В лесах Урала
Шрифт:
Пестря гавкает в ответ, крутит хвостом.
Знаю: маленькие речки впадают в большую реку. На большой реке — город. Надо спускаться в низовья.
Глава шестая
Подкинуло с вышины порога в гранитное русло, где пенится и ревет вода, сжатая берегами. Лодка перевернулась вверх дном, уплыла по стремнине. Собака раньше меня выбралась на землю и смотрит, как я иду к берегу, держа в одной руке фузею, а в другой котомку с золотом и топор. Хорошо, что тут не очень глубоко и удалось спасти крупные вещи. Сушеную рыбу, соль, порох, пули, дробь и кремень для добывания огня заглотала река.
Плот готов. Голодный, усталый, сижу на камнях и думаю, как раздобыть съестного.
Молодой лось идет на водопой к реке. Поднимаю руку. Это приказание собаке, и она ложится, где стояла. Я подползаю травою к зверю. Он стоит передними ногами на гальке, пьет воду. Наглотавшись, поднимает голову. С мокрых губ падают капли, от капель расплываются круги по заводи. Свалить лося дробью можно только в упор. В пяти шагах от него поднимаюсь. Я не промахнулся. Нет. И он лег бы от страшной раны в лопатку, но, должно быть, в ствол попала вода, порох отсырел. Выстрел слабый, затяжной. Сохач вскидывает рога на спину, убегает в лес, оставляя на траве кровяные следы.
Пестря кидается за ним, гоняет на больших кругах. Я сижу, подавленный горем, зову собаку. Она, разгоряченная гоном, не слышит. Надо что-то делать. Нарезаю ивовых прутьев, плету вершу, ставлю ее на перекате. Пес возвращается к вечеру: идет шагом, еле передвигая натруженные ноги. Обиженный, он даже не ласкается. И так, оба голодные, ложимся спать. Утром достаю из воды вершу. Счастье еще с нами: в ней трепыхаются хариусы. Пестря глядит на добычу, весело крутит хвостом. Едим сырую рыбу без соли и хлеба.
И опять несет река через пороги, валуны. С боков, из таежных падей, с шумом выбегают ручейки, течение убыстряется, заметно ширятся плесы. Караваны гусей на зорях пролетают над плотом. Неужто знают серые крикуны, что едет охотник без зарядов? На ночь причаливаю к берегу, ловлю вершей рыбу, делаю топором затеей на деревьях. Плот послушен, устойчив. Я легонько подгребаю веслом.
Вот и Полуденная!
Нас треплет встречный ветер. В лесу гудит. Падают деревья. Плот скрипит на волнах, становится дыбом. Еще немного — опрокинется и придавит, как гробовая крышка. Собака может сорваться в воду. Я привязываю ее к скрепям. Мою заботу Пестря понимает как наказание: скулит, грызет поводок. К счастью, ветер скоро стихает. Изо всех сил работаю веслом. Знакомые берега. Въезжаем в кочетовские угодья. Что, если встретятся рыбаки?
Загоняю плот в заросли — переждать день. В темноте проезжаю мимо Кочетов. Мигают огоньки. В окнах нашей избы темно. Если бы знала бабушка, что плыву по реке!
Мы — в городе. Утром ставлю плот на прикол ниже пароходных пристаней. Сажусь на песчаную косу. В тайге все представлялось просто, а приехал — не знаю, что делать, куда идти.
Богач, открывший золотую россыпь, не имею рубля на обед, на извозчика. Слыхал, что старатели сдают намытое золото в банк, в какие-то государственные конторы или по вольной цене городским торговцам. Но идти в контору нельзя: спросят паспорт (я при бегстве из деревни забыл взять его с собой), начнут допытывать: «Где достал?» Самое подходящее дело — продать находку без канители, хотя бы за полцены. Но где они, скупщики? Расспрашивать на улице прохожих или пристанских
грузчиков боязно. Смекнут, в чем дело, затащат в глухой двор, придушат и ограбят.«Зайду в острог, с дедом посоветуюсь, с Николаем Павловичем поговорю».
Пестря трусцою бежит за мной. В остроге день свиданий и передач. Я становлюсь в черед.
— Спиридон Соломин? Зинаида Филева? Всеволод Никольский? — спрашивает надзиратель. — Каторгу отбывать пошли. Куда? А кто их знает. Жди письма. Придут на место — отпишут.
— А нельзя ли повидать Николая Павловича Яхонтова?
— Яхонтова? Нет такого. Тоже в Сибирь угнали. Отойди прочь. Давай следующий.
Растерянный выхожу из острога.
Больше недели питался я сырой рыбой, совсем ослабел. Ноги почти не слушаются. Бреду наугад, не зная, куда. В голове — сумятица.
По главной улице катятся пролетки, развозя по-летнему разодетых мужчин и женщин, тачки звонкоголосых зеленщиков, громыхают телеги ломовиков. Пешеходы запрудили обе стороны улицы. Они движутся медленно, останавливаются у окон магазинов, ларьков и киосков.
Город ничуть не изменился. Те же музыканты играют на бульваре. Помню каждый дом этой улицы. Сотни раз провозил седоков.
«Встретится какой-нибудь ивановский мужик, случайно приехавший в город…
— Этот парень старосту убил!»
Вздрагиваю. Улица меркнет. Сворачиваю в глухой переулок. Долго брожу, успокаиваю себя: «Не может быть этого».
Натыкаюсь на франтоватую вывеску: «Золотых дел мастер Иван Яковлевич Шатров».
В окне, за стеклом, сверкают часы, золотые коробочки, портсигары. Ясное дело — скупщик! Наконец-то можно избавиться от золота. Распахиваю дверь в мастерскую. Пестря проворно шмыгнул за мной, первым подбегает к хозяину. Толстенький лысый человек в очках на птичьем носу удивленно смотрит в упор.
— Чего тебе, малый? Да прогони эту страшную собаку!..
— Собака смирная, не пугайтесь. Золотишко не купите ли?
Кажется, Иван Яковлевич ждал мое золото всю жизнь. Вертится волчком, запирает дверь на крючок, занавешивает окно шторами.
— Не шутишь, парень?
— Глядите!
Вытряхиваю самородки на пол. И правда, они хороши, можно засмотреться!
Иван Яковлевич снимает очки, берет один кусок, разглядывает сквозь какое-то стекло в оправе. Щеки мастера вспыхивают. Потом он кладет кусок на круглый, обшитый бархатом столик.
— Колдун или старатель? Да откуда ты взялся? Ах, черт!
И опять наклоняется к самородкам, смеется счастливым смехом.
— Ах, черт! Цена какова?
— Три тысячи за все.
— Чудак! — улыбается Шатров. — Золото на глазок не продают. Взвесить надо. Золотник — три целковых. Больше не дам.
Он достает из шкафчика весы, гири.
— Ого! Двенадцать фунтов двадцать четыре золотника.
Иван Яковлевич бойко щелкает на счетах.
— Имеешь получить три тысячи пятьсот двадцать восемь рублей.
— Давайте, — шепчу я, как вор, сбывающий награбленное.
— Не имею таких денег в наличности. Ты посиди тут с моей женой, я схожу и займу. Один момент!
Это пугает. Может, золотых дел мастер хитрит, что-то задумал недоброе?
— Нет, ждать не могу.
Шатров огорченно разводит руками.
— Что ж делать? Экой ты… Впрочем, понимаю. В городе всякий народ встречается.
Он крутит ручку телефона, снимает трубку.
— Дом Ваганова? Авдея Макарыча. Что? Будите немедля. Иван Шатров беспокоит. Нельзя! Человек из тайги прибыл, самородки привез. Ну-ну! Жду…