В огне повенчанные. Рассказы

Идущий следом за Казариновым рыженький Конкин дурашливо хохотнул, словно чему-то обрадовавшись.

— Что ржешь, Саня? Ай смешинка в рот попала? — благодушно спросил Селезнев.

— Дак ведь чудно!.. Лейтенант думал: раз дал закурить — значит, мы ему все так и выложим. Держи карман шире. Не на тех нарвался!..

Резкий запах вареной конины ударил в ноздри. И снова Казаринов ощутил острый приступ голода.

— Чуете, лейтенант? — спросил Селезнев, шмыгая носом.

— Чую.

— Люблю повеселиться, особенно — пожрать! — ни к селу ни к городу ляпнул Конкин и, считая, что сказал нечто остроумное и очень подходящее к разговору, зычно загоготал.

Вход в землянку подрывников был завешен двумя плащ-палатками и суконным одеялом, отчего тепло в землянке держалось надежно. Две крупнокалиберные «люстры» освещали землянку, посреди которой алела малиновыми боками чугунная печка, накаленная так, что с улицы Казаринову показалось, что он зашел в предбанник.

При появлении своего командира Альмень радостно вскочил с нар и хотел что-то сказать Казаринову, но его сзади резко одернул Иванников. В руках Альмень держал большой кусок горячего мяса. Розовый подбородок и щеки его маслянисто лоснились, глаза блестели.

У подрывников был ужин. Примостившись кто где: кто на нарах, кто на ящике из-под патронов, кто на канистре из-под бензина, каждый жадно вгрызался зубами в горячий кусок конины. Капитан Дольников сидел несколько обособленно на ящике из-под снарядов и, неторопливо отрезая острым морским кортиком небольшие кусочки мяса, кидал их в рот и, как показалось Казаринову, рассказывал своим бойцам что-то смешное.

Казаринов успел заметить, что Иванников и Вакуленко, у которых с утра во рту не было маковой росянки, ели конину без аппетита.

Шагнув к Дольникову, Казаринов доложил но форме:

— Товарищ капитан, по приказанию командира дивизии прибыл в ваше распоряжение!

— Знаю. — Капитан сдержанно, как-то по-свойски улыбнулся, достал из полевой сумки пистолет и три обоймы с патронами и протянул их Казаринову. — Только что звонил полковник Реутов. Сказал, что в нашем полку прибыло. Давай раздевайся, лейтенант, пока не остыла ляжка орловского рысака. Заправляйся как следует. С завтрашнего дня все четверо переходите на довольствие в нашу команду. — Капитан повернулся в сторону здоровенного вислоплечего красноармейца, который изо всех сил лупил о топор костью, пытаясь выбить из нее мозг. — Кудияров!.. Где доля лейтенанта?

— Там, в котле… — Кудияров показал на черный двухведерный чугунный котел, подвешенный в углу землянки на жерди.

Казаринов снял шинель, расстегнул ворот гимнастерки и огляделся. В большой, жарко натопленной землянке, где свободно мог бы разместиться взвод в полном составе, Григорий вместе с капитаном насчитал двенадцать человек.

— Шикарно вы устроились, капитан, ничего на скажешь, — окидывая взглядом ярко освещенную землянку, проговорил Казаринов. — Для двенадцати человек этот зал — прямо-таки роскошь. С таким комфортом мы еще не воевали.

— Ты прав, лейтенант, — сумрачно проговорил Дольников, как-то сразу изменившись в лице. — Строили эту землянку сорок человек. В первые дни для всех сорока хватало места. А вот сейчас, видишь: осталось со мной раз-два и обчелся. Но ничего!.. — Капитан вскинул седую голову, улыбнулся ясной и открытой улыбкой и отыскал взглядом Иванникова, Альменя и Вакуленко. — Пока тебя таскали по штабам, я тут, грешным делом, провел интервью с твоими хлопцами. Мне они пришлись по душе. Раз у черта на рогах не дрогнули, то в нашей команде с нашими огневиками и вовсе не пропадут. Как думаешь, лейтенант?

— Я думаю так же, как и мои солдаты.

После сытного ужина капитан приказал своему ординарцу постелить Казаринову на нарах с краю, ближе к печке. А когда Григорий, разуваясь, спросил, какие обязанности возложит на него командир спецкоманды, капитан после некоторого раздумья ответил:

— Обязанность у всех у нас одна бить врага. О конкретных делах поговорим завтра. Утро вечера мудренее. А честно говоря, ваше пополнение для нас — просто спасение. Спокойной ночи, лейтенант.

— Спокойной ночи.

Казаринов пытался заснуть и не мог. Ворочался, вздыхал. Перед глазами проплывали лица людей, с которыми свел его прожитый день. И среди всех этих лиц крупным планом вставало суровое лицо капитана Дольникова. Вдруг ни с того ни с сего на ум Григорию пришла восточная пословица, которую он однажды слышал от деда и которая почему-то прочно врезалась в его память… «Два сильных человека, прежде чем подружить, всегда обязательно поссорятся…» И тут же внутренне устыдился: «Не тем козырем пошел, Казаринов. Капитан Дольников — человек сильный, с характером, это видно сразу… А ты?.. Ты, лейтенант, чего лезешь холостым патроном в боевую обойму сильных?..»

Как вчера, как неделю назад и как месяц назад, перед самым сном, когда неуловимо трепетно дрожит зыбкая полоса между явью и забытьем, на память Казаринову пришла последняя встреча с Галиной. Он ее спросил:

— Ты его чувствуешь?

Она ответила:

— Все ощутимее и ощутимее…

— Главному врачу об этом сказала?

— Нет. Скажу, когда уже нельзя будет больше стоять за операционным столом.

— Почему ты не бережешь себя и его? Ведь если с тобой что случится — я не переживу этого.

— Я тоже… Если с тобой что случится. А пока мы в одной армии, пока мы рядом и видим друг друга, ни со мной, ни с тобой ничего не случится. Я знаю одну спасительную молитву. Ты в это веришь?

— Во что?

— В мою молитву, в любовь мою?..

— Я верю в тебя и в нашу любовь. Но предупреждаю; если ты завтра же не скажешь начальнику госпиталя, что у тебя под сердцем ребенок и что по законам природы и медицины ты должна подумать о своем здоровье и готовиться к материнству, я сам пойду к главному врачу и расскажу обо всем!

— Я боюсь за тебя.

— А я боюсь за тебя…

Зыбистая пелена забытья заволакивала лицо Галины, заглушала ее мягкий, грудной голос… Люди, лица, бои, сменяясь, громоздились в непрерывную цепь самых неожиданных сновидений.

ГЛАВА XXIII

Весь день пятого октября и всю следующую ночь через боевые порядки дивизии Веригина, на всем ее почти двадцатикилометровом протяжении, на восток отходили полуразбитые, истрепанные в неравных боях части регулярной армии. Первое время, когда поток беженцев и отступающих разрозненных подразделений и одиночных бойцов был небольшим, дежурные посты, выставленные на дорогах и в проходах минных полей, еще кое-как справлялись с задачей и выборочно проверяли лиц, идущих в тыл, но поток идущих на восток все увеличивался.