В подполье можно встретить только крыс

Комбриг без спора согласился с этими доводами. Я сказал, далее, что вопрос этот не нов. В округ уже обращались еще при Померанцеве, но недостаточно настойчиво. И я боюсь, что если мы решительно не потребуем этих двух батрайонов, то в случае какого-нибудь разбирательства вину за их отсутствие взвалят на нас. Вишнеревский и с этим согласился. Тогда я, согласовав с ним суть и тон бумаги, которую надо послать в округ, попросил разрешения послезавтра лично поехать с нею.

– Да хоть завтра, - сказал он, - такие дела нельзя откладывать. И так мне могут сказать, что я очень долго думал. Ведь я в УР'е уже больше чем полгода.

– Нет, к завтрашнему дню я не успею подготовиться. Так что разрешите послезавтра.

Когда я уже был у дверей, вдруг раздался сухо-официальный голос:

– Товарищ начальник инженеров! А почему Вы являетесь ко мне не по форме?

Сделав поворот кругом, я удивленно произнес: "Не понимаю!"

– Вы не сменили знаков различия.

Я действительно продолжал ходить со своими двумя шпалами, т. е. со знаками различия по должности командира отдельного батальона. Полагалось же одновременно со вступлением в новую должность одевать знаки различия по этой должности, если в приказе не оговорено иное. Как я уже писал, при выпуске из академии в приказе о моем назначении на должность 7-ой категории (одна шпала) указывалось "с присвоением Т-8" (две шпалы). В последнем приказе никакой оговорки не было, и это означало, что мне полагалось вместо двух "шпал" одеть один "ромб" (К-10). Но шло присвоение званий. Уже очень мало осталось тех, кто их еще не получил. Не получил и я. Но приказ мог придти в любой момент, и я не хотел что-либо менять на петлицах, чтобы не попасть в смешное положение. Дело в том, что знаки различия для званий были оставлены те же самые, что носились по должностям (квадраты, прямоугольники, ромбы). Но звания давали (по знакам) значительно ниже должностных. Бывали даже случаи, когда человек, носивший по должности три ромба, по званию вынужден был одевать три квадрата. Померанцев вместо трех ромбов одел по званию один. Вишнеревский вместо двух - тоже один. Оба этих присвоения относились к числу "счастливых" случаев. Как правило, бывало хуже. Было немало случаев, когда человек получал не только более низкие знаки, но и интендантское звание, что для командного состава было оскорбительно. Многие старались скрыть свои новые знаки. Широко, в холодное время года, стали пользоваться бекешами, на меховые воротники которых петлицы не нашивались. Ходили всяческие горькие шуточки. Начальник штаба УР'а (у Померанцева), получивший звание первым в УР'е, вместо двух ромбов одел один и на следующий день шутил: "У моего сына в школе ребята спрашивают - что теперь твой папа носит?

– а он - один ромб и одну дырочку". Другие на подобный вопрос отвечали: "Две шпалы... на двух петлицах". Была масса обиженных. Был даже случай, опубликованный в приказе Наркома обороны, когда офицер отказался от присвоенного ему звания. И нарком без зазрения совести писал об этом офицере в приказе: "Всю свою службу в армии околачивался в штабах". Этим он пытался обосновать оскорбительно низкое звание, но унизил штабную службу. Помню, какое невыгодное впечатление произвел этот приказ на штабных командиров. Их теперь официально отнесли к второстепенным военным работникам.

Высокие командирские звания получали лишь те, кто вce время командовал. Годы учебы, служба в штабах и тылах, преподавательская работа не только не учитывались для званий, а влияли отрицательно. Звания присваивали центральные комиссии. Одну возглавлял Буденный, другую Тимошенко. Рассказы о работе этих комиссий передавали из уст в уста. Вот, например, Буденный открывает заседание. Мелкий военный чиновник докладывает прохождение службы. Например: в армии пять лет. Командовал взводом, ротой, недавно назначен командиром батальона. Буденный изрекает "майор". Все соглашаются. Никто даже фамилией не интересуется. В то же время военно-образованные, знающие свое дело начальники штабов дивизий, начальники оперативных отделов корпусов тоже очень часто получали звание майора. А вот доклад о другом кандидате. Подпоручик старой армии, участник гражданской войны, на штабных должностях; окончил военную академию, сейчас преподает в ней. Буденный: давно служит, но как-то все где-то по закоулкам. Дадим ему полковника интендантской службы. Человеку нанесена самая тяжкая обида.

Интендант по-тогдашнему - это вроде невоенный. Я лично знал молодого человека с тремя ромбами. Он работал в Управлении Боевой Подготовки Красной Армии инспектором физической культуры и спорта. Ожидая звания, он был буквально больным: - "Дадут мне интенданта".
– сокрушался он. И как же он радовался, когда ему дали старшего лейтенанта, т. е. три квадрата вместо трех ромбов. Но оскорбительные интендантские звания давали широко, распространенно. Я видел начальников штабов полков и дивизий, начальников оперативных отделов дивизий и корпусов с интендантскими званиями. Это было оскорбление людям, но это было и унижение важнейших должностей, подрыв престижа этих должностей. О людях с интендантскими званиями, какой бы они пост не занимали, презрительно говорили: "У него три шпалы на зеленом поле (на зеленых петлицах). Да что иное и могли сделать "икона с усами", как назвал Буденного генерал Шарабурко, "дубовый маршал", как звали в армии Тимошенко. Им и подобным вверили это ответственное дело, чтобы они натворили побольше недовольных и тем помогли выявить тех, кто способен не соглашаться с начальством, не говорить "спасибо", когда плюют в глаза. Впоследствии многие из арестованных офицеров рассказывали, что одним из обвинений было: "Проявлял недовольство полученным званием и высказывал критические суждения".

Я своего звания ожидал без страха. Почти твердо я знал его. Мне было понятно, что с точки зрения буденных я, по сути, гражданский человек: два года в академии, два года в штабе и год командования батальоном - больше чем на старшего лейтенанта по командной части не тяну. А между тем занимаю высокий пост и имею квалификацию военного инженера - значит дадут военно-техническое звание на одну или двe шпалы, т. е. военинженер 3-го или 2-го ранга. Хотя, конечно, могло случиться и что-то неожиданное. Когда решение находится в буденно-тимошенковских руках, ждать можно всего. Поэтому мне не хотелось ничего менять на петлицах до получения звания. Но приказ есть приказ. И я одел свой ромб. Проносить его долго мне не пришлось - не помню сколько, но не более 15-20 дней. Пришел приказ. Мне было присвоено звание военинженера 3-го ранга. И я в ту же дырочку, где был ромб, вставил присвоенную мне "шпалу".

Однако в Смоленске я был с ромбом. И это, я потом предположил, была рассчитанная хитрость Вишнеревского. Сообразив, что знаки различия военно-технического состава по званиям не отличаются ничем от тех, которые носились по должностям, он захотел, чтобы я выглядел попрестижнее, пробивая наш вопрос. А может быть, он этого и не думал. Просто хотел, чтобы строго соблюдался установленный порядок. Так это или не так, но по знакам различия я в Управление начальника инженеров оказался самым большим начальником. Даже начинж имел только три "шпалы", правда, командные - полковник. Ко мне же все обращались как к имеющему звание бригадного инженера, и все для меня делалось быстро. В тот же день я получил аудиенцию у начальника штаба округа, а на следующее утро у командующего, чьи обязанности выполнял в то время Тимошенко. Уехал я, имея распоряжение немедленно приступить к строительству двух батальонных районов. Были оформлены и наряды на строительные материалы.

В тот же день, когда я вернулся из Смоленска, меня навестило весьма примечательное существо. Представьте себе человеческий череп, обтянутый самой тонкой писчей бумагой. В глазницах стеклянные, совершенно неподвижные глаза непонятного голубоватого цвета с каким-то налетом тумана. Уши и нос тоже неподвижны и того же бумажного цвета, что и лицо. Череп покрыт расчесанными на левый пробор белесыми волосами, которые производят впечатление или искусственных или перенесенных сюда с чужой головы. Губы настолько тонкие, что рот выглядит буквально ниточкой. При разговоре губы часто раздвигаются на всю ширину рта, обнажая желтоватые зубы. Это улыбка. Жуткая, я бы сказал, улыбка, т. к. ни один мускул на лице не сдвигается с места, а глаза остаются неподвижными и ничего не выражающими. Впечатление черепа при таких "улыбках" усиливается: создается впечатление, что кто-то где-то дергает невидимый шнурок и раздвигает губы, прилепленные к этому черепу.

Мне стоило большого труда НИЧЕМ не выказать состояния, в которое меня привел вид этого призрака. Он шел ко мне от двери с раздвинутыми губами и, подойдя, протянул руку: Кирилов. Ага, так вот кто это. Начальник отдела контрразведки "Смерш" Минского укрепленного района Кирилов. Я слышал эту фамилию, но как-то не доводилось видеть его и слышать о нем. Сейчас, глядя на него, я невольно вспомнил Васильева. Встретиться с этим привидением в том месте, где ты в полной его власти - дело страшное. Мысль о Васильеве меня так захватила, что тяжкое впечатление, которое он произвел на меня, рассеялось. Я представил себя на месте Васильева и решил, что на это чудище, чтобы отстоять себя, не надо реагировать. После этого разговор с ним пошел у меня нормально. Однако впоследствии, когда аресты пошли один за другим, я каждого арестованного представлял в застенке лицом к лицу с этим живым скелетом.

Сейчас же мы говорили у меня в кабинете. Я сразу перешел на деловой тон. Сказал, что жду от контрразведки помощи. "Мы будем строить в районе Плещениц два батальонных района. Я сегодня привез распоряжение об этом. Работа срочная и очень важная. А главное, нам важно скрыть, что мы это строим. Я думаю дополнительно "закрыть" 3-4 района. Во всех этих районах начнем работы, но действительные только в одном. Все районы возьмем под охрану, но самая бдительная охрана - в действительном районе. Надо, чтобы и птица непотребная не пролетела туда".

Не знаю, зачем он приходил, но моя экспрессия захватила его. Лицо, правда, никак не реагировало, но разговор он вел по моей теме и весьма заинтересованно. Я попросил, чтобы он помог в подборе охраны и людей, которые будут вести работы в ложных районах. Он сказал: "Я поручу это Черняеву". И тут я решил идти на пролом.

– Видишь ли, я на него не очень надеюсь, - и я рассказал историю с ним в сапбате 4 ск.
– Не очень он любит работать. А это дело требует внимания, добросовестности и много труда. А кроме того, я думаю, что он относится ко мне не очень дружелюбно. А это может помешать делу.

– Хорошо!
– Сказал он, - Я это дело обдумаю. Надеюсь, сделаем так, чтоб все обернулось на пользу нашей партии и народу.

На этом и закончилась наша первая встреча.

Первая, но далеко не последняя. Часто я встречался с Кириловым. Еще чаще вспоминал, в связи с начавшимися арестами в УР'е. Тяжкое чувство оставил во мне последний период моего пребывания в Минском УР'е. С одной стороны, я не мог не чувствовать удовлетворения от того, что совершил столь огромное продвижение по службе. Не могли не радовать и бесспорные трудовые успехи на новом поприще. Но с другой стороны, не было той радости творчества, что во время практики. Теперь тоже делалось дело. И пожалуй более квалифицированно, но сердце не радовалось, а было в тревоге. Постоянно как будто кто-то подозрительно наблюдал за твоими действиями. Эта "беспричинная", не ясно осознаваемая тревога усиливалась с каждым новым арестом. Я же весь УР исколесил многократно, знал всех командиров полков и артпульбатов, со многими вступил в приятельские отношения. И вот одного, другого, третьего... арестовывают. Остальные на глазах меняются. Исчезла прежняя откровенность, непринужденность. Люди начинают смотреть на тебя подозрительно, иные со страхом.