В книге

«Найду другую», – ответил Тони. Не для того он сбежал из России, чтобы снова работать на советскую власть. Пошли они в жопу. Из головы не выходили два жалких лайка на пост о прошлом, где Тони сравнил его с мусором. В большинстве русским нравилось советское прошлое, нравился мусор и они не хотели что-то менять. Им плевать было на свободу. Еды хватало, блядь, и ладно.

Признаться, Тони видел в сети (лет пять назад, по меньшей мере) предтечу неких перемен. Сеть не выносит диктатуры, ему казалось. Он ошибался. В Web творилась вся та же херь, что и в быту. Люди рождались, примыкали ко всяким группам, от них тащились, их чурались, и спустя время убивали (вполне реально убивали за видео, мысли и протестные тексты). В сети стучали, шли аресты, гадости больше творилось, чем в жизни, и даже известные либералы время от времени несли околесицу. Без компьютера лучше, размышлял подчас Гомес: никакой тебе сети, работы с постами часами впустую и прочих забот. Хотелось покоя. Покоя, как прежде, когда вполне хватало книги, чтобы совсем не ебануться от окружающей действительности. Сеть интересна, спорить глупо, но крайне редко, а виртуальные её свойства, по мнению Тони, были сильно преувеличены. Окунуться по-настоящему в прекрасный мир виртуальной реальности станет возможно разве что в будущем. Там и радость тебе, и покой.

«Другая жизнь», – набрал к утру он в поле для мыслей («О чём вы думаете») заголовок и ниже текст о своём восприятии творящегося в сети (не только в сети, но и везде, стоит уточнить) скотства:

Посты под видом идиотства С людьми приходят. Ну, конечно. Да пусть приходят себе, Костя. Нам здесь не тесно. Под видом мимолётных текстов Проходит жизнь, и хорошо. Пускай проходит, всё чудесно. Найдёшь ещё. Найдёшь другую – скажем, в книге, Во сне, на небе, в голове, Чужой и, надо же, любимой. Да хоть бы где.

«Хоть бы где», вообще-то, его не очень устраивало, но почему бы и не повыёбываться, размышлял Тони, в преддверии неизбежных перемен.

II. Неизбежность

Едва проснувшись, я переношусь В мир, чётко разлинованный на клетки; Мне наша жизнь знакома наизусть. Она – анкета, где я ставлю метки. Мишель Уэльбек, «Платформа»

Толком не выспавшись, он к полудню вскочил и побрёл к океану взглянуть, не выползли ли там на пляж черепашки. Нет, не выползли. Жаль. А если б выползли, Тони провёл бы в приступе радости час или два, вернувшись мысленно к любимой Эл в счастливый день из его книги: Пильняк играла с черепашкой, он предложил переместиться в любую точку, а Элла выбрала Нью-Йорк и там сбежала.

Не таким уж счастливым на самом деле был тот день, как мнилось Тони. Бегство Пильняк, как ни крути, отнюдь не выглядело неизбежным (неизбежна лишь смерть). Неизбежность, подумал Гомес, это то, что должно случиться, и непременно. «Что-то даётся нам легко, – словно утешал его Уэльбек в своей «Платформе», но напрасно, – что-то кажется непреодолимым. Постепенно всё становится непреодолимым; к этому и сводится жизнь». Видно, Тони достиг-таки той самой точки, когда жизнь превращается в сплошное разочарование, обыкновенные неурядицы становятся непреодолимыми, а страдание неизбежным.

Он посидел немного у пирса, поднялся и, позавтракав пиццей в придорожном кафе, загуглил: «Депрессия, биполярное расстройство» и «Повреждение префронтальной коры головного мозга». Загуглил и пока разбирался, не овощ ли он, к нему за столик подсела Эфи. Эфи Локошту – бактериолог из его книжки про помойку.

– Нет, не сейчас, Эфи, я занят, – умоляюще обратился он к Эфи.

Если и быть с биполярным расстройством в книжке про мусор, то хотелось бы в одиночестве. «Хотя бы пока, а там посмотрим», – чуть не добавил было Тони, но не успел. Может, и к лучшему. Эфи явно обиделась бы, а так занят – и занят.

– Что ж, нет, так нет, – отозвалась Локошту.

«Влюблённый призрак», – мелькнула мысль, и оказалась последней Тониной мыслью в кафе под тентом и как человека с чётко выраженной идентичностью.

Дальше он раздвоился. «Тони с приветом» отправился в Порту искать работу и переделывать визу, а «Тони-двойник» вернулся в будущее и, вернувшись, испытал облегчение. Да, бог ты мой – быть сумасшедшим так комфортно! Всё тот же Монток, галерея, в небе носились облака, ветер трепал его одежду и падал снег. Снег падал, но тут же таял. На минуту Гомес заскочил домой – проверил почту, переоделся и, купив билет до Нью-Йорка, поехал на выставку гобелена в Метрополитен-музей.

Посмотрев гобелены, однако, он случайно наткнулся на рекламу развёрнутой в соседнем зале экспозиции, посвящённой искусству в периоды войн. «От Крестовых походов, – значилось в постере, – до конфликта в Европе». Под «конфликтом в Европе», как выяснил Тони, имелся в виду обмен ядерными ударами между Россией и ЕС в семьдесят третьем.

Экспозиция содержала в основном фотографии, вырезки из газет, скриншоты и видео. Скорей не видео даже, а объёмные инсталляции, выполненные в стиле виртуальной реальности, где можно было не только увидеть, услышать, потрогать, но ощутить запах и в принципе пообщаться, кто хочет, с обречёнными на скорую смерть (и прекрасно понимавшими это) людьми и даже животными. Тони запомнилась одна собака – она не скулила, впрочем, не лаяла, зато буквально заглядывала Гомесу в самый мозг, и он реально мог услышать её; собачьи мысли точнее, лишь прикоснувшись к ней.

– Как же хуёво, – сказала собака, опустив морду и исподлобья взирая на экскурсанта. – Ты понимаешь?

– Да, понимаю, – ответил Тони, прикинув, что вряд ли собака оправится после ожогов, полученных травм и изрядной дозы радиации.

Собаку звали Софи и говорила она (или думала – Тони так и не понял) с явно выраженным славянским акцентом. Да, так и было: несчастье застало Софи в Украине. Она спасалась как раз бегством, предчувствуя беду, в Молдову, но не успела. Ей ещё повезло – Софи не погибла в первые дни и, как следовало из пояснений к инсталляции, прожила ещё около года, скитаясь в районе Бессарабии среди преимущественно обезлюдивших поселений, где хотя бы осталась еда (уже хорошо). В целом же из-за «конфликта» погибло около 100 миллионов счастливых в прошлом (безмятежных скорей) европейцев, явно недооценивших коварство восточного соседа. «Истиной причиной катастрофы, – гласила справка к экспонату, – признаем это, явилось непростительное равнодушие подавляющей части населения развитых стран к воинствующим амбициям РФ в первой половине уходящего столетия».

Неподалёку от Софи возились небольшими группами люди – измождённые, с унылыми лицами, одетые в лохмотья и сразу видно, утратившие всякие иллюзии насчёт будущего. Они вполне осознавали всю неизбежность своих мучений и, в общем, смирились, судя по отрешённости во взгляде. Пришибленные, короче. Разве что дети: не понимая толком, что происходит (им-то казалось, всё нормально), дети резвились, вопили и носились, как бешенные вокруг костра; ни дать, ни взять – сообщество первобытных маугли.

Теперь понятно, отчего гобелены с выставки гобеленов (особенно изготовленные в последние лет тридцать-сорок) выглядели столь примитивными и искусственно жизнерадостными, хоть на стену лезь. Человечество переживало, похоже, непростые времена; тяжелейший период в своём развитии, когда соединились на беду средневековый разбой и высокие технологии. Хай-тек и дикая Россия родили чудовище; а чем труднее в реальной жизни, тем допотопней (в смысле способов выражения) и более возвышенным (в смысле замысла, полёта фантазии и желания отстраниться) выглядит искусство. «Гротески на жёлтом фоне», – припомнил Тони серию идиллических гобеленов, выполненных по картонам Жана-Батиста Моннуайе (XVII век). Период Барокко, так сказать. Продолжительность жизни в ту пору была ниже некуда, да и собственно жизнь ломаного гроша не стоила. Отсюда и сюжеты с праведным гневом, ангелами и святыми Рубенса, к примеру.

Вот такие «Гротески», надо же. Хотя, что удивляться – нечто подобное Тони и предвидел в своём сценарии для мертвецов, рассчитывая, что к две тысячи сотому все повымрут. Он ошибся лишь в количестве вымерших. Таковых оказалось намного меньше, чем могло бы быть, а с учётом естественной демографии так и вовсе – людей существенно прибавилось. Как заметил однажды Милан Кундера в «Неведении», «в отношении будущего все ошибаются».

На Земле проживало теперь около десяти миллиардов несчастных, три четверти из которых составляли арабы; точней мусульмане, а уж откуда они конкретно явились, не суть. Солдаты Аллаха, безусловно, держали слово и весьма последовательно исполняли свои намерения вытеснить неверных, во всяком случае, из Европы. США пострадали в меньшей степени, и то, потребовалось, по меньшей мере с десяток боевых операций в Азии и кардинальное изменение иммиграционной политики при жесточайшем противодействии правозащитных организаций. Полезные идиоты будто специально работали на Хамаз, подыгрывая тем самым хитрожопой России. Они реально считали, что собаки Аллаха – как собака Софи: такие же мученики и несправедливо обиженные, вполне себе кроткие существа – мало ли кто подорвал себя на Манхэттене, псих какой-то.

Выставка гобеленов, короче, пошла на пользу. Тони кое-что прояснил, а, закончив осмотр, попрощался с Софи и набрал наудачу нью-йоркский номер Эллы Пильняк. Баффи долго не отвечала, но где-то с десятой попытки взяла-таки трубку (что, заметим, как раз и было предусмотрено Гомесом в его пресловутом сценарии).

– Да, Тони, знаю, мы в твоей книге, – ответила Баффи, – привет. Как сам?

Как же приятно было слышать любимый голос, изрядно забытый, надо признать, из-за дурацкой суеты последних дней в Vila do Conde.