В Маньчжурских степях и дебрях(сборник)
Шрифт:
Раненый двумя пулями он скатился со скалы, сильно разбившись при этом.
Однако, он нашел в себе силы спросить:
— А стрелять перестали?
— Отступили, — ответили ему. Петров, должно быть, не расслышал.
— Слава тебе Господи, — произнес он и перекрестился.
Потом он потерял сознание.
В засаде
I
— Зиновьев, стой!
И с этими словами поручик Крюков закинул поводья на луку седла и поспешно сошел с лошади. Когда он слезал с лошади, он все время смотрел в сторону, вниз и, очутившись на
Зиновьев, ехавший за ним сзади, тоже остановил лошадь и тоже посмотрел туда, куда смотрел Крюков.
Но он ничего не увидел в траве… Солнце поднялось уж довольно высоко, от кустарников на траву падали узорчатые тени, казавшиеся почти синими сквозь тонкий дымчатый пар, поднимавшийся от травы. Ярким пятном, такая же синяя, резкая, лежала на траве тень от склоненной фигуры Крюкова.
— Что там? — спросил Зиновьев.
В эту минуту Крюков повернул к нему лицо.
— Кровь, — сказал он и широко открыл глаза. Он умолк, смотря на Зиновьева немного тревожно, чуть-чуть открыв рот… Потом глаза его скользнули мимо Зиновьева, куда-то вдаль, брови опять сдвинулись, лицо приняло сосредоточенное выражение…
Он сомкнул губы, и видно было, как он стиснул зубы: желтоватые худые щеки в тех местах, где они прилегали к деснам, образовали складки — словно присосались к деснам.
Это была первая кровь, которую он видел здесь…
Он понимал, конечно, что прибыль сюда не ради прогулки, но сейчас его будто что толкнуло в грудь, когда он заметил дрожащую на тоненьком стебле совсем еще молодого ковыля эту яркую как рубин каплю крови…
Чья это кровь — их или наших — его не интересовало в эту минуту…
Его поразил только «вид этой крови».
Кровь была свежая и вся в свету солнца… маленький-маленький красный шарик… И на вершине шарика золотой искоркой горело солнце… Точно кровавый глазок смотрел на него из травы.
Зиновьев подъехал ближе.
— И то кровь, — сказал он. — А ну-ка дальше.
И, толкнув лошадь, продвинулся мимо Крюкова… Его лошадь шла по траве, качая головой, косясь исподлобья, и била хвостом по бедрам… Ее одолевали комары, сейчас же окружившие всадников, как только они остановились.
Крюков молча стал взбираться в седло.
— Вот еще! — крикнул Зиновьев, обернулся к Крюкову, оперся рукой о круп лошади и проговорил, блестя глазами, при чем губы его, когда он говорил, все время подергивала улыбка.
— Они?.. Крюков, ты как думаешь?
Слова у него словно путались в этой улыбке; в углах губ собралась слюна. Что-то почти радостное было в его лице; он коротко мигал веками и дышал с остановкой, будто чувство, наполнившее его грудь, мешало дыханию. Крюков по-прежнему был серьезен.
— Нужно идти по следу, — сказал Зиновьев.
Крюков наклонил голову.
— Конечно, пойдем, — произнес он. — Жаль только, что мы ничего не захватили с собой, кроме револьверов.
— Это ты про винтовки что ль?
— Да.
— Хорошо и револьверы.
Зиновьев говорил так, будто торопился. На минуту у него в глазах даже мелькнуло что-то, точно он опасался, как бы Крюков не вздумал возражать…
И Крюков заметил это и заметил потом, как опять радостно блеснули глаза Зиновьева, когда он согласился с ним, что нужно идти по следу. Будто он, Крюков, мог не согласиться…
Зиновьев сейчас же двинул лошадь вперед и уже более не поворачивался к Крюкову
и ехал молча теперь впереди Крюкова, все время поглядывая то направо, то налево.Через каждые три-четыре шага попадалась трава, обрызганная кровью.
В одном месте трава была примята. В траве валялась окровавленная тряпка.
— Тут, верно, делали перевязку.
Крюков и Зиновьев опять остановились.
— Лежка, — сказал Зиновьев, словно он говорил про раненого зайца.
Дальше уже пришлось ехать, руководясь исключительно лишь замятой и еще не успевшей как следует выпрямиться травой… По зеленому травяному морю точно бежала тоже зеленая, только немного потемней полоска, где, очевидно, прошел раненый.
Крови не попадалось больше.
II
Зиновьев и Крюков стояли на краю почти отвесного обрыва.
Сейчас под ногами их лошадей, аршина на полтора вниз, над обрывом нависал громадный серый камень. По камню ползли тонкие перепутавшиеся плети повилики; бледно-розовые цветы повилики пестрели по камню вперемежку с нежными, такими же бледными листиками.
Мягкие желтые блики падали на камень от солнца, там и сям прорвавшего горячими лучами зеленую стену кустов орешника, густо зеленевшего по краю обрыва.
Низ обрыва был весь еще в тени.
И трава там была росная, темно-зеленая. Только кое где блестели, как стеклянные брызги, капли росы.
У подошвы обрыва бурлил ручей. Целой волной шел от него густой утренний пар и полз вверх по обрыву между травой и кустами, редея и расползаясь во все стороны, словно застревая в кустах и в траве.
Дальше за ручьем расстилалась степь. Она вся курилась от волновавшегося над ней тумана…
И оттуда, сверху с обрыва, где стояли Зиновьев и Крюков, она казалась, правда, как море или озеро широкое, необъятное… Что-то блеснуло по ту сторону ручья с небольшого пригорка прямо в глаза Крюкову — точно на мгновение пропрянула в воздухе узкая серебряная полоска… Серебряная полоска словно родилась из воздуха и сейчас же опять потухла, ушла в воздух и снова вспыхнула через секунду… И на этот раз уже не погасла мгновенно так же, как мгновенно вспыхнула, а задержалась над пригорком, чуть-чуть переливаясь вдоль от края и до края расплывчатым то голубым, то синеватым переливом.
— По нас целят! — крикнул Зиновьев. — Берегись!
Он качнулся в седле немного назад и потом в сторону. Его лицо чуть — чуть побледнело.
Над пригорком вспыхнул розовый огонек, словно кто чиркнул спичкой. Потом раздался выстрел, — будто треснуло что-то громко или хлопнул кнут. Резкий подорванный дребезжащий, звук.
Пуля шлепнулась о камень, в самый край, выбивая искры. Порядочный кусок камня отвалился и медленно покатился вниз по обрыву.
Слышно было, как по пути он задевал за другие камни, и они катились с ним дальше, цепляясь друг задруга, увлекая новые камни.
Зиновьев и Крюков соскочили с лошадей.
И едва они успели это сделать, над ухом у Зиновьева, совсем близко, как ему казалось, что-то свистнуло отрывисто и коротко.
Потом он слышал, как пуля щелкнула в кустах по веткам и листьям…
Торопливо схватил он лошадь за повод и отвел в кусты.
Лошадь сейчас же нагнула голову, пробовала щипать траву, но ей мешали удила… Она попыталась избавиться от них, ворочая между ними языком и медленно двигая челюстями. Удила глухо стучали о зубы… Потом она опять схватила траву и стала втягивать в рот, все время путаясь удилами, три или четыре стебелька, какие ей удалось сорвать.