В надежде на лучшее прошлое

– Да, я люблю жизнь, я люблю ее всей душой. Да, я не перестаю ею наслаждаться. Это мой единственный, волшебный, фантастический роман, который никак не заканчивается. Роман, полный гармонии с миром, с жизнью, с существованием. Как угодно, как тебе больше нравится. Моя любовь к жизни, а жизни ко мне – это взаимное чувство, и оно ежедневно наполняет меня радостью. Я ведь этого никогда не скрывал, Боже упаси. Я с удовольствием поедаю жизненные плоды, наслаждаясь их спелым соком и не задумываясь, не рассуждая, как некоторые, предаюсь счастью. У меня все отлично! Это у тебя вызывает раздражение? Это тебя выводит из себя? Весьма сожалею, моя прекрасная Сирена, но поделать ничего не могу. Тебе же больше по вкусу страдать, выискивать разные несовершенства в жизни. Даже в нашей сегодняшней прекрасной встрече ты готова найти изъяны и от этого портить себе и мне настроение. У нас с тобой отличная постель, почему бы этому не порадоваться? Но нет, тебе это недоступно. Страдания, или поиск страданий – то, чем ты так усердно увлечена, совсем не для меня. Каюсь. Виноват.

Марина не отвечала. Она долго и внимательно смотрела на него своими выразительными глазами. В этом ее взгляде, помимо ужаса и злости, было и недоверие. Ей казалось, что он лжет, мстит ей за несдержанность и нарочно желает сделать больно. А на самом деле все еще любит ее. Марина отвернулась, чтобы не сверлить его взглядом, и поняла: не этого она от него ждала. Ей захотелось немедленно все исправить, отмотать на час назад, чтобы не было этого неприятного разговора, загладить свою вину, прильнуть к нему всем телом, только бы не слышать металл в его голосе. Слабая улыбка робко проскользнула на ее бледных губах, но Олег Васильевич счел это насмешкой и в пылу решил укрепить оборонительные позиции:

– Никто из нас двоих не получил того, что хотел. Но я, в отличие от тебя, претензий не имею. Ничто не вечно в этом мире, и наши отношения тоже.

На какое-то мгновение они оба замерли: он – от того, что наконец посмел сказать это, она – от того, что ей довелось это услышать.

– Ты бросаешь меня? – несмело спросила Марина.

– Я этого не сказал. Пока не сказал. Мара, ничто не вечно, мир так устроен, и ты, как врач, знаешь это лучше других. Все имеет начало и конец. Любые отношения, как ни печально это осознавать, заканчиваются. Либо это происходит в силу жизненных обстоятельств, либо смерть их прерывает, и они все равно заканчиваются. Каждый человек наверняка знает одно про эту жизнь – она конечна, но мы ведь об этом стараемся не задумываться. А если даже и думаем, то это никак не мешает нам вкусно обедать, сладко спать, от души смеяться, греться на солнышке, словом, наслаждаться жизнью. Любовь тоже когда-то заканчивается, рано или поздно, и не стоит из-за ее конечности отказываться от ее сегодняшних радостей.

Говорил он все это совершенно спокойно, уже без напряжения, уверенным тоном «мужчины нарасхват». Марина чувствовала себя отвратительной, жалкой дурой, готовой мириться с чем угодно, лишь бы не остаться без него. Ей совсем не хотелось нести тяжкий титул покладистой и удобной любовницы, но выбора он ей, кажется, не оставил.

– И вот что еще: у меня к тебе есть одно, на мой взгляд, важное предложение, – он сделал зачем-то внушительную паузу, словно собирался ей предложить нечто действительно важное и достойное. Она, заслышав это волшебное, это долгожданное слово, вся затрепетала, как весенняя бабочка-капустница, перед первым полетом. – Давай будем поменьше рассуждать о наших отношениях, выяснять их, анализировать. Это слишком утомительно, я так больше не могу. Наоборот, впредь будем как можно реже включать мозги. Половая жизнь, обузданная разумом, – это прямой, я бы даже сказал, неизбежный путь к импотенции. Я к этому пока не готов, извини.

V

Марина Андреевна стояла у дверей пятнадцатой квартиры. Сегодня это был последний квартирный вызов в ее длинном списке, конечно, если не случится какая-нибудь неожиданность. После работы она планировала пойти и подлечить саму себя у… психолога. А вдруг поможет? Сейчас она старалась не думать об этом.

Дверной звонок издавал печальные звуки, как водяной из мультика про летающий корабль, подвывал и причавкивал перед тем, как плюхнуться в воду. Массивная железная дверь, скромно украшенная деревянной панелью, мгновенно распахнулась. Сразу видно: ждали.

– Здравствуйте, Марина Андреевна, – сказала обаятельная молодая женщина, приветливо улыбаясь и пропуская доктора в квартиру.

– День добрый, Наталья Леонидовна, что у вас произошло?

– Мы заболели. Температура держится со вчерашнего дня, правда, невысокая, но…

«Ох, уж мне эти неработающие мамочки-наседки, – заскрипела про себя Марина, – мы заболели, мы писаемся, мы какаемся, мы кусаемся, мы, мы, мы…»

– Вы заболели вместе с ребенком?

– Нет, это Котенька заболел, а я чувствую себя превосходно, – ответила женщина.

– Наталья Леонидовна, Константину почти шесть лет, а вы до сих пор не отделили его от себя, и говорите «мы», словно он не сам по себе, человек, а какая-то ваша часть.

– Что это сегодня с вами, Марина Андреевна, – женщина непонимающе пожала плечами, – он и есть часть меня, и всегда ею будет. Мы и в школу вместе пойдем, и в институт поступим, и мы будем вместе…, ой, а что? Что-то не так?

Марина спокойно, почти равнодушно вздохнула, ей довелось в своей жизни столкнуться с подобным, и это оказалась слишком печальная история безграничной власти матери над инфантильным, не способным взрослеть сыном, но она не для воспоминаний на работе. Ни к чему сейчас заглядывать в прошлое, как-нибудь в другой раз.

По длинному коридору выбежал белобрысый, вихрастый мальчик в коротких шортах и фланелевых тапочках в виде двух заячьих голов с длинными ушами и глазками-пуговицами, с куском пирога в руке, и закричал, что было сил:

– Мара пришла, ура, Мара пришла! Мама, одевай скорее бусы и будешь такая же красивая, как Мара! Ура, Мара пришла, будем слушать меня в трубочку!

Перед самой Мариной он успел резко затормозить и на всякий случай прижаться к материнской ноге.

– Где вы видите здесь Мару, молодой человек? – пытаясь изо всех сил быть строгой, спросила Марина. – Константин, меня зовут Марина Андреевна. Добрый день.

– Добрый день, Марина Андреевна, – вежливо и очень серьезно ответил мальчик, почтительно склонив голову. Но уже через секунду, покончив с утомительными, взрослыми приличиями, понесся обратно вглубь квартиры и опять во весь голос закричал: – Бабушка, Мара пришла! Я буду болеть часто-часто, и Мара будет приходить ко мне каждый день.

– К счастью, на тяжелобольного он совсем не похож, – сказала довольная Марина и пошла в ванную мыть руки. – Ну, что ж, это уже хорошо. Сейчас начнем осмотр.

Марина Андреевна всю свою жизнь жила и работала на Петроградской и особенно не задумывалась над тем, любит она центр города или нет. Свой район с детской поликлиникой, в которой работала, и отведенным ей во владения участком с множеством домов, местами облупившихся, местами идеально выбеленных, куда она бегала по вызовам к больным детям, со старыми покосившимися деревьями, бездомными кошками и собаками, она считала родным, почти что своим собственным, а вот центр? Конечно, она гордилась его элегантной изысканностью, особенно после того, как сама несколько лет назад, в одиночестве (Олег отказался составить ей компанию), путешествовала по Европе. Она переезжала из города в город, постепенно нанизывая на ниточку памяти множество радостных впечатлений. Марина всегда с удовольствием сообщала вопрошающим, в каком именно городе она проживает. Под конец отпуска она это говорила с особой гордостью, улавливая на себе неизменно одобрительные взгляды окружающих.

Сегодня в центре она была захвачена в плен трехрядной вереницей машин, и не думающих двигаться. И это своеобразное заточение породило ясную мысль: нет, не любит она центр, она его терпеть не может. Где это видано: для того, чтобы проехать крохотный, десятиминутный отрезок, может потребоваться целый час? Появлению на свет этой простой мысли способствовали страшная грязь, образовавшаяся повсюду на дорогах, мгновенно липнущая к стеклам и дверям. Перед ее носом оказалась старая скрипучая машина, которая поминутно икала и фыркала на капот ее крохотного красного автомобильчика, только вчера намытого до блеска и отполированного. Потом перед ней возник громадный автобус, на задней части которого было наклеено желто-серое лицо четырёхлетнего ребёнка, умирающего от рака последней стадии. И она вынуждена была смириться и смотреть. Нет, она не против благотворительности, а очень даже «за», но всё-таки надо бы как-то поделикатнее. Не все водители, застрявшие в пробке, способны долго и безболезненно выносить такую откровенную реальность. Не все закоренелые гуманисты и подготовленные медики, кто-то даже не заметит, а кто-то разнервничается и даже сам не поймёт, отчего понесётся по дороге на большой скорости и кого-нибудь собьёт.