В когтях германских шпионов
Шрифт:
Василий ног под собою не чуял. Чувство гордости — ещё бы, не гордиться, такое поручение! — острой жути и еще чего-то необъяснимого, овладело им, будоража нервы и повышая восприимчивость.
Опасная авантюра… Нет слов, опасная… Пусть!.. Но разве не подвергался он ежеминутно опасности, разве не приходилось быть под густым свинцовым дождём пулемётов и, когда этот дождь стихал, он сам спрашивал себя с недоумением, как удалось ему выйти из этого ада целым и невредимым?..
Через час два громадных автомобиля неслись по шоссе. И было так, как говорил генерал. Он взял к себе в автомобиль фуражку и шинель князя, обнял и перекрестил его и шофёра, и оба они ринулись вперёд, в это неизвестное, манящее и жуткое вперёд, а генерал вернулся обратно…
Уже остались позади самые крайние линии нашего
Красивый, черноусый шофёр, опьяневший от быстрого бега и новизны впечатлений, с улыбкой оглядывался на князя. Машина, гудя, содрогаясь и подпрыгивая на ухабах, уже неслась по предместью городка, приютившего штаб баварского корпуса. Незачем было даже спрашивать, где помещается штаб. У древнего, почерневшего здания магистрата, под сколоченным из досок деревянным навесом стоял под ружьём целый взвод в карауле. Появление кронпринца произвело переполох. Караул заметался, построился в две шеренги и замер… А из глубины магистрата вышел полный бритый генерал, в синем сюртуке с плоскими пуговицами. От волнения он весь пошёл красными пятнами.
Приезд кронпринца не был для него неожиданным. В этом Василий убедился из слов генерала:
— С минуты на минуту я поджидал, ваше императорское высочество… Утром была получена телеграмма…
Час от часу не легче! Недоставало, чтоб вслед за фальшивым кронпринцем явился подлинный…
Надев непроницаемую маску, с холодными неподвижными чертами, Василий молвил:
— Я к вам на несколько минут, генерал. Вы получите ряд указаний, и потом я спешу в штаб одиннадцатого корпуса.
Генерал почтительно ввёл "кронпринца" в здание магистрата. Здесь был разгром полный. Разрозненные дела архива, листы, синие обложки, все это валялось на каменных плитах передней. То же самое и внутри. Но там еще под столом, на котором разложены были карты, красовались пустые бутылки. В ожидании кронпринца генерал не позаботился их убрать, зная, что будущий повелитель Германии не только не противник всяческих возлияний, но даже поощряет пьянство. И сам при каждом удобном случае рад-радёхонек нализаться…
Появились офицеры штаба. Генерал представил их "кронпринцу", и тот, не подавая руки, надменно отвечал на их обалделое приветствие.
— Не будем терять понапрасну времени… Что у вас здесь?
И как был, в сером плаще и каске, Василий, опершись коленом на стул, согнулся над картой с флажками. Генерал с полным, трясущимся лицом давал соответствующие пояснения. "Кронпринц" нетерпеливо слушал, кивая головой и подгоняя мысли генерала именно в том направлении, которое было ему нужно.
И когда задачи и планы баварского корпуса стали князю яснее ясного, он резко выпрямился:
— Довольно! Теперь я не сомневаюсь в успехе!
— Ваше императорское высочество, можно ли сомневаться? Они попадут к нам в мешок, русские. Лучшей ловушки не придумать…
— Да, они у нас в капкане, — согласился "кронпринц". — Имею честь кланяться, генерал… господа офицеры.
Василий пожал генеральскую руку, сделал общий поклон и прямой, надменной походкой вышел. Генерал помог "его высочеству" сесть в автомобиль. Шофёр заработал рулём, загудела машина. "Кронпринц" кивнул в последний раз генералу.
Не успели они отъехать и двухсот шагов от магистрата, как навстречу вынесся другой автомобиль. И два кронпринца с изумлением встретились глазами.
— Ходу, Павел Николаевич, ходу!.. — крикнул Василий по-русски.
Герасимов с места развил бешенную скорость. А вслед — тревожные гудки. Неминуема была погоня. И действительно, едва беглецы очутились за городом, уже мчались за ними два автомобиля, и передний — с настоящим кронпринцем и его адъютантами…
38. Два детектива
Перед "Полонией", как и перед "Бристолем", было открытое кафе, выходившее прямо на панель. И сидя за столиком под парусиновым навесом, можно
было наблюдать уличную жизнь.Вовка и Мирэ, спустившись вниз, сели в кафе "Полонии" так, чтобы главный вход в гостиницу был под неусыпным обстрелом их взглядов. Начался военный совет — как быть и что предпринять?
— Я того мнения, — сказал Вовка, — необходимо вывести на свежую воду местную дирекцию. Помните в "Семирамисе"? И пусть она укажет, дирекция, нам эти верхние, подозрительные, по вашему мнению, комнаты, и мы их обревизуем.
— И ничего не выйдет, уверяю вас… То есть обревизовать, как вы говорите, пожалуй, удастся. В особенности, если вы предъявите вашу бумагу… Но этот каторжник или его сообщники, заблаговременно предупрежденные, успеют улетучиться… Нет, Владимир Никитич! В таких делах нужна осторожность, во-первых, осторожность, во-вторых, и осторожность, в-третьих.
— Вы правы… Иначе легче погубить дело. Но вы уверены, что графиня там, именно там? Вот вопрос, который меня гложет…
— Уверен ли я? Почти! Процентов этак на семьдесят пять уверен! Потому что вряд ли успели они куда-нибудь ее сплавить. Вдохновенные трюки с чемоданами потому и вдохновенные, что удаются раз с одним и тем же человеком! И, наконец, если б графиня там не была, эта грязная скотина с плоской рожей и с видом убийцы, мясника или палача не встретила бы нас так "дружелюбно". От подобного дружелюбия никому не поздоровится…
У столика вырос благообразный, лощеный кельнер. Надо было что-нибудь заказать. Сообщники потребовали "белого кофе" с густыми взбитыми сливками. Обыкновенно это называлось "кофе по-венски". Но теперь, по случаю войны с Австрией, поляки окрестили такой кофе просто "белым".
— Совсем Запад! — умилялся Мирэ. — Уличная жизнь, движение, элегантная толпа. Нет, я с удовольствием живу здесь, в Варшаве, и мне кажется, что я где-нибудь… Однако я ловлю себя на лирическом отступлении. Побольше дела и поменьше лирики! Необходимо выработать план спасения графини. Я предлагаю следующее: только ради бога, тише… Кругом, наверное, имеются в достаточном количестве немецкие шпионы, — сам себя предупреждал Борис Сергеевич. — Я уже заметил одну тупую, белобрысую морду. Уставилась на меня, как баран на новые ворота… Ну, вот к делу. Вы остаетесь здесь и не выпускаете из своего поля зрения входящих и выходящих… Меня главным образом интересует тот мясник в кепке. А я тем временем слетаю в здание ратуши к редактору местного официоза Федору Федоровичу Перемыки-ну. Симпатичнейший человек и товарищ, с татарским лицом и бородой Черномора. Из его бороды можно смело выкроить шесть таких, как ваша, но не в бороде в данном случае сила, а в его знакомствах и связях. Как редактор официоза, он является в то же время довольно видным чиновником Министерства внутренних дел, и… Но не будем тратить слов зря. Ждите меня, или вернее нас, потому что я склонен возвратиться не в единственном числе. Это весьма желательно, и в этом залог успеха, если вообще Провидению угодно ниспослать нам успех…
Мирэ сел в извозчичью пролетку и уехал.
Вовка, прихлебывая свой "белый кофе", не спускал глаз с больших стеклянных дверей отеля. Входили и выходили помещики, бежавшие из своих разорённых имений. И лица их, и весь вид хранили еще печать испуга. Попадались легко раненные офицеры в солдатских шинелях, кто с подвязанной рукой, кто с забинтованным глазом. Мелькали фигуры сестёр милосердия. Но все это было не то…
Наконец, минут через двадцать, вышел из дверей тот самый плосколицый, которого Мирэ назвал, "мясником". И его дешевый костюм, и несвежее цветное белье, и красные, неопрятные руки, все это вместе не говорило за постояльца дорогого отеля. Он весь был не ко двору здесь и вряд ли мог бы платить несколько рублей в сутки за номер.
Держался этот господин развязно. Толстые губы пытались даже насвистывать. Взглядом маленьких, заплывших глаз он окинул сидевших за столиками. И когда пришёл Вовкин черёд, Вовка углубился в рассматривание французского журнала с иллюстрациями.
Небрежной походкой, засунув руки в карманы панталон, немец — без сомнения немец — пересёк площадь по направлению к Венскому вокзалу.
А еще минут через десять подъехал к самому кафе извозчичий фаэтон, и Криволуцкий увидел Мирэ в обществе двух рослых и крепких молодых людей.