В книге

– Пока не знаю, я только прибыл. Но в книге лучше.

– Ты скучал?

Не то слово, скучал. Он, по сути, и прибыл сюда из-за Эл. Из-за Эл и ещё чтобы сделать их союз неизбежным (хотя бы попробовать, скажем так). Она ждёт его, он приехал, они любят друг друга – такой сценарий.

– Не то слово, а ты?

– Я ждала тебя. В Нью-Йорке снова дают «Петрушку». Правда, многое изменилось. В две тысячи сотом вообще как-то странно.

Элла права. Многое выглядело теперь необычно: толпы людей (не протолкнуться), машины ездили без водителей, иные летали, и даже «Петрушку» давали, надо же, отнюдь не на русском, а на чеченском – официальном языке современной России.

– Даже опера на чеченском, – добавила Баффи, – нам вряд ли понравится.

– В РФ пиздец?

– Можно и так.

– А поехали в Монток.

– В Монток?

– Монток в феврале.

Он рассказал ей про Монток, как там красиво, безлюдно и тихо в это время, пустынный пляж, а дом у моря почти как фильме про Клем и Джоэла.

– Клементина мне нравится, мы чем-то схожи (две распиздяйки). Но ты ведь не Джоэл, – ответила Эл, маскируя презрение дутой иронией.

– Вот и посмотрим, вдруг что-то выйдет.

Но, нет, не вышло. Уже в дороге Элла сердилась, что-то язвила по каждому поводу, без повода тоже, а дома устроила настоящий скандал. Вот ведь зараза, расстроился, Тони, запершись в ванной, и, вызвав такси, отправил Баффи назад в Нью-Йорк.

Стало полегче. Ночь выдалась тихой. И ветер, и волны в заливе застыли, словно предчувствуя скорый исход. Исход – и ладно. Спустившись к морю, Тони добрёл до маяка. Маяк напомнил ему Скай. Там примерно такой же маяк и дом, где Гомес по книге провёл немало счастливых дней: плавал на лодке, встречал Новый год и даже влюбился однажды в русскую, а та вынесла ему мозг (он едва унёс ноги). В небе, словно песок, рассыпались звёзды, миллиарды галактик. В Москве такое не увидишь, да и на Скае как-то не так. Нечто подобное бывало в Конди – близость к экватору, что ли? «Как знать, возможно, и здесь – в своём распрекрасном приложении для мертвецов – я подобрался к финалу, – размышлял Гомес. – Некоторое время и повинуясь рефлексу, моё тело ещё чуть подёргается, но мысленно я уже буду файлом, переданным в дата-центр при каком-нибудь ВУЗе восточного побережья. Надеюсь, финал там хотя бы последний и мне не придётся править программу в состоянии смерти опять и опять».

Нет, не придётся. Никто не станет себя корить, сбившись со счёта, глядя на звёзды, их слишком много. Так же и Гомес: наутро проснувшись, он обнаружил «смерть» забавной. Во всяком случае, мир сносен, даже если принять во внимание возможность ошибок в его программе. Светило солнце. Небо, море. В самой дали на горизонте виднелась баржа.

Тут-то и началась свистопляска. Тонин сценарий, будучи организованным как нейронная сеть и способный к саморазвитию, стал преподносить сюрприз за сюрпризом, открыв астроному второе дыхание. Захотелось чего-то большего, чем просто шататься лабиринтами книги (утопической, скажем прямо). Откуда-то взялись мысли, одна за другой рождались идеи и вполне себе стоящие. Тони обрадовался, и уже к полудню набросал страниц на двадцать спецификаций для новых гаджетов. Набросал, после чего смотался к радару (всё, что осталось от местной легенды – так называемый, «Монток проект») и настрочил письмо Локошту, где в общем виде изложил свою гипотезу о возможности ментального перерождения человека в состоянии психических неполадок.

– И что ты строчишь, – явилась Эфи, не прошло и минуты, – трудно зайти?

– Прости, увлёкся, – смутился Тони.

– Я же здесь рядом.

– Да, ладно, хуй с ним, давай по делу.

– Давай сначала сварим кофе, твоя гипотеза – вполне, но мне надо прийти в себя. Есть сигареты?

– Есть только «Ротманс», ты их помнишь? С зелёной кнопкой, типа «лайм».

– Такие здесь уже не курят.

– Да здесь вообще уже не курят.

– Разве что мы.

– А есть такие же?

– Точно не знаю. Твоя Элла, к примеру. Она, правда, в Нью-Йорке. Есть ещё Ларри (он там же), Сендлер (его подруга). Какой-то Ослик (Генри Ослик), не знаю, кто он, живёт в Британии (кажется, в Ширнессе). Твои друзья из московского «Клона», они в Кирибати.

Короче, все здесь, кто хотя бы отчасти был с Тони близок. Неясно с Осликом пока (какой-то Ослик).

– А Ширнесс – остров?

– Нет, это город на острове Шеппи. Я и сама удивилась, а Ослик – профессор и близкий друг Джонни. Ты Джонни знаешь?

– Да, Джонни знаю. Джонни Фарагут – диссидент и писатель.

– Видно, что-то с программой твоей не то.

– Спасибо, заметил.

– Вот и подумай.

Пока он думал, Эфи возилась с чем-то в кухне, молола кофе и курила. Дом наполнялся табачным дымом потомков Ротмана. Надо же, Луи (Луи Ротман, изобретатель бренда «Rothmans», 1890) скручивал первые свои сигареты вручную, продавая затем их в киоске на Флит-Стрит в Лондоне; и не случайно. В ту пору здесь располагались преимущественно редакции газет и журналов. Так что первыми покупателями его продукции стали журналисты и репортеры. Лучше рекламы не придумать. Тот же метод в теории Тони мог бы использовать и для будущих своих гаджетов: сборка вручную (благо несложно), продажа по клубам для местной элиты. Богатым свойственны причуды, они же будут и рекламой.

– Омлет готов, бекон и кофе, – прервала Эфи его мысли. – Что до гипотезы, идеи… твои идеи – парадокс: зачем намеренно быть психом? Но в том и прелесть – сумасшедшим быть даже выгодно. И как?

– Что как?

– Омлет.

– Омлет что надо. А не хочешь, Локошту, пожить у меня? Прости, что наорал вчера. На самом деле с тобой спокойно.

– И это всё?

Если рассудить, ощущение просто комфорта безо всякой любви куда лучше любви.

– Нет, правда, Эфи. Мне сейчас не до секса, но нужен друг.

– Как скажешь, Тони. Мне и самой довольно скучно, а без тебя было и вовсе. Хотя ты сам меня забросил… сюда, я злилась.

– Хочешь в Делгада, я знаю, хочешь. Как-нибудь съездим, обещаю. Так что там с гипотезой?

– Быть психом выгодно.

На это собственно он и рассчитывал. Две тысячи сотый, как ему показалось, был как-то слишком идеальным, а люди в нём определённо зашуганными. Люди явно боялись чего-то. Страх поселился буквально на лицах, во взгляде, жестах. И хоть все улыбались (что тоже странно), было понятно – радость наигранна. «Не хватает безумства», – пометил Гомес на полях в своём блокноте для заметок и разных мыслей. «Что вы хотите, в самом деле, они ведь даже не читают», – поведала ему экскурсовод с той экспозиции про войны (а Софи подтвердила). Тогда-то Тони и подумал об «имитаторах» – устройствах для кратковременного воссоздания различных видов сумасшествия. Гаджеты были бы популярны, сомнений нет, у местной публики. Как Эфи заметила, психом быть выгодно (он всегда невиновен и по-своему счастлив).

– И по-своему счастлив, – повторил Тони вслух. Омлет остался недоеден. – А соцсеть у них есть? – обратился он к Эфи. – Что-то типа Фейсбука?

– Да здесь всё, блядь, «фейсбук». Попробуй, вякни в здешней сети – тебя услышат и увидят. Все приложения прозрачны; ты как на улице бездомный – укрыться негде.

– А защититься?

– Всё, что ты пишешь, скажем, в Ворде, доступно всем. Всё, что ваяешь в Фотошопе, слушаешь в плеере, смотришь в Ютубе, другие люди критикуют, банят и правят. Защититься? Только покинуть сеть совсем, что, в общем, тоже нелегко.

Сеть – обязательный придаток, добавим, в будущем каждому. Родившись, младенец получает аккаунт, а дальше пиздец: он прозрачен. Видны его мысли; да что там мысли – его запах и сам он на ощупь открыты всем. Выйти из сети – что умереть.

– Вот почему так интересны мне показались, – Эфи вздохнула, – твои идеи насчёт книг. Прежде не думала, но книги (письмо ли, чтение – не важно) не только делают умнее, но также сводят и с ума.

– А что в России?

– Примерно то же, но там мотивы совсем другие. Если на Западе всё честно: ты есть как есть – живи спокойно. Не нарушаешь общих правил, к тебе никто не доебётся, а доебётся – тому хуже, то у чеченцев (читай – русских) будешь убит, если так надо Аллаху, скажем. Там психов, кстати, убивают. Косить под психа смысла нет. За последние годы (наверно, лет тридцать) русские вышли из всех договоров, из всех конвенций, включая Женевские по правам человека.

Что тоже честно, подумал Тони, хотя бы так. Как оказалось, во многих странах теперь при рождении человеку вживляют специальный чип. В сущности, это и есть его гаджет (вместо айфона, самсунга и прочих), а всё остальное – «периферия» в традиционном понимании начала двух тысячных. Периферийными устройствами в две тысячи сотом считались любые предметы, так или иначе, сопровождающие человека в повседневной жизни. Поручни в метро, к примеру, унитаз, дверная ручка, очки, кровать, асфальт, бордюры, пивная банка, карандаш, страница книги. Короче, всё, что имеет текстуру и можно потрогать. Большинство предметов изготавливались особым образом и снабжались специальными сенсорами, что позволяло через прикосновение к поверхностям отслеживать любые действия человека со встроенным чипом.