В погоне за солнцем
Шрифт:
– Он тоже рад, - улыбнулся я.
– Даже не представляешь, как.
Ее взгляд чуть потеплел, но та сумасшедшая легкость и бесконечное, безбрежное счастье в него так и не вернулись, отравленные горечью печали.
– Я думала, что все вы...
Голос Миринэ дрогнул и сорвался. Она отвернулась.
– Я тоже.
– Мне так жаль... Я не могла остаться, не могла не прийти на зов - и бросила вас всех. Тебя, Ленесс... Гиренда и других... Я не могу простить себя до сих пор. Ты не представляешь, какого было жить с этим. Мне стыдно, невыносимо стыдно перед вами... перед тобой... Я предала
– Стыдно за что? За то, что ушла, исполняя свой долг? Или за то, что осталась жива?
– нервно рассмеялся я. И, видя, что она помрачнела, уязвленная, коснулся её ладони - узкой и холодной.
– Не сердись. Тебе ужасно не идет это выражение.
– Что значит "не идет"?
– возмутилась она - скорее, чтобы отвлечься, чем обижаясь всерьез.
Я вскинул руки и поспешно пошел на попятный:
– Идет-идет! Но улыбка все равно идет больше.
Напряжение, дрожащее перетянутой и безнадежно фальшивящей струной, сгустившее хрустально-ясный воздух, исчезло, и лицо Миринэ озарилось прежней улыбкой.
– Как же я рада! Ты нам так нужен, Мио! Теперь все будет по-другому!
От ее светлой и нежной улыбки мне стало горько. Я не мог промолчать или солгать. Даже для того, чтобы не омрачать то обманчиво-радостное мгновение, которое вдруг упало нам в руки - и которое вот-вот окажется еще одним сном, прекрасным и жестоким.
– Не будет.
Глухо, пусто. Чуждо.
Улыбка, расцветшая на губах Миринэ, исчезла. И в коридоре, укутанным полумраком, как невесомой пепельно-розовой шалью, вдруг повеяло холодом.
– Что?
– она попробовала улыбнуться, но вышло у нее это неубедительно, робко: - Мио, ты же сказитель! Драконы...
– Я знаю, - оборвал ее я.
Миринэ замолчала, смотря на меня долго и странно, будто впервые увидев. А потом негромко спросила:
– Я не понимаю, что не так. Прости.
"Что не так"? Мне ужасно хотелось рассмеяться, расхохотаться, но это было так нелепо, так неуместно, что я заставил себя успокоиться. Подобрать слова оказлось труднее.
– Миринэ...
– медленно начал я, не зная, что ей сказать, как объяснить... И, когда пауза затянулась настолько, что молчать дальше было невозможно, сказал коротко и прямо, беспощадно: - Я не сказитель.
– Что за чушь!
– раздраженно хлестнула она.
– Хватит меня разыгрывать.
– Посмотри на меня!
– резко окрикнул я, слишком легко поддаваясь чужой злости.
– Разве ты не видишь, что я больше не волшебник?! Не видишь как жалок мой магический потенциал?
– Вижу, но я думала, это иллюзия...- начала она растерянно. Раздражение оставило ее, но всего на мгновение. Миринэ мотнула головой, словно отгоняя неправильную, чуждую мысль - и оборвала себя: - Нет, не верю! Опять водишь меня за нос?!
– Миринэ!
– Мио!
– воскликнула она, притопнув. Ее голос взметнулся, как волна, набрав глубину, силу, но не поднявшись ни на тон, - и в неистовстве разбился о скалы мириадами солнечных брызг.
– Прекрати! Сейчас не до шуток! Отвечай правду или прокляну!
– О, да, - негромко, с грустной улыбкой, проговорил я, обращаясь скорее к себе.
– В проклятиях тебе нет равных.
– Хоть в чем-то я талантливее тебя.
Она по-прежнему хмурилась, но, еще мгновение
назад пылавшая злостью, теперь чуть успокоилась. Не сводя, впрочем, с меня пытливого, настороженного взгляда.– Дело не в таланте.
– А в чем?
– против воли заинтересовалась она, смягчаясь. В отличие от большинства мои друзей и сокурсников, питавших к моему таланту здоровый и порой замешанный на зависти скептицизм, Миринэ всегда мне верила. Чем я порой беззастенчиво пользовался.
Вот, например, как сейчас.
– В зловредном нраве, конечно же!
– Мио!
Сложно описать, сколько было в этом крике возмущения. Я увернулся от обещанного заклинания и отбежал. Гнева Миринэ я опасался. Она была прекрасной чародейкой - тонко чувствующей льнущую к ней силу и мечтающий воплотиться ее волей мир. Учились мы одному и тому же, и она отлично знала все уловки, к чему я мог прибегнуть. Поэтому, едва уйдя от еще одного диссонанса - невидимого, всколыхнувшего верхние Грани лишь дрожью воздуха, но ударившего по струнам ветра ужасным не-созвучием - я поспешно вскинул руки:
– Сдаюсь!
Миринэ побледнела так резко, что я испугался. Эмоции, отражающиеся на ее лице, сменялись быстрее, чем я успевал их прочитать. Ужас, неверие, страх, смятение, осознание... боль.
– Так это правда?
– ее тихий, едва слышимый голос прозвучал надтреснуто, сломлено.
– Значит...
Она не договорила. Замолчала, оборвав себя, и порывисто шагнула ко мне. Легко, едва ощутимо, самыми кончиками пальцем коснулась щеки, заглянула в глаза. И, проведя тыльной стороной ладони по лицу, прошептала:
– За что?
Бескрайнее море, плескавшееся в ее глазах, тревожно потемнело.
...Провела - и замерла, не отнимая руки.
Я осторожно взял ее ладонь в свою.
– Не сейчас, Миринэ.
Еще один взгляд - долгий, пронзительный - и она отвернулась. Отошла на несколько шагов, зябко охватила себя за плечи.
– "Не сказитель"...
– прошептала Миринэ, и вновь порывисто обернулась. Платье захлестнулось вокруг бурливым водоворотом. В глазах - темнота предгрозового моря.
– Мы обречены.
– Но есть и другие...
– Нет!
– оборвала она меня.
– Никого нет. Мы ищем уже второе десятилетие. Сказителей нет, ни одного. Это - конец.
– Быть не может. Как вы...
– и, осекшись, быстро заговорил, ослепленный неожиданной догадкой: - Те розыскные листы, они ваши? Вы искали меня?
– Розыскные листы? Я не понимаю, о чем ты.
– Неважно!
– оборвал ее я, не желая вдаваться в объяснения. Не угадал.
– Тогда как вы искали?
– Мы пели зов. Даже если бы сами elli-e не услышали, Она позвала бы их.
– Я её не слышал.
– Ты больше не сказитель, - резко и зло бросила она. И осеклась, увидев, как я бессильно сжал кулаки: - Прости, я...
– Двадцать лет...
– взяв себя в руки, начал я, уйдя от слишком болезненной для меня темы.
– Двадцать лет! Вы так долго знаете о пробуждении драконов и никому ничего не сказали?
– А что нам было говорить? То, в чем даже у нас нет уверенности, только догадки? Если бы мы могли сами услышать Песнь... но Сумеречные не дадут нам ступить и шагу.