В подполье Бухенвальда

О Бухенвальд, судьба моя, Вовек мне не забыть тебя.

Поют не потому, что им хочется петь, а потому, что не петь нельзя, потому что эти команды называются «зингенде пферде», то есть «поющие лошади».

Каждую такую повозку сопровождает или эсэсовец, или форарбайтер из бандитов. Наметанный глаз сразу замечает умолкнувшего певца, и на голову, плечи, лицо несчастного сыплются удары плети или дубинки.

Часто одна из «поющих лошадей» падает с разбитой головой или просто от изнеможения, и его товарищи волокут по земле вместе с вагонеткой за прикрепленный к нему конец цепи и поют. Поют, если даже горло перехватывает злоба, поют потому, что надо жить.

Более 400 метров тянется эта «веселая» дорога с подъемом в пятнадцать градусов, и не случайно острый щебень, покрывающий ее, имеет буровато-ржавый цвет. Каждая пядь этой дороги обильно полита кровью человеческой. Какими счастливцами по сравнению с этими «поющими лошадьми» кажутся знаменитые репинские «Бурлаки».

Но вот конец дороги. Специальная, верхняя, команда арестантов разгружает вагонетку. Эсэсовский солдат деловито отстегивает цепь, за которую прикреплен упавший, не менее деловито стреляет ему в ухо и приказывает отнести труп в штабель таких же трупов около дощатой кладовой для инструмента.

В один из таких дней работавшему рядом со мной чеху неожиданно в голову попала пустая бутылка. Осколки стекла, брызги крови, вскрик боли и испуга и дикий хохот откуда-то сверху. Как будто бы само мрачное небо Тюрингии хохотало над судьбой этого несчастного. Оказывается, расположившаяся на верху скалы компания офицеров устроила грандиозную попойку и сейчас дружным хохотом одобряла меткий удар одного из подгулявших. Чех оказался крепким человеком и не упал от ошеломляющего удара. Он стоял, покачиваясь, сжимая руками разбитую голову. Между пальцами сочилась кровь и по руке стекала в рукав полосатой куртки.

Забыв всякую осторожность, я схватил его за локоть и оттащил под один из уступов возвышающейся над нами вертикальной скалы. Оказавшийся тут же Иван быстро сбросил с одного плеча полосатую куртку и через мгновение подал мне оторванный рукав своей нательной рубахи. Туго затянув голову пострадавшего чеха, я тут же делаю вид, что ничего особенного не произошло и что я пытаюсь выворотить большую каменную глыбу из-под основания скалы. Но если офицеры сверху не видели моего поступка, то его видел один из форарбайтеров.

Вот он подходит ко мне, весело улыбаясь, спокойный, неторопливый, и я неожиданно лечу к подножию скалы от страшного удара в подбородок. В какую-то долю мгновения замечаю рывок Ивана в мою сторону и перехватившую его руку чеха с забинтованной головой. Быстро вскакиваю на ноги и едва успеваю прикрыть руками лицо от свистящих ударов плети. Чувствую, как обжигающие удары, вместе с клочьями одежды срывают на руках и плечах кусочки кожи. Форарбайтер старается, подбадриваемый пьяным хохотом сверху.

Не знаю, чем бы это для меня кончилось, если бы со стороны постовой цепи не раздался сухой треск выстрела. Удары прекратились, и, отняв от лица руки, я вижу, как один из заключенных, с кругом флюгпункта на одежде, бежит, припадая на одну ногу, стараясь укрыться в общей толпе. По-видимому, неосторожно отошел в сторону. Форарбайтер бросает меня и бежит наперерез раненому. С верха скалы хлопает второй выстрел, на этот раз пистолетный, и хромающий человек падает, уткнувшись лицом в щебень. Его руки вытянуты вперед, одна нога подогнута, как будто и мертвый он стремится затеряться в общей толпе заключенных.

Форарбайтер жестами пытается показать свое восхищение меткостью выстрела находящимся на верху скалы, потом распоряжается бросить труп на одну из повозок с камнем и, забыв обо мне, отправляется на поиски следующей жертвы.

Только тут замечаю, что я со всех сторон окружен тесной толпой чехов, французов, русских, делающих вид, что они усиленно работают. Понимаю, что они стараются прикрыть меня от глаз форарбайтера, и в груди что-то сжимается, к горлу подкатывает какой-то теплый клубок, и на глаза просятся слезы. Хорошие слезы благодарности.

По заведенному обычаю по окончании работы каждый из работающих в нижних командах должен взять на плечи по большому камню и попутно отнести его наверх. Это страшный момент, потому что к концу рабочего дня совсем не остается сил, а взять камень поменьше — значит рисковать получить добавочный.

Взваливая на плечи камень, не замечаю, как сзади подходит форарбайтер и, опять улыбаясь, показывает носком сапога на другой камень, еще больше того, который я уже взял.

— Нох дизе, — говорит он, то есть: «еще этот», и чтобы я его правильно понял, поднимает этот камень и сам кладет мне на другое плечо. «Ну, конец!» — мелькает у меня в голове. Чувствую, что не смогу донести такой груз, а бросить камень по дороге или уронить — значит проститься с жизнью.

Сгибаясь и покачиваясь под тяжестью двух камней, иду в толпе таких же рабов, как и я. Уже через несколько шагов чувствую, что в глазах начинает темнеть, кровь стучит в висках, сердце не умещается в грудной клетке. Проклятые камни с каждым шагом становятся все тяжелее, и кажется, нет конца этой дороге смерти.

«Дойти. Во что бы то ни стало дойти», — сверлит мысль, и тут же сознание подсказывает: «Не дойду». Онемевшие пальцы левой руки, поддерживающей этот камень, начинают слабеть, нестерпимо больно ключице, которая вот-вот треснет под острым ребром этого груза.

Мельком вижу сбоку напряженное лицо Ивана. Он понимает, что я вот-вот упаду, упаду, чтобы никогда не подняться, и в его глазах, как в зеркале, вижу отражение своего страдания. Его губы чуть слышно шепчут: «Иди! Иди!» — и я иду из последних сил, иду, напрягая всю волю, уже не видя ни окружающего, ни дороги.

— А ну, подожди, — слышу сзади незнакомый голос и сквозь пелену какого-то тумана вижу кисть неестественно громадной руки, снимающей с моего плеча проклятый камень.

Вцепившись двумя руками в оставшийся на правом плече камень, чувствую громадное облегчение. Возвращается ясное сознание, и я уже вижу знакомый бугорок на дороге, половину рокового подъема.

Скосив глаза и чуть повернув голову, вижу молодое, почти детское лицо и атлетическую фигуру. Парень очень свободно, без всякого напряжения несет свой и мой камень.

— Иди, не оглядывайся, доходяга. Этот гад ушел в хвост колонны. Не заметит, — тихо говорит он, озорно, по-мальчишески улыбаясь.

Наконец дошли. Бросаю свой камень куда положено и стою, качаясь, всеми силами стараясь не упасть. Обидно было бы упасть сейчас, когда все же дошел. Чувствую, что Иван крепко берет меня под руку, кто-то подает кружку с водой. Оказывается, это чех с повязкой на голове.