Въ л?то семь тысячъ сто четырнадцатое…
Шрифт:
Нет, всё-таки удивляюсь я нашему народу! Тут у нас в полный рост мини-гражданская война или, если угодно, восстановление конституционного порядка образца семнадцатого столетия — а обывателям хоть бы хны! Правящего монарха чуть было не ухайдакали прямо во дворце, в центре Москвы от войск не протолкнуться, пули свистят над головами, причём калибром с пол-кулака, и коли что — ту невезучую голову очень даже просто снесёт с плеч — а столичные обыватели попросту переквалифицировались в зевак и торчат тут же, за спинами стрельцов, как будто так и надо! Помню, случилось мне в прежней жизни оказаться в отпуске в Крыму как раз во время съёмок фильма про геройских большевистских разведчиков в белогвардейском тылу: так там тоже за оцеплением съёмочной площадки толпа «свидетелей создания
Мне кажется, большинству зрителей было, по большому счёту, всё равно, кто одержит верх: наши ли стрельцы, мятежники ли… За последние годы им слишком часто пришлось наблюдать смену царей, но люди от этого не стали жить лучше, не стало им и веселее. Скорбного умом Фёдора Иоанновича сменил Борис Годунов, чьё царствование запомнилось большинству народа только страшным голодомором, что восприняли как небесную кару за незаконное воцарение не природного Рюриковича, разгромом русской рати на Северном Кавказе[1], да походом к столице войска «чудесно спасшегося царевича Димитрия». Краткое правление Фёдора Годунова ознаменовалось проигранной гражданской войной и переворотом с цареубийством. Про правление «чудесно спасшегося» мне в будущем тоже доводилось слышать нехорошее: вроде бы заигрывания с католическим Западом у него (то есть у моего предшественника в этом теле) были, да и поляки с литвинами, приехавшие на царскую свадьбу, сильно безобразничали в Москве, чем дали повод Шуйским обвинить царя чуть ли не в ереси. А еретиков на Москве не любят…
Но как же, всё-таки, нам брать этот чёртов Кремль? Вышибить Спасские ворота выстрелом из Царь-пушки, не представляется возможным. Мы её от берега просто не допрём. Наделать из подручных материалов лестницы и послать стрельцов напропалую штурмовать достаточно высокую кирпичную стену с облупившейся от непогоды старой побелкой? Так потери будут такие, что как бы суровые бородатые мужики с пищалями и саблями не решили, как в том советском фильме, дескать, «Царь-то не настоящий» и не перемножили самодержца на нуль… А мне это тело почему-то нравится, видимо, успел привыкнуть: всё-таки теперь я не старец девяностопятилетний, а вполне себе хлопец хоть куда, хоть на личность и не красавец, но и не страшил какой: молод, здоров, и хозяйство имеется немалое: как-никак, а в самодержцы всероссийские угодить сподобился. Вот только в собственную хату не попасть: заперлись там какие-то, и не выходят…
Эх, сейчас бы сюда батарею восьмидесятидвухмиллиметровых миномётов с расчётами и полуторным бэка: живо бы посгоняли со стен мятежников, но «чого нема, того нема», как говорил старый бандеровец из анекдота на просьбу УНСОвцев дать им «гармату по москалям палить». А тут даже дымзавесу ставить бесполезно: дым — он понизу только густой, чем выше, тем реже, так что даже если добегут мои стрельцы, поминутно кашляя, до подошвы стены без серьёзных потерь, то как только полезут по лестницам — стрелки Шуйских из сразу заметят и встретят огнём практически в упор. Не годится. Да и дымовых шашек нету. Впрочем…
Покинув свой наблюдательный пост, я принял у телохранителя поводья своего коня и, взлетев в седло — прежний владелец тела видать, тоже лошадник, как я в молодости[2]! — в минуту доскакал до укрывающегося за лабазами вместе со своими стрельцами голову Сергеевского приказа.
Со стены раздалось несколько запоздалых выстрелов, но только одна пуля на излёте стукнула в бревенчатую стенку неподалёку. Тут же какой-то бедно одетый парнишка из зевак, доставши короткий ножик, принялся выковыривать из дерева свинцовый «сувенир». Мальчишки — всегда мальчишки!
— Вот что, Епифан Сергеевич, — обратился я к Сергееву, дождавшись окончания непременной «поклонной церемонии», — помнится, говорил ты, что у твоих людей пуль не больше дюжины на каждого, а вот в порохе — увидев лёгкое недоумение в глазах стрелецкого головы,
поправился — в огненном зелье недостатка нет?— Верно, Великий Государь, свинцу для пуль у нас нехватка, потому как басурмане цену ломят вовсе невместную, а откуда у стрельца лишняя денга?..
— Ну! Довольно печалиться. Сказал же: будут и свинец, и зелье, и награды достойные за верность и храбрость.
— Благодарю, Великий Государь!...
— Погоди благодарить! — Остановил я его. — Это всё не сей момент будет, а после того, как изменников из Кремля вышибем. А пока вот что: пошли кого по Торгу, пусть сыщут большой котёл, можно медный, но лучше бы железный, а также всякого тряпья старого, соломы, сена и верёвку просмолённую. Будем выкуривать этих — я кивнул в сторону крепости — из-за стен. А то взяли обычай — в царский двор незвано залезать, как хорь в курятник!
Пара близстоящих стрельцов натянуто заулыбалась: царь-батюшка шутить изволит, видать, дела на лад идут! Но тут же, наткнувшись на взгляд своего головы, мужики сделали морды кирпичом, подтянулись и принялись предано пожирать начальство глазами.
— Слушаю, Великий государь! Всё будет исполнено в точности. — Стрелецкий голова склонил голову, не переламываясь привычно в пояснице — видимо, в боевых условиях этикет поклонов как-то отличался в сторону упрощения — и тут же обернулся к чернобородому стрелецкому командиру рангом пониже, судя по количеству витых из зелёного шнура числу застёжек на груди:
— Илейка! Слыхал, что государь повелел?
— Знамо, слыхал, Епифан Сергеевич. — Илейка выглядел старше Сергеева лет на семь, а моё нынешнее тело превосходил возрастом, похоже, более, чем вдвое, но никакой негативной реакции на пренебрежительное обращение не выказал. Похоже, принцип «ты начальник, я — дурак» появился гораздо раньше, чем родился Пётр Третий, которому эти слова приписывали.
— Ну так и что стоишь?! Бери своих людишек и сполняй, что велено! А мы с прочими сотнями покамест здесь поприсмотрим, не ровён час воры на вылазку отчаются. Им-то теперича терять неча: легче в сече порубанным быть, нежели вздёрнутым в петле корчится. Хотя Великий государь наш нравом мягок, может, смилуется, да на колья посадит.
Сотник, как я для себя определил ранг «озадаченного» распоряжением командира, отдал команду своим бойцам и сам, вместе с засуетившимися стрельцами, пропал среди лабиринта лавок, лабазов и навесов, раздвигая московских зевак.
Сотник, как я для себя определил ранг «озадаченного» распоряжением командира, отдал команду своим бойцам и сам, вместе с засуетившимися стрельцами, пропал среди лабиринта лавок, лабазов и навесов, раздвигая московских зевак.
— А с чего ты решил, Епифан Сергеевич, что сажание на кол может кому-то больше нравиться, чем повешение? Виселица на тот свет отправляет быстро, а на колу людям долго мучиться приходится.
— Так как же? — Стрелецкий голова уставился на меня изумлённо, будто на человека, не знающего, что мёд сладкий, а вода мокрая. — Знамо дело, на кольях воры помаются, да Господу покаются в своих прегрешениях. Господь же милостив, авось и простит душеньки грешные, допустит к себе опосля Страшного суда. А у повешенного-то, государь, душа с последним дыханием отлететь не может, ибо путь ей через горло петлёю перекрыт. Так что выходит из мёртвого тела грешная через сральную дыру, тем ещё более поганясь. А тогда уж ей в Пекле пребывать во веки вечные…
…А дозволь узнать, Великий государь, почто повелел котёл сыскать? Аль проголодался, ества возжелал горячего? Так только скажи — с любой боярской поварни поблизу мигом мои людишки доставят, аль в обжорном ряду у торговых мужиков чего велишь, сыщут…
— Успеется. А из котла мы фугас сделаем: набьём порохом, к воротам, вон, приспособим, да и вышибем их взрывом. А чтобы изменники со стен поменьше в твоих ребят попадали, как палить начнут — подожжём солому, сено, тряпки. За дымом им выцеливать будет неудобно. Покашлять, конечно, придётся, пока стрельцы до выбитых ворот добегут, но дым не иприт, даст бог, большой беды не будет. Добегут стрельцы-то, успеют, пока этим — мотнул я головой в сторону Фроловской башни — подмога не подоспеет?