В краю Сорни-най

Валя Иванова работает проводницей не первую навигацию. А в отпуск часто отправляется к подшефным. Вот и ее письмо, которое она написала своему капитану из Москвы:

«Свой отпуск проводила в Москве. Была в гостях у пионеров 574-й школы… Елка… Я с ребятами даже пела: «В лесу родилась елочка…»

С Ириной Ефимовной (руководительницей группы пионеров-«карбышевцев» 574-й и 223-й школ г. Москвы) были в гостях у Елены Дмитриевны (дочь Карбышева. — Ю. Ш.). Она нас угощала, благодарила за узорные кисы…»

На теплоходе есть музей славного генерала. Здесь бережно относятся к революционным и героическим традициям. Невозможно без волнения читать письма Елены Дмитриевны — дочери Д. М. Карбышева:

«Спасибо, дорогие, за все! За добрую память о папе, за внимание к маме и к нашим общим юным друзьям-пионерам.

Бесконечно рада вашим успехам. Ведь теперь мы с вами одна семья, и потому ваши радости не могут быть безразличными для нас. Мама с гордостью показывает нам ваши фотографии, газеты, рассказывает про встречу с Вадимом Петровичем (Белоглазовым. — Ю. Ш.). Ну, а ребята, пионеры дружины имени Карбышева, те просто захлебываются от восторга.

Правда, не всегда их успехи бывают такими же блестящими, как у вас. Но я думаю, что общими усилиями мы с вами сумеем внушить, что подводить имя Д. М. Карбышева нельзя. Они уже понимают это. Но дети есть дети, и им труднее добросовестно относиться к своим обязанностям. Но они вас искренне любят и, конечно, будут стараться с чистой совестью отчитываться перед вами о своей работе.

Очень хотелось бы повидать вас всех, и я не теряю этой надежды…

С сердечным приветом ваша Е. Карбышева».

Пионеры Москвы и Ленинграда, юга и севера страны не только переписываются с коллективом экипажа теплохода, но иногда даже проводят на нем свои каникулы. И видят они удивительные вещи.

Волны за бортом плещутся и плещутся, берега плывут и плывут. День, два, неделю плывут. Седые башни тобольского Кремля и буровые вышки, сияющие глаза каменных домов и одинокие чумы, выглядывающие из немой тишины бесконечной тайги, калданки рыбаков, легкими щепками качающиеся на Оби, и железные караваны судов с нефтью… И река кажется здесь морем, тайга — зеленым океаном без берегов, а тундра, где растут только цветы и лишайник, чудится, уходит в синее небо, в космос…

Я смотрю, как сверкает на солнце весенняя вода. Мне всегда хорошо думается на реке. Помню первую встречу с ней. Не знаю, каким в тот год был ледоход. Помню только, как отец, в первый раз посадив меня в лодку, окропил мою голову ледяной водой.

А вода струилась и искрилась, ходила кругами. Я наклонился к воде и услыхал ее песню. Звонкую и нежную. А глаза мои увидели на ровной глади воды радужные ромбики, квадратики, причудливые узоры, похожие на орнамент на меховой шубе моей мамы.

— А что под водой? — спросил я маму, услышав, как звонко вода стреляет от прикосновения ее цветных весел. — Почему она такая звонкая?

— В воде тоже жизнь. Под ней хрустальные дома стоят. В тех хрустальных домах водяные люди живут. В шуме волн — их песни и сказания. Большая река — большая сказительница. Она все знает и помнит…

Да, Обь как море! Летом, когда здесь играет большая вода, безбрежный плес будто уплывает в высокое небо. В этом свинцово-синем море воды плещутся лишь желтовато-зеленые островки тальника, над которыми носятся стаи уток, гогочут гуси, стонут гагары…

Я смотрю, как вольно Обь моя играет. Плещет так раздольно, Сердце замирает…

* * *

Теплоход причаливает к небольшому селу на невысоком, поросшем кедром и елью берегу Оби.

В это село я приезжаю всегда с особым трепетом. Может, потому, что здесь пробежало мое детство. Часто мне снится один и тот же сон: сверкающая вода, лодка на волнах, утки, снующие в небе крылатыми игрушками, плеск рыб, низкий травянистый берег над журчащими струями, заросли черемухи, узкая тропка к круглолицему озеру…

Кому не хочется пройтись снова по знакомым тропинкам самой сказочной поры жизни? И встретиться с людьми не во сне, а наяву. Правда, иногда хочется их видеть другими, какими они остались в памяти. Но жизнь течет, меняются и люди.

Теги — зовут это село. Рубленые сосновые дома ровными рядами протянулись вдоль центральной улицы, словно стараясь подчеркнуть, что это село новое, современное. Рядом с каждым обыкновенным домом высятся экзотические островерхие «чумы». Нет, это не чумы оленеводов, сшитые из шкур, а дровяники. Издревле ханты и манси сушат дрова так.

И вытянувшиеся ровными рядами дома, и конусообразные дровяники, и аккуратные огороды — все говорит о хозяйственности, о любви к порядку.

На самом высоком месте в березняке посреди поселка стоит правление рыболовецкого колхоза имени XIX партсъезда. Из репродуктора летят певучие хантыйские слова. Передают последние известия из Ханты-Мансийска. В роще, на поляне, выше берез взлетает волейбольный мяч и не смолкает задорный смех молодежи. А вечером в клубе кино или лекция. Дети учатся в школе, а самых маленьких водят в ясли и детсад. Есть в колхозе свой медпункт. Там теперь главные волшебники. Их и навещают старики. Про шаманов ни гу-гу! Точно их никогда и не было. Магазин, пекарня, отделение связи — все как в обыкновенном северном селении…

Но в памяти у меня другие Теги. Это село было ниже по течению реки километров на четыре-пять, в луговой стороне Оби. И теперь его зовут Старые Теги. А стоит там всего одна-единственная избушка.

Разве забудешь такое? Журчание струй у самого крыльца. Плеск рыб и лепет диких уток. Они где-то здесь, в траве, пахнущей зеленой водой. И не раз во сне с крыльца своего дома пристрелишь утку из ружья. Да так было и на самом деле. Из одного дома до другого в половодье, в лето большой воды добирались на лодке. А большая вода частенько играла. Поэтому, наверное, колхозники решили перенести свое село на другой, более высокий берег.

Помню, как отец мой выбирал место и для своего дома, и для правления колхоза, и для клуба. Помню первый стук топоров на этом глухом берегу, с дремучим тогда кедрачом и ельником. Первый выкорчеванный участок. Первая борозда в колхозном огороде. А осенью — крупные клубни картошки. Помню запеченную на костре картошку и запах смолистого дымка. У дымка жили в то памятное лето. В палатках спали. К осени поднялся первый дом…

В Теги приезжаю я с особым трепетом, может, еще и потому, что нам, сыновьям, не безразлично то, что сделали наши отцы. Какой пласт жизни им удалось поднять!

Многие годы председателем колхоза работал здесь мой отец, Шесталов Николай Тимофеевич. Теперь он персональный пенсионер. Но люди помнят доброе. Их рассказы о том времени обрастают и собственными домыслами.

Вот одна из многих услышанных мной на Обском Севере историй о колхозе.

Было это уже к концу войны. Внезапно умер председатель колхоза. Мужчины, конечно, все на фронте. Если кто и был дома — то это вернувшиеся с фронта инвалиды. И некого, кажется, в председатели-то выбирать. А без хозяина? Привыкли уже жить колхозом. И рыбу добывать надо. А рыба наша вкусная, жирная — добрая подмога фронту. Остались мы без председателя. Как жить-то нам? Опять по старинке? А народу по тем временам у нас было немало. Женщины. Старики. И молодежь подрастала. И организовать эту силу некому.

Район выручил. Прислали нам человека. Тоже фронтовик, из госпиталя недавно приехал. Но молодой еще…

Поначалу он нам не понравился. Чужой — и все, хоть все голосовали за него на собрании.

А он словно и не замечал ничего — хозяином себя чувствовал! Глаза свои сует всюду, руками, кажется, смотрит. Во все вникает. До всего докапывается. И разговаривает по-хозяйски.

А мы старых хозяев еще не забыли. Своих и чужих в смехе, как в рыбьем жиру, катали. Посмеиваемся меж собой и смотрим: что же дальше будет? А он, как молодой осенний лед, гнется, но не ломается, с каждым днем крепче.