В объятиях демона
Шрифт:
— Но мне кажется, что это Давид. — с уверенностью говорит Макс, тяжело вздохнув. — Он очень странно реагировал, когда к нему подошла Даша. Да и вообще, в последнее время он стал очень скрытный — постоянно куда-то пропадает, до него не дозвонишься, дома его периодически нет.
— Поддерживаю. — выступает Дарья, кивнув. — Слишком уж много агрессии от него в последнее время. Я с вами не общаюсь близко, но даже я это заметила… И Максим, мне действительно очень, очень жалко Яночку.
Она опускает глаза. Раньше она относилась к ним всем постольку поскольку. Эта компания казалась ей наглой, порой неуравновешенной, получающей свои оценки и место в университете исключительно за счет денег и известных, влиятельных родителей. Они казались ей просто фарфоровыми куклами. Красивыми, но фальшивыми. А сейчас же девушка
— Это не Давид. — тихо сказала Ксюша, опустив голову, и, мягко погладив Руслана по руке, выпустила ее из своего захвата.
— Откуда ты знаешь? — недоуменно нахмурился Максим, скрестив руки на груди. — Я ему вчера звонил, он не брал трубку весь вечер или недоступен был. Так что не понимаю, как ты вообще можешь быть в этом уверена.
— Я была с ним. — внезапно отрезает Орлова и тут же жалеет о своих словах.
Темноволосая искренне не понимала, что ее вынудило вообще сказать это при всех, сказать это при Руслане. Наверное, это было какое-то чувство справедливости и необходимость помочь Давиду, ее природная доброта. Что-то ей подсказывает, что если бы сейчас она не сказала правду, все это повесили именно бы на несчастного Месхи. А ведь и агрессия в сторону ребят, и его пропадания, и сбрасывания звонков — все из-за нее. Ксюша ведь видела, как Давид переживал из-за нее, из-за того, что она не с ним, постоянно нервничал и злился. А теперь… А теперь она просто обязана отплатить ему за это. Пусть и ценой собственной любви к Костомарову. Вообще непонятно, с чего вдруг в ней сейчас проснулась такая жертвенность, такой желание помочь адыгейцу, ведь с каждым днем в ней все сильнее укреплялось понимание того, что любит она Руслана. Но пути назад уже не было. Сказанное назад не возьмешь.
Ксения жалеет об этом в тот же момент, когда видит изумленно уставившиеся на нее зеленые глаза Руслана, в котором сейчас целый спектр эмоций. Во-первых, это непонимание, во-вторых — надежда на то, что она брякнула это просто так, а в-третьих, разочарование. И вот это сейчас было для нее самым страшным — она очень боялась последствий, и вот сейчас, именно в этот момент она ощущала, насколько же она идиотка. Как она вообще могла повестись на Месхи, как могла предать этот чудесного парня, который смотрит сейчас на нее с таким разочарованием.
— У вас что-то было? — тихо спрашивает парень, не отрываясь глядя ей в глаза. Вот сейчас утаивать от него ничего не нужно было. Лучше говорить правду. Для Костомарова сейчас вообще все общие проблемы отошли на второй план — казалось, еще чуть-чуть и его сердце просто разорвется от боли и разочарования в той девушке, которую он, фактически, боготворил, сделал для себя нимфой, готов был строить ей памятники и фонтаны. Он был словно в каких-то розовых очках все это время. Очень жаль, что обычно такие розовые очки разбиваются стеклами во внутрь.
— Да. — тихо отвечает ему девушка, не в силах больше выдерживать этот пронзительный взгляд, и отворачивается от парня. Ксюша уставилась в пол, надеясь, что больше никогда не посмотрит на Костомарова. Потому что она сгорит от стыда, если хоть еще раз на него взглянет.
Раздается звон. Из рук Костомарова вылетает уже пустая кружка из-под кофе и с громким звоном разбивается. Но непонятно, что это разбилось сейчас — кружка или его сердце. И то, и другое, пожалуй. Какое-то время он молча открывает и закрывает рот, словно выброшенная на берег рыба, и силится хоть что-то сказать. Выходит плохо. Мысли в голову не идут.
— Понятно. — тихо отзывается Руслан, опуская взгляд в пол точно также. Это единственное, на что его хватило — голос был сдавлен, в нем буквально слышалось все то, что читалось у него на лице. И одной из таких вещей была подавленность.
Казалось, что все сидящие сейчас здесь наблюдали за разворачивающейся драмой. Никто даже предположить не мог, что сейчас
все повернется так. Судьбы разваливались и это было невооруженным взглядом, а их компания фактически трещала по швам. И больше она уже никогда не соберется вместе. Максим и Руслан сейчас понимали это максимально отчетливо — больше не будет дружеских посиделок, песен под гитару, вечеринок в особняке Костомаровых, летних коротких встреч, совместной учебы. Все рухнуло, превратилось в пыль и в прах, который осталось теперь только развеять на ветру. На этих обломках ребята уже точно никогда и ничего построить не смогут — слишком велики потери. Слишком много разбитых сердец, сломанных судеб, одна из которых рухнула прямо у всех на глазах. По Руслану было видно, что все — он в полнейшей прострации, видимо, пытается что-то сообразить и привести себя в порядок, чтобы решать их проблемы дальше, но он не может.Ксения вновь дотрагивается до его руки, желая немного привести его в чувство. Руслан резко поднимается, все также не глядя на Ксюшу, с презрением на его красивом лице отстраняет свою руку от ее прикосновений, а после решительным шагом направляется к выходу из квартиры Новикова. Он поймет, Рус даже не сомневался в этом, сейчас у него была куда более серьезная цель. Ксюша подскакивает и несется за ним, в коридоре хватая куртки их обоих — Руслан вылетел настолько на эмоциях, что благополучно забыл про верхнюю одежду.
— Рус, подожди! — кричит девушка, натягивая сапожки и быстро перебирая ножками по ступенькам, направляясь прямо вниз. Рус уже спустился, и девушка слышала, как открылась дверь подъезда. Ей нужно было ускорить шаг, это она и сделала, побежав по этой самой лестнице едва ли не на пределе всех своих возможностей.
— Ну Руслан! — кричит девушка, уже просто захлебываясь в своих слезах. Она не хотела плакать, но эмоции также душили и ее, ведь все-таки темноволосая очень любила этого человека. Если быть совсем честной — она уже в голове даже распланировала их семью. И самое интересное, непонятно — чего девушка боялась. То ли того, что Давид все расскажет, то ли его гнева, то ли того, что он ее не отпустит. Но один раз девушка не смогла сказать ему «нет», а теперь вся ее жизнь катилась в пропасть.
— Не подходи ко мне. — максимально отчетливо и ровно выдает Рус, повернувшись все-таки к ней, но ступая медленными шагами к машине, идя спиной вперед. — Ты уже сделала все, что могла и хотела, я тебя могу только поздравить. Счастья и любви. Благополучия. Я могу ехать?
— Рус, пожалуйста, послушай… Все не так, я тебя люблю, слышишь? — тихо говорит она ему, подходя к нему и поджимая губы. Ее сердце билось со скоростью света, она задыхалась и не могла нормально подобрать слов. Да и что здесь вообще можно было сказать в свое оправдание?
— Рус, пожалуйста… — тихо шепчет девушка, обеими руками вытирая слезы из глаз, макияж уже был весь смазан. Пусть он и был легким, но девочка представляла сейчас собой достаточно жалкое зрелище — и Руслану тоже было ее просто безумно жалко. Но потом он мгновенное вспоминал о том, что параллельно она была и с его другом, одним из лучших друзей, и ему самому становилось настолько больно, что это затмевало все оставшиеся чувства. Хотелось сделать что угодно, лишь бы больше не чувствовать вообще ничего. Просто на какой-то период выключиться. Словно уснуть.
— Только не делай глупостей, Руся… — тихо просит Орлова, попробовав подойти к нему немного ближе, но после тяжелого взгляда прекращает эти попытки сразу же, останавливаясь на месте.
— Боишься за него? — усмехается он, пожимая плечами и, окончательно развернувшись, быстро направляется к машине, что стоит уже совсем неподалеку.
Ксюша стоит в растерянности — она не знает, что ответить. Лишь когда машина, взвизгнув тормозами, удаляется восвояси из двора Новикова, Орлова начинает догадываться о том, куда он едет и зачем. К Давиду. Выяснять отношения. Черт возьми. Ксюше было так стыдно за всю эту заваренную кашу, что хотелось просто скрыться, сбежать, исчезнуть, но больше никогда не показываться на глаза ни друзьям Руса, ни в университете, ни Месхи. Желательно было бы конечно еще и в зеркало себя никогда не видеть — но это уже нереально. Почему-то сейчас ей казалось, что она переведется, уедет, сделает что угодно, лишь бы больше ее никогда не видели. Она не хотела порицания и очень боялась его. Но здесь уже виновата сама.