В мире исканий(изд.1949)

Отчего это получается, я вас спрашиваю? Да очень просто!

Вот давайте возьмем еще доску, зажатую с одного конца в бревно, а на другой конец посадим кого-нибудь и объясним ему, что сейчас будем его качать. И действи­тельно, подойдем и легонечко толкнем его вниз. Что про­изойдет? Он начнет качаться: вниз — вверх, вниз — вверх… Если мы будем подталкивать его даже потихонь­ку, но сообразуясь с качанием доски, или, как говорят, будем попадать в ритм качки, то сможем раскачать его так, что доска даже обломится.

А если мы вот будем толкать доску хотя и сильно, но беспорядочно, как попало, то ничего подобного не полу­чится.

Так и со струной! Когда воздушные колебания начи­нают толкать ее в ритм ее собственных периодов, как говорят физики, то она очень легко раскачивается. А уж какая-либо другая частота ее мало трогает.

Ну, конечно, струну нельзя сравнивать с какими-ни­будь обыденными предметами. Со струной — просто. Она может колебаться только в определенном направлении и потому издает в основном только один, достаточно яс­ный тон. А возьмем, например, самоварную трубу. Тоже издает звук! Если, предположим, вы ее уроните на пол… Ну, а что это будет за звук? Какого, я спрашиваю у вас, тона? Да на этот музыкальный вопрос ни один гениаль­ный композитор ответить не в состоянии!

А все дело в том, что самоварная труба не колеблется только в определенном направлении, как это делает струна, а в силу своей сложной конструкции одновремен­но сжимается, изгибается и вообще искривляется самым причудливым образом! Благодаря этому и получается не один тон, а сразу несколько, перепутанных между собой. Следовательно, и наоборот: чтобы вызвать в самоварной трубе как следует явления резонанса и заставить ее дро­жать от звука, необходимо на нее действовать тоже сложным звуком, состоящим из разных тонов. Одним словом, нужен для этой цели такой же звук, какой из­дает она сама при падении.

Сейчас, когда я вам все это объясняю, вы, наверно, понимаете все хорошо, а вот каково мне было в свое время, когда я слушал Петю!..

Двое из присутствующих в комнате облегченно вздох­нули.

— Я тогда не понимал, — продолжал лейтенант, — зачем он мне все это рассказывает! А потом вдруг гово­рит мне: “Ты помнишь, конечно, не совсем обычный взрыв, от которого у нас лопнуло несколько плафонов и притом определенной формы, а окна остались целыми? По­мнишь, я тебе говорил, что тут заключается какая-то за­гадка, а ты тогда еще послал меня к чорту? Так вот, дело действительно получилось не совсем обычное. Тогда я еще ничего не понимал, но теперь могу тебе все объ­яснить. Наши плафоны лопнули не от взрывной волны, а именно от этого странного звука. И произошло это исключительно оттого, что их собственный звуковой ре­зонанс близко совпал с характером этого звука”.

“Ну, а твой профессор Богуцкий здесь при чем?” — не­терпеливо спрашиваю я.

“О Богуцком речь будет впереди, — говорит Петя. — Я слышал о нем очень давно, хотя в лицо никогда его раньше не видел. Это очень знающий и способный чело­век, но с некоторыми существенными недостатками. Он очень замкнутый и нелюдимый. Свою работу он ведет всегда как-то обособленно, все старается своими силами, редко к кому обращается за помощью. Видно, что боль­шой индивидуалист. Вот и теперь. Но я уж лучше все расскажу по порядку.

Богуцкий и несколько работников его лаборатории остались в Ленинграде временно, как и мы. Они тоже слышали тогда сильный взрыв и обратили внимание на лопнувшие и у них в комнатах плафоны. Богуцкого это заинтересовало, поскольку его специальность — акустика и электроакустика. Ему было известно, что у нас в кор­пусе “Б”, который он считал совершенно пустым, тоже были плафоны такой же формы. И вот, чтобы убедиться в своих предположениях, он пошел вечером в наш корпус, причем уверяет, что входная дверь была плохо закрыта, так что он совершенно свободно ее открыл”.

В этом месте рассказа Петя стал улыбаться.

“В общем, ты его здорово напугал, — продолжает он. — Богуцкий от неожиданности побежал к выходу, не соображая даже, что делает. Пришел в себя только в парке и решил, что поступил по-мальчишески. На другой день я встретил его у разбитого самолета — я, конечно, не знал, что это он был у нас в помещении. А вечером он, проходя с товарищами мимо нашего корпуса, услы­шал передачу моих пластинок. Очень заинтересовался этим и остановился под окном, чтобы разобраться, в чем дело. Естественно, когда он увидел свет твоего фонари­ка, то предпочел тут же удалиться, чтобы не вступать в излишние объяснения”.

“Странно, — замечаю я Пете, — что ты не нашел нужным все это мне сообщить раньше”.

“Не мог, — отвечает Петя. — Дал слово. Слушай, что было дальше…”

А дальше было вот что. Через несколько дней Богуц­кий повстречал Петю в парке.

“Правда ли, — спросил он, — что вы записываете зву­ки бомбежки на граммофонные пластинки?”

“Правда”, отвечает Петя.

“Мне очень хотелось бы получить у вас одну пла­стинку, где запечатлен взрыв в виде длительного звука. Я, кажется, такую у вас слышал”.

Ну, Петю, конечно, все это очень заинтересовало.

“Зачем, — говорит, — вам она нужна?”

Богуцкий начал вилять и отвечать что-то неопреде­ленное. Пете же было жалко расставаться со своей пла­стинкой.

“Объясните, — говорит, — толком, а то не дам!”

Профессору после этого ничего не оставалось делать, как признаться ему во всем.

“И вот тут-то, — говорит Петя, — я и услышал пора­зительную вещь!”

Рассказчик замолчал и глубоко задумался, как бы собираясь с мыслями.

— В трех километрах от нас, — продолжал он через некоторое время, — по неустановленной причине взорвал­ся небольшой склад с боеприпасами. Единственно, что стало известно, так это то, что находившиеся на складе снаряды взорвались не одновременно, а рвались с неко­торой последовательностью, почему звук взрыва и полу­чился в виде продолжительного гуденья.

Почему это произошло, тогда тоже не удалось выяс­нить. Может быть, повлияло как-нибудь взаимное распо­ложение снарядов в различных помещениях или были другие причины, но только получился не общий взрыв, а ряд взрывов различной силы и характера, следующих один за другим почти непрерывно.

“Ты, наверно, помнишь, — говорит мне Петя, — что слышался какой-то сплошной рев и вой. И вот этот единственный в своем роде случай создал в воздухе не­обыкновенно мощную звуковую волну, распространив­шуюся во все стороны”.

“Мне нужно, — говорит Богуцкий, — очень тщатель­но изучить характер этого звука. Я думал, что это удаст­ся сделать с помощью исследования резонансных свойств плафонов, но, к сожалению, данные получаются непол­ные. Характер звука таким методом мне определить удалось, а последовательность, с которой этот звук нара­стал, и то, как в нем располагались по времени различ­ные тона, установить очень трудно. Вот ваша пластинка, если ее проанализировать, дело совсем другое”.