В новую жизнь

— Дѣла-то нынче тово… куда мнѣ его брать?..

Николай долго просилъ и кланялся, хвалилъ сына и крестился на потолокъ.

— На васъ да на Бога, Иванъ Максимычъ, вся надежда.

Потомъ отецъ съ хозяиномъ куда-то ушли, а Сеня сидѣлъ въ углу, у лохани, оглушенный лязгомъ и визгомъ металла. Мальчикъ бросилъ раздувать горнъ и уже вертѣлъ громадное колесо, насмѣшливо поглядывая на „новичка“.

Уже къ вечеру возвратился отецъ, далъ Сенѣ пятакъ и сайку, покрестилъ, похлопалъ по спинѣ и сказалъ не совсѣмъ твердымъ голосомъ:

— Изъ милости Иванъ-то Максимычъ ужъ взялъ… Ты это самое понимай… изъ милости… Кому ты нуженъ? Чувствуй и потрафляй…

Прибьетъ ежли, — смолчи. Такъ ужъ вы, Иванъ Максимычъ, обучите ужъ… замѣсто отца, стало быть… Ну, прощай!

Онъ еще разъ потрепалъ Сеню по спинѣ, хотѣлъ что-то сказать еще, постоялъ, подумалъ и ушелъ совсѣмъ. Хозяинъ велѣлъ Сенѣ снять сапоги и далъ опорки, отобралъ зипунъ и шапку и выдалъ пальтишко, фартукъ и старый, безъ козырька, картузъ.

— Приглядывайся пока что… Вотъ тащи съ Васькой лохань.

Вертѣвшiй колесо мальчикъ взялъ изъ угла палку и показалъ, какъ надо дѣйствовать. Въ заднемъ углу двора они вылили помои въ яму, и мальчикъ сказалъ:

— Здоровый ты… Какъ тебя звать?.. Сенька?…. А меня Васька. А хозяина „Рыжимъ“ зовутъ, только ты не фискаль… Объ стѣнку умѣешь играть? Ужли не умѣешь?!.. Плевое дѣло. Тебѣ отецъ денегъ далъ?

— Да, пятачокъ…

— Ну, вотъ въ воскресенье сыграемъ. Я тебѣ и въ три листика покажу. Ты деревенскiй?

— Да. У насъ земля есть въ „Хворовкѣ“…

— А я изъ шпитательнаго… Отецъ тебя бьетъ?..

— А за что?..

— Ну, вотъ… такъ… мало ли…

— Нѣтъ. Такъ потаскаетъ разокъ, а то ничего…

— Ужли не билъ? ишь ты… А Рыжiй нашъ злющiй… Каждый день выволочка. Сгребетъ за волосы… такой чертъ…

Сеня слушалъ Ваську и думалъ: зачѣмъ отдалъ его отецъ къ хозяину?

Глава VI. У колеса

Первыя недѣли были особенно тяжелы. Не легко было привыкнуть къ новымъ порядкамъ; приходилось быть на чеку, не пропустить, среди ужаснаго шума, хозяйскаго окрика и летѣть по первому зову. Въ программу пятилѣтняго „ученья“ входили неизмѣнные подзатыльники, безъ чего, казалось, не могла бы дѣйствовать мастерская. Иванъ Максимычъ давалъ тычки и подзатыльники между дѣломъ и какъ-то машинально; хозяйка больше прибѣгала къ „таскѣ“. День принадлежалъ Ивану Максимычу, вечеръ — хозяйкѣ, вѣчно кашлявшей и страдавшей зубами.

— Лопать-то лопаешь хозяйское, а за самоваромъ, дьяволенокъ, не доглядѣлъ!..

И Сеня получалъ „таску“.

— У, каторжный! хоть бы сдохли вы всѣ, окаянные!.. Дѣвчонка оборалась, а онъ и ухомъ не ведетъ…

Следовала энергичная „выволочка“.

— А меня утюгомъ какъ двинетъ, вотъ въ самое это мѣсто, — показалъ Васька ожогъ на щекѣ. — Такая вѣдьма…

Съ утра и до глубокой ночи нельзя было присѣсть отдохнуть: приходилось бѣгать въ булочную за хлѣбомъ, гдѣ всегда давали „привѣсокъ“ сладкаго, обыкновенно съѣдавшiйся дорогой; въ мясную и на рынокъ съ хозяйкой, на бассейнъ за водой, въ желѣзныя и москальныя лавки; приходилось два раза въ недѣлю нести въ „городъ“ товаръ — кастрюли и самовары.

Но, кромѣ этихъ работъ, была и еще работа спецiальная.

Посрединѣ мастерской стояло большое, или, какъ говорилъ Васька, “чортово“ колесо, — приводъ съ бѣгающей по немъ широкой кожаной лентой. Лента эта вертѣла длинную желѣзную палку съ колесиками, отъ которыхъ шли ремешки къ станкамъ. Къ этому-то колесу, въ качествѣ двигателя, и былъ приставленъ Сеня.

— Колесо!.. — кричалъ мастеръ.

Сеня повисалъ на ручкѣ привода, колесо медленно повертывалось съ унылымъ пискомъ, и маленькiе станочки и точилки-полировщики начинали жужжать. Первое время Сеню очень занимала эта работа: онъ одинъ давалъ жизнь мастерской, заставлялъ жужжать и вертѣться станки.

Но, когда раскачавшееся колесо ударило его раза два по подбородку и швырнуло на полъ, онъ возненавидѣлъ его и понялъ Ваську.

— Ты что-жъ, чертенокъ!.. — кричалъ изъ-за перегородки Иванъ Максимычъ. — Только упусти еще у меня!

— Два года его вертѣлъ, — такое чортово колесище… — пояснялъ Васька. — Я ужъ его сломалъ разъ, да опять сдѣлали. Одного мальчишку чуть не пришибло…

День въ мастерской начинался съ шести утра и кончался въ восемь, когда старшiй мастеръ Кириллъ Семенычъ снималъ съ головы ремешокъ.

Тогда всѣ бросали работу и шли мыть руки, потомъ выходили курить къ воротамъ, а Сеня съ Васькой поступали въ распоряженiе хозяйки. Потомъ ужинъ, потомъ надо убрать посуду, принести воды, подмести мастерскую.

Потомъ Иванъ Максимычъ отправлялся въ трактиръ, и надо было дожидаться его и не задержать за дверью.

Кончивъ работы, мальчики приносили изъ чулана рваные тюфяки и устраивались спать на полу. Тушилась лампа, и въ уголкѣ, возлѣ лохани, начиналась бесѣда. Вспоминались мелкiя радости, прошлое, такое счастливое въ сравненiи съ настоящимъ. Сеня говорилъ о деревнѣ, о дѣдѣ Савелiи, объ Иванковской школѣ, о поѣздкахъ въ „ночное“.

— И волки у васъ есть? — спрашивалъ восторженно Васютка. — А вѣдмеди есть? Ужли нѣтъ вѣдмедей: а? Ишь, крысища бѣгаетъ… А есть у васъ тамъ… тигра?…

— Нѣтъ. У насъ больше зайцы!.. Надысь Семенъ волка вилами запоролъ…

— Хорошо у васъ, — вздыхалъ Васька. — А я и въ лѣсу-то не былъ ни разу… Меня, говорятъ, на камняхъ нашли, на мостовой.

Было холодно въ мастерской, и мальчики ежились подъ рванымъ лоскутнымъ одѣяломъ.

День за днемъ таяли впечатлѣнiя деревни: ихъ вырывали изъ памяти суровые нравы мастерской и этотъ вѣчный стукъ и лязгъ желѣза. Ѣдкiй запахъ кислотъ и каменнаго угля вытравляли нѣжныя ощущенiя, сохранившiяся въ душѣ отъ жизни подъ читсымъ и свободнымъ небомъ, среди луговъ и полей. Лежа на кирпичномъ полу мастерской, Сеня пытался вызвать въ памяти сладкiя грезы прошлаго, и это все рѣже и рѣже удавалось ему. Какая-то сѣрая стѣна уже закрывала ихъ, эти грезы.

Раньше, лежа съ дѣдомъ на печкѣ, или лѣтомъ, когда, бывало, на зорькѣ ходилъ онъ съ отцомъ на лугъ косить, онъ не чувствовалъ надъ собой гнета: тамъ онъ былъ вольнымъ, такимъ же работникомъ для семьи, въ свои одиннадцать лѣтъ, какъ и отецъ. Здѣсь же его отовсюду давила посторонняя сила, зависимость, страхъ.

И никого кругомъ, никого, кто могъ бы ободрить, сказать теплое слово.

Нѣтъ, въ затхлой мастерской былъ человѣкъ, и этотъ человѣкъ…

Но обратимся къ разсказу.

Иванъ Максимычъ цѣлый день былъ не въ духѣ, бранился съ женой, ругалъ мастеровъ и клялся, что „скоро вся эта канитель кончится“.

Постоянный заказчикъ, владѣлецъ крупной городской торговли, объявилъ себя несостоятельнымъ и не платилъ Ивану Максимычу.

— Лампы заправляй! — крикнулъ хозяинъ Сенѣ.

Тотъ пугливо жался у двери.

— Я говорю!!. Что?.. бутыль разбилъ?.. что?.. склизко? Вотъ тебѣ склизко!..

Онъ ударилъ Сеню наотмашь, сбилъ съ ногъ и продолжалъ дѣйствовать подвернувшимся подъ руку оловяннымъ прутомъ. Васька юркнулъ за печку. Мастера бросили работу.