В ногу!
Шрифт:
Голос Дэвида прорезал завесу новых мыслей, которые охватили Маргарет; она почувствовала, как напряглось все его тело.
По телу Маргарет пробежала дрожь, и она забыла о Мак-Грегоре. Она всем существом прониклась словами отца. Ей начало казаться, что этот человек создает цель ее собственной жизни.
— Женщины хотят проникнуть в жизнь и окунуться с мужчинами в хаос и пучину мелочей. Что ж! Пусть пытаются, если им это угодно! Но при первой же попытке им станет дурно. Они упускают нечто гораздо большее, что могли бы предпринять, они забывают Руфь в кукурузном поле [60] и Марию с кувшином драгоценного мира [61] , забывают про ту помощь, которую могли бы оказать мужчинам в созидании красоты. Пусть они принимают участие только в попытке построить красоту. Уже в этом заключается великая цель, на которой женщина должна сосредоточиться полностью. Зачем отдаваться более дешевым, второстепенным задачам? В этом отношении они похожи на Мак-Грегора.
60
…Руфь
61
…Марию с кувшином драгоценного мира… — Когда Иисус пришел в Вифанию и ему приготовили вечерю, сестра Марфы Мария (отождествлялась с женщиной, которая в доме Симона прокаженного возлила миро на голову Иисуса Христа (см.: Евангелие от Марка. Гл. 14. Ст. 3–9, а также: Евангелие от Иоанна. Гл. 11. Ст. 2); обе они в свою очередь отождествлялись с Марией Магдалиной), «взявши фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира» (Евангелие от Иоанна. Гл. 12. Ст. 3).
Фабрикант замолчал. Взмахнув кнутом, он быстро погнал лошадей. Ему казалось, что он сумел высказать все, что хотел. Пусть ее воображение само дорисует остальное.
Они свернули с бульвара и поехали по улице, по обеим сторонам которой виднелись маленькие лавчонки. Возле кабака они увидели стайку уличных мальчишек, которые во главе с пьяницей кривлялись, изображая шествие «Марширующего Труда». Сердце Маргарет снова сжалось при мысли, что даже в то время, когда Мак-Грегор находится в зените славы, уже растут силы, которые, в конце концов, приведут его к гибели. Она крепко прижалась к отцу.
— Я люблю тебя, отец, — прошептала она. — Когда-нибудь у меня, вероятно, будет возлюбленный, но я всегда буду любить только тебя. Я постараюсь быть такой, какой бы ты хотел меня видеть…
Было уже два часа ночи, когда Дэвид Ормсби встал со стула, на котором просидел за чтением несколько часов. С улыбкой на лице подошел он к окну, выходившему на северную сторону города. В течение всего вечера под окнами проходили группы людей. Некоторые брели беспорядочной толпой, другие шли плечом к плечу, распевая «Гимн Марширующего Труда», а третьи, под влиянием винных паров, останавливались на улице и выкрикивали по чьему-то адресу угрозы. Теперь все было тихо.
Дэвид Ормсби закурил сигару и долго стоял, глядя на город. Он думал о Мак-Грегоре и о том, какую буйную мечту должен был вселить в голову этого человека наступающий день. Затем он вспомнил о дочери и о том, что теперь она избежала опасности. Его глаза приняли мягкое выражение: он был счастлив. Но когда он уже собирался лечь, им снова овладела тревога. Он зажег свет и подошел к окну.
А Маргарет в своей комнате тоже не могла заснуть и тоже стояла у окна. Она снова думала о Мак-Грегоре, и ей было стыдно оттого, что она думает о нем. И почти одновременно Дэвида Ормсби и его дочь охватило сильное сомнение. Маргарет не умела выразить его словами и только заплакала. А Дэвид Ормсби положил руку на подоконник, и его тело долго вздрагивало, словно от старости и усталости.
— Интересно бы знать, — пробормотал он, — как поступил бы я, будь я молод? Может быть, Мак-Грегор знает, что ему суждено поражение, и все же у него хватает мужества встретить его! Может быть, я ошибался, лелея мечту, зародившуюся в моем мозгу годы тому назад, во время скитаний, вдали от города.
Может быть, у меня и у Маргарет недостает мужества? Что, если, в конце концов, Мак-Грегору и той девушке известны оба пути? Что, если они, всмотревшись в ту дорогу, которая ведет к успеху, намеренно свернули с нее и без сожаления направились по тропе временного поражения? Что, если Мак-Грегор, а не я, познал истинный путь к красоте?..
Дополнения
Ш. Андерсон
Правильно выбрать войну {2}
Я, молодой чернорабочий, только что приехавший из маленького городка в Огайо, оказался в Чикаго [62] . Было время депрессии. Всемирная выставка [63] несколько лет назад оставила город без гроша.
Какой горожанин, приехавший в свое время из села, не помнит первых часов в городе высотных зданий, непривычных и жутких скоплений народа?
62
…только что приехавший из маленького городка в Огайо… — Андерсон приехал из Клайда в Чикаго в конце лета 1896 г. и оставался там до весны 1898 г.
63
Всемирная выставка… — См. примеч. 12 на с. 424.
Мы с братом шли по запруженным народом улицам. Он был всего на год или на два старше меня, но какая бездна внезапно пролегла между нами! Город не был для него чем-то новым. Брат уехал от нас два или три года назад и уже по крайней мере год жил в Чикаго [64] . Громада этого места, казалось, не производила на него впечатления.
В нашей семье не слишком-то демонстрировали свои чувства.
— Привет, малыш.
— Привет.
Мы прошли по многолюдным улицам, сели в трамвай. Он молча
читал газету.64
Брат уехал от нас два или три года назад и уже по крайней мере год жил в Чикаго. — Брат Андерсона Карл (род. 1874), уехав из Клайда в Кливленд в начале 1890-х гг., поселился в 1894 г. в Чикаго, где поступил в художественную школу. У. Саттон в своей книге «Дорога к Уайнсбургу» пишет: «Карл утверждает, что в последние годы Андерсон именно его винил в своем решении уехать и стать писателем. „Ты уехал изучать искусство, — говорил он, — и тем самым подал мне дурной пример“. Андерсон так говорил о занятиях Карла искусством: „Я прекрасно помню, как мы все гордились мыслью о том, что наш старший брат живет жизнью художника. Его выбор жизненного пути настолько на нас повлиял, что все мы в разное время испробовали себя на артистическом поприще“» (Sutton William A. The Road to Winesburg. New York: Metuchen, 1972. P. 53).
Так он повесил меня себе на шею. Я приехал в большой город зеленым юнцом. Работу в нашем городишке найти было трудно. Я сделал серьезный шаг, оставив братьев и сестру [65] , друзей детства, знакомые улицы, поля на окраинах, где с другими мальчишками охотился на кроликов.
Знакомые лица, вечерние прогулки с приятелями по тихим улицам.
Великие планы.
— Я буду, как мой отец, адвокатом.
— А я буду врачом.
— А я — коммерсантом.
65
…оставив братьев и сестру… — У Андерсона было четыре брата и сестра: Карл (род. 1874), Ирвин (род. 1878), Рэймонд (род. 1883), Эрл (1885–1927) и Стелла (1875–1917).
Мои собственные планы оставались туманными. Я был полон решимости.
— Дайте мне только шанс.
Не на нашей улице, а на той, где селились люди гораздо выше нас по социальному положению, жила одна девочка. Иногда она благосклонно на меня поглядывала, и вечером перед отъездом я к ней пошел.
Был летний вечер, и она сидела на крыльце своего дома.
Странно, что теперь, после стольких лет, я не могу вспомнить ее лицо. Блондинка она была или брюнетка? Не знаю.
Я сел рядом с ней. Возможно, уже тогда меня тянуло к сочинительству. Я написал речь, которую собирался произнести.
Это было объяснение в любви, предложение руки и сердца.
— Я ухожу отсюда в большой мир. Я люблю тебя. Я унесу твой образ в своей груди. Впереди суровая борьба, но я одержу верх. Я вернусь. Жди меня. Будь верна.
Думаю, это ее впечатлило. Должно быть, я написал что-то в таком роде.
Помню, как мы сидели на ступенях крыльца, как я протянул ей написанное, как она ушла в дом читать и как снова вышла ко мне. Я сидел и держал ее за руку. Мы поцеловались. Вдоль улицы перед домом росли тенистые деревья. Этот вечер, эта девочка, мои собственные мысли и чувства — все казалось мне прекрасным.
Потом, когда я нашел в городе работу, когда обзавелся собственной комнатушкой с дверью в общий коридор, вечер за вечером я ей писал.
Я не писал о своем испуге, о судорогах страха перед Чикаго, о том, что пробиться в таком огромном многолюдном городе казалось совершенно невозможным, но после, год спустя, когда я приехал домой вербоваться на войну [66] ,чтобы сразу стать местным героем, из тех, кто, как написала одна газета, «оставил доходную должность, чтобы ринуться на защиту своей родины», — я узнал, что она обручена с другим. Кажется, это был клерк из ювелирного магазина. Он не собирался на войну. Страдания кубинского народа не трогали его сердца. У него не было военной формы, и час моего мщения настал. Пришел день, когда мы, в составе местной военной роты, маршировали по главной улице к городскому вокзалу.
66
…когда я приехал домой вербоваться на войну… — В Испано-американской войне, официально объявленной 21 апреля 1898 г., добровольно приняла участие вся первая рота Шестнадцатого пехотного полка Национальной гвардии Огайо, в которой состоял Андерсон (см. примеч. 1 на с. 421). Сбор и чествование роты в Клайде происходили 25 апреля, а на следующее утро новобранцы отбывали в г. Толедо, где располагался штаб полка. В «Истории рассказчика» Андерсон так описывал события тех дней: «Америка жаждала героев, и я подумал, что приятно быть героем, и поэтому не стал записываться в армию в Чикаго, где меня не знали и где мой подвиг во имя родины мог пройти незамеченным, а послал телеграмму начальнику военной части моего родного городка в Огайо (текст телеграммы Андерсона, выражавшей его готовность идти воевать, был напечатан в местной газете „Энтерпрайз“ 3 марта 1898 г. как пример доблести и патриотизма молодежи Клайда. — Е. С.), сел в поезд и поехал туда. (…)
Приняли меня восторженно. Ни до этого, ни после меня никогда не чествовали, и мне это понравилось. Когда я со своим отрядом шагал на станцию, отправляясь на войну, — весь город высыпал на улицу. Девушки выбегали из домов, чтобы поцеловать нас, а у старых ветеранов Гражданской войны (см. примеч. 31 на с. 429), — они прошли через битвы, через которые нам никогда не пройти, — слезы навертывались на глаза.
Для молодого фабричного, каким я помню себя в то время, в этом было величие, торжество. Во мне всегда была какая-то изворотливость и хитрость, и я не мог убедить себя в том, что Испания, цеплявшаяся за старые традиции, старое оружие, старые суда, может оказать серьезное сопротивление наступающей мощной молодой нации, не мог отделаться от чувства, что еду с большой компанией на торжественный национальный праздник. А если участие в нем сулило славу героя, — превосходно, я не видел причин возражать» (Андерсон Ш. История рассказчика. М., 1935. С. 190–191).