотрит на неё... О, это тёмная сила — ревность... Первый раз в жизни я испытала её испепеляющий приступ. Никакого повода. Только его взгляд — на эту женщину...
Не знаю, как всё это объяснить и возможно ли тут объяснение?
Оставшиеся два или три дня мы проводили много времени в их купе. Было весело, непринуждённо, Александр Фадеевич играл на гитаре, они вдвоём пели русские романсы и томительные польские песни. У них с собой были изысканные вина в длинных тёмных бутылках, много всякой еды, о существовании которой мы давно забыли. Вообще оба они были загадочные, непонятные. Зачем едут в Баку, в Азербайджан, где сейчас всё вверх дном, почти война? Об этом, кажется, были разговоры, смутно вспоминается даже, что Григорий предлагал доктору работу, а тот отшучивался... Нет, не помню. Помню одно: мне было и бесконечно интересно у них в гостях, в их купе с неведомыми винами и запахом французских духов, и страшно, и... Глядя на Ядвигу, на лёгкое порхание её рук над столом, когда она сервировала его, раскладывая серебряные вилки и ножи, встречая, казалось, приветливый взгляд её чёрных глаз, я испытывала ужас, непонятный страх. «Она колдунья, — твердила я себе. — Она мне наколдует беду, отнимет Гришу. Зачем она едет с нами?»
Я боялась неведомого Баку, я не хотела туда приезжать. И — признаюсь, я ненавидела, теперь понимаю, без всякой причины, Ядвигу Санковскую, а заодно и её гостеприимного мужа, который осязаемо излучал могучую жизненную энергию и жажду деятельности. Но так было лишь во время приступов моей ревности.
Я не желала им зла и тайно любовалась ими.
«Коммунист» (орган Коммунистической партии Азербайджана), 19 июля 1921 года. По советскому Азербайджану. Ленкорань. От нашего корреспондента.
11 июля закончилось слушание в выездной сессии бакинского революционного трибунала громкого дела политического авантюриста А. Ф. Михайлова-Станкевича по ряду обвинений, как-то: незаконное присвоение звания доктора медицины и медицинское шарлатанство, ряд подлогов официальных документов, присвоение яркого имущества, растрата народного достояния и др.
Перед судом прошло более двадцати свидетельских показаний лиц самого разнообразного общественного положения. Умный и ловкий, с широко развитой фантазией, обвиняемый сумел импонировать своей самоуверенностью и твёрдостью характера, — он даже втёрся в компанию, которая в 1920 году назначает его на должность заведующего лекторским отделом здравоохранения. Выходец из Литвы, сын известного политического деятеля шестидесятых годов, он, по его словам, будто бы окончил краковскую Ягеллонскую академию, защитил в Варшаве диссертацию, но потом, оставив медицину, бросился в политическую работу в самых разнообразных партиях: анархистов, польских националистов, польской социалистической и, наконец, коммунистической. Со своей супругой, артисткой Санковской, он объехал немало мест и наконец прикатил на Мугань, в Покровку, где и начал свою «медицинскую» карьеру. Эта карьера его продолжалась почти полгода и сходила с рук «доктору» довольно удачно при обширной клиентуре, хотя экспертизой было установлено отсутствие у него необходимых знаний.
Кроме врачевания и политического шантажа Станкевич занимался артистической и литературной деятельностью, имея несколько печатных трудов.
Суд, после долгого совещания, вынес приговор о высшей мере наказания. Таким бесславно-печальным и глубоко справедливым аккордом закончилась богатая различными приключениями ловкая авантюристическая деятельность этого преступника. Приговор приведён в исполнение.
Ольга Розен
— ...Да, да! — напористо повторил Григорий. — С Ленкой всё будет в полном порядке. А сейчас... — Он уже суетился у стола, появилась бутылка шампанского, шуршала обёрточная бумага. — В Елисеевском миноги взял, копчёные языки. — Он прямо-таки захлёбывался словами от возбуждения. — Если хочешь знать, Оля, завидую: Германия, Берлин! А со знанием языка ты там будешь чувствовать себя свободно... Почти свободно. — Он уже достал из шкафа тарелки, ножи, вилки. — И работа у тебя интересная: технический секретарь акционерного издательства «Книга» при торгпредстве. Всяческие рауты, приёмы...
— Только раутов мне не хватает! — зло перебила я.
Но Григорий на моё раздражение, казалось, не обращал никакого внимания:
— Так! Всё готово. Что ещё? Ясно! Нам нужна музыка...
Этот старый граммофон с огромным медным раструбом подарил кто-то из его друзей в прошлом году на мой день рождения. Граммофон стоял на неуклюжей дубовой тумбочке у окна, на подоконнике — стопка рыжих пластинок. Григорий покопался в них, поставил пластинку, покрутил ручку музыкального ящика...
Господи! И сейчас слышу этот романс!
Вадим Козин? Или кто-то другой?В общем, мужской голос — через потрескивания, шорохи, всхлипы саксофона:
Я поднимаю бокал За нашу встречу, За переполненный вокзал И поздний вечер...И тут он подлетел ко мне, подхватил на руки, закружил по комнате:
— Да здравствуют путешествия! Да здравствует Европа, в которой мы обязательно дождёмся революции!..
— Пусти! Не надо!.. — Я вырвалась из его рук, подлетела к граммофону, сорвала с жёлтого диска головку с иглой — мужской завораживающий голос оборвался. — Не надо...
Мы стоят и у празднично сервированного стола.
«Сейчас! — приказала я себе. — Сейчас!»
— Сядь, Гриша, — спокойно сказала я.
И он послушно сел на диван. Со страхом, с непонятной мольбой смотрел на меня.
— Лучше сейчас... — сказала я, не узнавая своего голоса. — Лучше я скажу всё сейчас. Из Германии я не вернусь к тебе. Молчи, молчи!.. Мне трудно говорить. Я — до конца. Скажу до конца. Я не люблю тебя! С тех пор... В Азербайджане, в Баку...
— Что — в Баку? — перебил он, и отчаяние было в его голосе.
Баку. Ноябрь 1920 — август 1921
«Бакинский рабочий» (Орган Бакинского Совета рабочих и солдатских депутатов), 27ноября1920 года. Из речи первого секретаря Коммунистической партии Азербайджана Г.Н. Каминского на конференции партячеек Азербайджанской железной дороги: «Советской власти в Азербайджане по существу нет. Особенно в провинции, в деревне, и причина тому — глубокая отсталость мусульманских крестьянских масс. Ещё нет полной экспроприации ханов, беков и кулаков. Для внедрения советской власти на местах огромное значение имеет железная дорога, но она находится в катастрофическом состоянии: крушения поездов происходят чуть ли не каждый день. Нужно повести решительную борьбу со взяточничеством, которое имеется и которого мы не станем скрывать. Нам известно также о бедственном положении партийцев и рядовых железнодорожников в смысле продовольственного снабжения. Не поправим тут дела — потерпим поражение...»
«Коммунист», 16 января 1921 года. Из речи Г.Н. Каминского на пленуме Бакинского Совета с повесткой дня «Состояние партийного хозяйства и наши задачи на хозяйственном фронте»: «Положение с нефтью отчаянное. Надо добывать 170 миллионов пудов в месяц, в декабре прошлого года добыто 10 миллионов пудов. Мировая буржуазия ждёт, что трудности разрешения хозяйственных забот задавят пролетариат своею колоссальностью. «Чумазый не выдержит» — вот на что рассчитывает наш враг. Глупцы перегрызутся — вот что ждут вчерашние хозяева бакинских промыслов. Может ли бакинский пролетариат хоть на минуту допустить выбор: «За полуголодную Москву или за сытый Париж»! Наше спасение и выход к лучшей, красивой жизни, по которой стосковалось всё человечество, — труд, труд коммунистический, всепобеждающий».
«Бакинский рабочий», 6 февраля 1921 года. В городском театре состоялась конференция «Неделя красной казармы». Из приветственной речи Г.Н. Каминского: «Пролетариат с ружьём в одной руке и с молотом в другой руке выдержит последнюю трудную борьбу. Великий союз рабочих и красноармейцев будет лучшим ответом нашим врагам. Пусть же лозунгом нашей сегодняшней конференции будет: мы победили Колчака, Деникина, Юденича, Врангеля, — мы победим нищету и разруху. Все на помощь красному бойцу, все на борьбу с разрухой!»
«Коммунист», 8 февраля 1921 года. Разное. Икра рабочим. Продсовещание Баксовета постановило распределить между рабочими частиковую икру.
У пищевиков Баку. На заседании президиума правления союза принято постановление: предложить правлению сократить громоздкий состав президиума, члены которого получают особпайки, до пяти человек.
Гонят отовсюду. В Китае состоялась грандиозная демонстрация китайских граждан, требующих изгнания из пределов Китая белогвардейских банд и колчаковского генерала Каппеля.
На железной дороге. Дербентский участок. Станция Акстара. Число прогулов резко сократилось — до пяти процентов. Дезертирство методом расстрелов совершенно искоренено.
...14 декабря 1920 года на Каспийском море бушевал шторм, ураганный холодный ветер нёсся над Баку, наполняя пустые улицы прерывистым завыванием и стонами.
В кабинете первого секретаря Коммунистической партии Азербайджана, просторной комнате, обстановку которой составили: массивный письменный стол с тремя телефонами, сейф в углу, несколько разномастных стульев, широкий кожаный диван с протёртыми валиками по бокам, маленький столик секретарши у голого окна с громоздкой пишущей машинкой, — в этой аскетической комнате было прохладно, хотя топилась печь.
В кабинете находилось двое — его хозяин и Серго Орджоникидзе. Орджоникидзе стоял у окна с газетой в руке, казалось прислушиваясь к завыванию ветра. Каминский прохаживался из угла в угол, и весь его облик являл нетерпение и сдерживаемый гнев.
— Вот изволь! — нарушил молчание Орджоникидзе, ударив рукой по газете. — «Бакинский рабочий» пишет... — Он прочитал: — «Причина пожара на промыслах остаётся невыясненной». — И спросил, стараясь казаться спокойным: — Сколько мы их ждём?
Каминский достал из кармана часы-луковицу, щёлкнула крышка: