В когтях германских шпионов

Мужики слушали молча, молча разъезжались и расходились и только, оставшись между собою, грозили кнутом по направлению мельницы.

— Чекай, чекай, пся крев! Пшийдон россияние!..

Однажды сам Прейскер удостоил посещением своим Шубертову мельницу, приехав с несколькими офицерами в автомобиле. Но перед этим два больших разъезда, конный и мотоциклетный, произвели тщательную рекогносцировку, нет ли поблизости русских? И в особенности — казаков. Майор Прейскер, храбрый с мирным беззащитным населением, до смерти боялся казаков…

Флуг знал, что на мельнице Шуберта графиня будет всецело в его власти. Здесь ее никто не найдёт, да и сама никуда не убежит.

Девушка, монументальная, грудастая, с красным свекловичным лицом и такими же красными, по локоть голыми ручищами, принесла Ирме обещанный Флугом завтрак и за этим вслед — белый эмалированный таз и кувшин с водою.

Подавленная, убитая неволей своею, а главное, перспективою быть судимой этим извергом Прейскером, Ирма не притронулась ни к чашке забелённого молоком кофе, ни к бутербродам. Таз и вода имели у неё значительно больший успех…

Освежившись, приведя в порядок у ручного зеркальца волосы — женщина всегда женщина, — Ирма подошла к забранному решеткою окну. Без солнца и света — уныло. Серые облака того и гляди заплачут. Мельница вовсю работает. Несколько пожилых солдат ландштурма, напудренных мукою, в плоских бескозырках, таскают на спине мешки, складывают их в полковые фуры, и вереницы этих нагруженных фур тянутся по направлению к городу.

Бурлит вода, шумя и пенясь, немолчно вращая колесами… Мельница работала днём и ночью на калишский гарнизон, словно спеша вознаградить себя за вялое бездействие на протяжении многих лет.

Ирма не могла плакать, до того велико было горе. Оцепенение, сковавшее ее всю, было тяжелей и безотраднее слез.

Что теперь там, в «Бристоле»? Вовка, пожалуй, вернулся и вне себя от её исчезновения. Он так успел привязаться к ней, Вовка! Она путалась в догадках, и было в чём запутаться, — так это все непонятно, каким образом похитил ее Флуг? Она не сомневалась, что он проник в её комнату ни в каком случае не с коридора, не сомневалась, что длинноволосый, бородавчатый сосед был искусно загримированный Флуг, не сомневалась, что он усыпил ее чем-то наркотическим… Но как удалось ему увезти ее из отеля, увезти сквозь строй целой армии портье, швейцаров и дежурящих ночью «шассеров»? Этого она не могла ни объяснить себе, ни понять. Да и какой толк в объяснениях? Этим не поможешь, и безвыходное положение остается безвыходным.

— Неужели конец, всему конец? И жизнь, яркая, праздничная, оборвется таким жестоким эпилогом?..

Шагах в двухстах Ирма увидела Флуга. Он разговаривал с кем-то полным, плечистым, в мягкой шляпе и с трубкою в зубах. Говорили о ней — Флуг несколько раз поворачивался к окну, за которым она томилась, и указывал туда хлыстом.

Потом они скрылись куда-то оба. Из мельницы вышел последним бородатый, с мешком на спине ландштурмист и — никого, ни одного человека. Пусто!..

В тоске, кусая до крови губы, ломая красивые, тонкие пальцы, Ирма ходила по комнате, как загнанный в клетку зверёк, уставший все время бесконечно метаться. Ходила вдоль половицы, ходила из угла в угол по диагонали. Скучно и тупо. А сядёшь, еще скучнее и томительней, когда тело обречено на бездействие. Пробовала графиня дверь. Дубовая, массивная — тараном не прошибить! Закрыто и как-то дразняще сквозит продолговатое, для большого, массивного, такого же, как и замок, ключа — отверстие. Монументальная девица с красным лицом запирала Ирму. Даже отлучаясь на несколько минут, запирала. Отсюда не убежишь, да и куда бежать с уединённого хутора без людей, не зная дороги? Куда?..

Тянется мучительно, изматывающе день, и конца края нет ему. Гаснут, сливаются дали. Вечереет. И в комнате стало мутно. Сумерки вползали какими-то расплывающимися клочьями тускло-серого цвета…

И когда стемнело совсем и резким чёрным переплётом обозначилась на фоне окна железная решетка, послышались шаги снаружи, щёлкнул повернутый ключ, и неопределённым силуэтом вошёл Флуг-тюремщик. Вошёл, нажал кнопку электрического фонаря, и сноп белого света, ярко вспыхнув лучами во тьме, озарил графиню.

— Собирайтесь, едем! Наденьте ваше манто! Вечер холодный!..

— Как вы заботливы, — злобно усмехнулась графиня. — «Вечер холодный!» Так издевается над своей жертвой палач, соболезнуя, что у неё насморк. О, как я вас ненавижу! Мерзавец, каторжное отродье!..

— Собирайтесь! Ехать пора! Браниться вы успеете в дороге. И советую вести себя тихо и скромно. И хотя здесь я среди своих и ничего не боюсь, но предупреждаю — никаких воплей и криков, попыток бежать, вырваться. Соблюдайте внешнее приличие. А не то я должен буду оглушить вас рукояткой моего револьвера. Путь недолгий. Средний ход машины в сорок минут покроет все пространство до Калиша. Через час я буду иметь честь представить вас майору Прейскеру…

Ирма задрожала вся в ледяном, мурашками забегавшем ознобе. Силы оставляли ее, подгибались колени, вот-вот потемнеет в глазах, и она упадёт… И противная тошнота подступала откуда-то изнутри к горлу, сжимая его спазмами…

Флуг подошёл к ней и грубо рванул за локоть:

— Я люблю, чтоб меня слушались, и терпеть не могу повторять одно и то же! Время бежит, потрудитесь одеться!

Шатаясь, она последовала за ним. Он посадил ее рядом с собою. Шофер пустил машину, и гудя, содрогаясь, с потушенными фонарями, бросилась она вперёд в ночную глубь, как сорвавшийся за добычею хищник.

Развить полный ход нельзя было во мраке. Да и очень уж плохая дорога, ухабистыми петлями убегавшая средь бугорчатых, сжатых полей.

В удушливом забытье, до крайности ослабевшая, откинулась Ирма на мягкую спинку. Голова её кое-как была закутана в платок, взятый Флугом у краснощекой девушки.

Дорога обсажена приземистыми вербами. В темноте кажутся они больше, расплываясь неясными контурами.

Привыкший всегда быть начеку, Флуг зорко вглядывался по сторонам. И вот, когда мельница осталась позади в трёх-четырёх километрах, он увидел слева коротко вспыхнувший огонёк, и тотчас же за этим сухо щёлкнул выстрел… Свой разъезд или русский? Остановиться, дать сигнал, или мчаться вперёд сломя голову? Приблизительно в тысяче шагов разглядел Флуг нескольких всадников. Еще огонёк… Еще выстрел… Флуг по звуку распознал, что это не свои, не дружественные немецкие карабины. И он отрывисто крикнул шоферу, и машина, ежеминутно рискуя разбиться о деревья, слепо, наугад помчалась бешеным вихрем — только воздух свистел. А Флуг тумаками в спину посылал шофёра все вперёд и вперёд…

И как на беду, шла дорога крутой излучиной, свернуть нельзя было никуда. Всадники по прямой, выгадав впятеро кратчайшее расстояние, могли отрезать автомобилю путь.

— Слышите, вы? Если они нападут, я пристрелю вас первым же делом! — шипел Флуг, тряся за плечо графиню.

Но Ирма ничего не слышала. Она потеряла сознание.

Флуг впивался глазами во мрак. Успеют! Карьером черти несутся!.. И уже впереди… Флуг задушить был готов шофёра.

— Скорей, каналья, мерзавец, скорей!..

Но скоро — нельзя было. Машина, как одержимая, летела мечущимися, короткими зигзагами.

Проклятие! Они выгадали время, спешились, и уже навстречу автомобилю — залп… Пуля, «цокнув», ударилась в металлический кузов… Еще и еще… Шофёр выпустил руль, свесился как-то вбок… Никем не управляемый автомобиль, словно взбесившись, вдруг заметался…

Нельзя терять ни мгновения. Флуг сбросил на землю теперь такого бесполезного, мешавшего только ему шофёра и, сев на его место, схватился за руль…