В круге света

Марк упрямо встряхивает головой.

– Ты знаешь, что я хочу сказать! Мне всегда не нравилось то, что вы с мамой... ну, словом, эти штуки с телепатией – ты прости, но это, понимаешь... Сначала-то мне было плевать, но уже после того, что ты сделал с Натали!..

– А ты знал? – уже задетый, выведенный из равнодушия, спрашиваю я.

– Как же я мог не знать? Что я, по-твоему, кретин? Да я, если уж начистоту говорить, я хотел удрать из дому. И удрал бы, если б не это все... Пошел бы работать, я уж договорился, в редакцию рассыльным. А жил бы вместе с одним парнем, у него комнатенка неплохая, платили бы пополам... Это не потому, что я к тебе и к маме плохо отношусь, нет! – спохватывается он. – Но я больше не мог, когда вот так, прямо к тебе в мозги лезут без спроса, да еще и командуют... Не мог, и все тут!

– Тебя же никто не трогал... – слабо возражаю я, потрясенный этим взрывом.

– Натали тоже не трогали, а зато уж как тронули! – Марк передергивает плечами и морщится. – Разве вам можно после этого доверять?

Можно ли нам доверять? И это говорит Марк! Ну, пускай еще обо мне, я был тысячу раз не прав в истории с Натали, – не прав и жесток, от невнимательности, от слепоты, от слабости духа... но Констанс? Разве можно найти во всем мире такую изумительную мать... такую жену...

– В том-то и дело, что она сначала жена, а лишь потом мать! – почти кричит Марк, и мне кажется вдруг, что я уже слышал где-то эти страшные слова. – Она любит тебя и на все пойдет для тебя. Я ее не виню, но она не защита ни мне, ни Тали! Лучше уйти подальше.

Марк даже не заметил, что он прямо отвечает на мои мысли – мысли, а не слова. Итак, Констанс не защита для них... от меня... Да ведь это сказала Натали. Не защита! Печаль и гнев охватывают меня. А расстояние – ты думаешь, это защита? Я справлялся с этими тупыми и злобными тварями-эсэсовцами, так неужели я не смогу воздействовать на родного сына? Да на каком угодно расстоянии...

Лицо Марка медленно бледнеет, это заметно даже сквозь бронзовый летний загар. Он судорожно выпрямляется и сжимает кулаки. Конечно, он все это видит – то, что я думаю. Но что же делать? Марк видит – и уже сообразил, что видит, но так потрясен этим, что не может себе поверить... Идеальный брак... Идеальные дети... Светлый Круг... Боже, какая все это дикая чепуха и как можно так нелепо заблуждаться в моем возрасте... А Констанс? Неужели и она ничего не понимала? Или понимала, но молчала из любви ко мне, из страха за меня?.. Тогда... тогда, вероятно, прав Марк, и она прежде всего жена, моя жена, а остальное, даже дети...

Марк сдвигает свои густые темно-золотые брови, прикусывает губу и напряженно вглядывается в меня. Он сбит с толку и напуган.

– Зачем ты это делаешь? – наконец спрашивает он. – Чтоб напугать меня? Это... это же нечестно! И вообще неужели ты мог бы... – он бледнеет все больше.

– Не знаю... – честно признаюсь я – Ведь тебе всего шестнадцать лет, я боялся бы за тебя, и кто знает... Глаза Марка темнеют, я пугаюсь этих расширенных неподвижных зрачков и поспешно заканчиваю: – А сейчас... сейчас я вообще ничего не делаю и вовсе не пытаюсь тебя запугивать... Это получается само собой и не зависит уже от моей воли...

Марк переводит дыхание, поза его становится менее напряженной, но руки по-прежнему сжаты в кулаки.

– Ну ладно, – наконец говорит он, и я понимаю, как он ошеломлен новыми для него ощущениями. – Сейчас я хоть вижу, что ты говоришь правду. Но ты же сам понимаешь, как это могло получиться. Ты желал бы мне добра, как желал бедняжке Тали, а ведь ты мог убить меня, свести с ума... бр-р! – Он зябко передергивает плечами. – Даже помимо воли... ты прости, но я слышал, как ты объяснял маме, что с Тали все получилось помимо твоей воли...

– Это совсем другое дело... – тихо говорю я: усталость и равнодушие опять одолевают меня.

– Уж не знаю... а, да теперь это все равно! Но ты можешь мне объяснить, почему мы остались живы?

Я бессвязно и безнадежно бормочу что-то о Светлом Круге... о великой силе любви и дружбы, о невидимых нитях, связывающих людей... о том, что телепатия усиливает эту духовную связь... Марк слушает и качает головой.

– Я так и думал, что ты сам толком не знаешь, в чем дело. Теперь слушай. Оставаться здесь я больше не могу. И никто не может, ты же видишь. Один за другим уходят и уходят. Я тоже хочу пойти. Может быть, это вовсе и не смерть, мы же ни черта не знаем, сидим, как рыбы в запыленном аквариуме, а кругом, может быть, море, надо только решиться.

– Марк, ты с ума сошел! – Я не хочу сдаваться, хоть не верю в победу. – Ты видишь, что я не пытаюсь пускать в ход силу, чтоб удержать кого-либо из вас. А ведь это стоило сделать – вы уходите, чтоб умереть. Только потому, что не хватает терпения.

– Дело не в терпении, – объясняет Марк. – Для чего терпеть – вот вопрос. Или мы одни остались во всем мире, тогда... ну, все равно, тогда это не жизнь. Или же еще есть люди – вот я и пойду их искать.

– Марк, ну разве ты не понимаешь, что такое радиация?

– Понимаю. Мало я книг читал об этом, мало фильмов видел? Но мы-то сейчас не знаем, что там, за окнами. У нас даже счетчика Гейгера нет. Почем ты знаешь, может, это была «чистая» бомба, нейтронная и никакой радиации вовсе и нет?

Я ошеломленно молчу. А если в самом деле?

– Этого не может быть, – глухо говорю я наконец.

– Ах, не может? А чтобы телепатия защищала от радиации – это может быть?

– Но почему же тогда никто не вернулся? – растерянно бормочу я, стараясь сообразить, когда ушла Валери.

– А почему, они должны были возвратиться? – спрашивает Марк.

Эти меня добивает. В самом деле, почему? Что им тут делать, если они поняли, что я трус и жалкий эгоист, что никого я на самом деле не люблю и всеми этими побасенками о Светлом Круге и великой духовней связи лишь прикрываю свое душевное бессилие?

Марк ловит мои мысли и явно смущается. Что он испытывает? Жалость, смешанную с презрением? Ну да, вдобавок он все же подозревает, что я сознательно передаю ему свои мысли, и это кажется ему некрасивым. Еще бы! Дорого я дал бы теперь за возможность спрятаться, уйти в себя, не быть таким прозрачным и беззащитным!

– Значит, ты этого не хочешь? – недоумевая, спрашивает Марк. – Но тогда зачем же?.. Ты, значит, действительно уже не можешь с этим справиться? – догадывается он. – Ну, вот скажи теперь: разве я не прав? Разве с тобой можно... Ну, прости, конечно. Но, знаешь, я хоть и не трус, а эти штуки меня пугают. Это чертовщина какая-то, что ни говори. И знаешь что: тебе лечиться надо, ты такой издерганный стал... Я маме уж говорил...

Вот он, результат долгих и терпеливых трудов, оправдание моей жизни – моя идеальная семья, соединенная такой прочной, такой глубокой связью, мой Светлый Круг, защищающий от враждебного мира! Дочь меня ненавидит, сын презирает, жена... жена, вероятно, жалеет по доброте своей, но и ей я основательно испортил жизнь. А другие? Отца и Валери я предал своим равнодушием, и они узнали мне цепу... Даже Софи, простая душа, увидела сразу, чего я стою. И это ты считал прообразом будущего, окном в совершенный, гармонический мир? Имей мужество хоть признать свое поражение!

– Да, да, все вы правы, я один виноват! – кричу я, задыхаясь от боли и унижения. – И ты прав, Марк! Иди, что же ты стоишь!

Марк некоторое время колеблется, с тревогой глядя на меня.

– Я сейчас, только позову маму, – бормочет он.

Но как раз этого я уже не в силах вынести. Я чувствую, что не могу сейчас видеть никого, даже Констанс, и, может быть, даже особенно Констанс.

– Ты не уходишь? – Слова еле проходят сквозь мин сведенные судорогой губы. – Тогда я... я тоже не могу больше!