В подполье можно встретить только крыс

Я хорошо знал полковника Кулакова, командира 39 полка, лучшего, по-моему, из командиров полков. Я с ним крепко подружился в деле, в службе. И вот начинаю видеть его все менее и менее общительным. Потом его вызывают на дивизионную партийную комиссию (ДПК) - обвиняют "в связях с врагами народа". И это потому, что он служил вместе с людьми, которые оказались арестованными. В партийной формулировке это звучит "оказались врагами народа". Не "арестованы по подозрению", а "оказались врагами народа". Раз арестованы, значит "оказались". Кулаков резонно говорит, что знал этих людей как честных и добросовестных командиров и совершенно не был осведомлен об их враждебной деятельности. Но его из партии исключают за "связь с врагами народа". Убитый, он едет домой. На въезде в городок его поджидают молодчики Кирилова, пересаживают в "воронок" и, не дав повидаться с семьей, везут обратно в Минск - в тюрьму.

За Кулаковым на ДПК потащили командира 38 полка - полковника Куцнера. Обвинение такое же и решение тоже "исключить из партии за связь с врагами народа". Уже много лет спустя я от прошедших такое исключение узнал, как дальше развертывались события. В тюрьме следователь предъявлял обвинение: "связь с врагами народа". Основание - решение партийной организации. А дальше: "Рассказывайте о своей вражеской деятельности!" И... пытки. Вот и вся несложная механика размножения врагов народа. После ареста такого "связанного с врагами народа", как Кулаков, начались аресты тех, кто был связан с ним. У Кулакова в полку, вскоре после его ареста, были арестованы начальник штаба полка, командир артпультбата и далее пошли арест за арестом всех, кто был связан с Кулаковым по службе. В связи с этим люди стали бояться ходить к начальнику даже по его вызову. Я сам чувствовал, как вокруг меня создается пустота. Приедешь в часть, а офицеры разбегаются. На всякий случай - может, меня завтра арестуют, и его потянут к ответу за связь со мной. Полк Кулакова лучший в дивизии - на глазах разваливался. Солдаты открыто говорили... Нет, не в защиту невинно арестованных командиров. Наоборот: "Кто нами командует!!! Враги народа умышленно поставят нас под убой. Надо всех офицеров "перешерстить". Ведь их всех Кулаков принимал. Знал, кого принимает. Ненужных ему отчислял из полка".

Но в 38 полку события пошли по-иному. Когда Куцнера исключили, он пошел на вокзал. И совершил такое, чего никто не ожидал. Его, как и Кулакова, ждали дома - на ст. Дзержинск железнодорожной линии Москва - Негорелое, а он по той же линии поехал в другую сторону - на Москву. Осенью, когда я приехал в Академию Генерального Штаба, случайно встретил Куцнера. От него я узнал об этом его маневре. Мы в УР'е никто не знали, где он. Кирилову же, который знал, конечно, его адрес, было невыгодно рассказывать о своей "промашке". Поэтому мы все считали Куцнера арестованным.

Когда мы встретились с ним в Москве, он мне рассказал: "Иду на вокзал, а в голове - в Дзержинске ждет арест. Надо подаваться в Москву. Если распоряжение оттуда, то пусть там и арестовывают. А если местное творчество, зачем лезть к ним в пасть. На вокзале иду к кассе, а сам внимательно осматриваюсь. Вижу одного кириловского молодца. Подхожу к кассе, беру демонстративно билет до Дзержинска и иду гулять на улицу. "Молодец" успокоился и исчез. За мной никаких "хвостов". Видимо, было дано задание только до вокзала сопроводить. Но я на всякий случай походил, пока подошел поезд от Негорелого на Москву, затем зашел в уборную, выбросил "в очко" фуражку, расстегнул китель, дождался, пока поезд тронулся, и как уже едущий пассажир вскочил в вагон на ходу и пошел по поезду "искать свое место". Нашел начальника поезда, заплатил ему, и он меня устроил в мягкий вагон.

В Москве явился в Главное Управление Кадров и заявил, что обратно не поеду. Согласен на любое назначение, но обратно ни в коем случае". Его назначили преподавателем в академию им. Фрунзе.

Это тоже особенность того времени; тот, кто не как я, понимал обстановку и чувствуя приближение ареста, уезжал в другое место, избегал его, как правило. Когда найдешь этого, сбежавшего, да еще надо представлять доказательства его "преступной деятельности". А доказательств нет. Они могут появиться только после того, как он будет арестован. А "план" (по арестам) надо выполнять. Поэтому предпочитали брать сидящих на месте, а не гоняться за "бегунами". Все равно и тот, и эти ни в чем не виноваты, но "показания", если хорошо "поприжать", дадут.

Я всего этого тогда не понимал. Полагал, что "пятая колонна" в стране есть. Возможны, конечно, ошибки, но основная масса арестованных - "враги". Ведь вот уже у Кулакова переарестовали добрую половину офицеров полка, а у Куцнера только его самого. Я тогда еще не знал, что Куцнер не арестован и что он своим поступком нарушил намеченный "план". Кирилов и его подручные, зная, что Куцнер в Москве, и не зная, каковы его связи в "верхах", полагая, что у того есть там "сильная рука", боялись трогать 38-ой полк. Вероятнее всего именно это отодвинуло безудержный разгул арестов в Минском УР'е на конец 1937 и начало 1938 годов. Мне видеть этого не пришлось. И видимо поэтому я не дошел до мысли, что творится произвол. И все же тревога висела в воздухе. Впоследствии, когда я узнал о событиях 1936-1937 г. значительно больше, я часто вспоминал этот период и ставил перед собой вопрос: боялся ли я ареста? И твердо отвечал: нет! Хотя и понимаю теперь, что если бы меня не отозвали в Академию Генерального Штаба, то в УР'е я почти наверняка был бы арестован. Недаром же Кирилов был так внимателен ко мне и не даром он так и не сменил Черняева на посту оперуполномоченного Управления начальника инженеров УР'а. Но я никакой опасности для себя не видел и вел все дела с полной ответственностью и решительно, не оглядываясь ни на кого.

Строительство двух Плещеницких батрайонов было выполнено квалифицированно. Я хорошо помнил свой дипломный проект и решил смело внедрить его в практику на этих двух батрайонах. Я конечно не пошел на такой рискованный эксперимент как постройка батрайона за 14 суток. Не имея практического опыта и при отсутствии той технической обеспеченности, на которую я рассчитывал в дипломном проекте, пытаться строить батрайон за 14 суток было бы авантюрой, но за три месяца оба батрайона были закончены полностью, с полным боевым оборудованием дотов и проведением всех максировочных работ.

Если бы я боялся, то такую работу вообще невозможно было бы выполнить. Все время приходилось рисковать. С самого начала. С организации строительных участков. Шалаев предложил два участка: батрайон - участок, и настойчиво доказывал Вишнеревскому и писал начальнику инженеров округа, что один начальник участка не справится, и работа будет сорвана. Но я сказал твердо будет один участок и все материальные средства будут в одних руках или я снимаю с себя всякую ответственность за эти работы. Вторая стычка произошла с более опасным противником - Кириловым - по поводу кандидатуры начальника участка. Кирилов действовал, конечно, не прямо. Он сам "не вмешивается в дела командования". Он действовал через комиссара УР'а Телятникова, старого коммуниста - в партии с 1915 года - и политработника с первых дней создания Красной Армии. Он единственный в УР'е, кто сохранил при присвоении звания свои ромбы. У него их было по должности два. При присвоении званий ему дали звание "дивизионного комиссара", т. е. те же два ромба. Телятников пригласил меня и после небольшой словесной "разминочки" спросил: "Ты кого хочешь назначить начальником нового участка?"

– Костю Хорна.

– А может подумать над другой кандидатурой?

– Нет, я уже всех перебрал. Более подходящей кандидатуры нет.

– Ну, а Немировский? Военный инженер. Одну с тобой академию кончал. И к тому же член партии. А что Хорн? Гражданский техник, беспартийный.

– Немировский учился со мной не только в одной академии. На одном факультете. Мы знаем друг друга, как облупленные. Во время учебы дружили. И здесь дружим, хотя он выше меня по званию. Но Немировский не организатор, он человек безвольный - на каждый начальнический чих оглядывается. А Костя организатор. В трудный момент он не остановит работу, не станет искать начальника для получения дозволу. То, что он техник, не помешает ему вести дело. У него строительная практика вдвое больше, чем у Немировского.

– Но нельзя же недооценивать и инженерные и партийные данные.

– Нельзя. Но главное сейчас - организаторские качества. Вот Вы в этом укрепрайоне с первого дня. Сколько времени затрачивалось на создание батрайона, если считать от первого колышка, до полной боевой готовности?

– Много.

– Много? Не меньше трех лет. А было и пять. А мы должны сделать два батальона за три месяца. Мне нужен повседневный организатор. А на инженерные вопросы поставим инженера. Создадим на участке техотдел. Того же Немировского или самого Шалаева поставим во главе. А Хорн пусть организует дело, пусть будет моим подручным в этом деле. Я ведь с себя не снимаю ответственности.

– Но кандидатуру Хорна и Кирилов не одобряет.

– Что значит не одобряет? Если у него есть против него материалы, пусть действует официально, а если я начну считаться с его личными симпатиями и антипатиями, то работать будет некогда. В общем, я твердо настаиваю на Хорне и беру на себя ответственность за него. А нет - отстраните меня от этого дела и поручите Шалаеву. Он окончил ту же, что и я, академию еще раньше Немировского и получил звание военинженера 1-го ранга.

– Ну смотри. Тебе виднее. Мое дело предупредить.