В погоне за солнцем

Но повторять это вслух она не стала.

– Как безответственно!
– продолжала рассыпаться в обвинениях Айори.
– То, что могло случиться с тобой... это преступно! Непростительно! Я ему этого не забуду!

– Но матушка, - в голосе Иришь звучало удивление, - он ведь спас меня.

– Тебе вообще ничего не должно было угрожать! Это его ошибка, его вина! Какая безответственность: предаваться веселью, когда от тебя зависят сотни жизней! И как предаваться - танцуя на балу!..
– веер, которым она с ненавистью стукнула о дверцу кареты, жалобно треснул - безнадежно искалеченный, смятый.

Иришь показалось, что она ослышалась.

– Но ведь Эрелайн пришел на бал только потому, что ты настояла!

– Значит, нужно было отказаться!

– Но тогда бы ты сочла это оскорблением!
– воскликнула Иришь.

Айори замерла - и перевела на нее золотой, дрожащий от переливов пламени взгляд.

– Ты его защищаешь, - прошептала Айори.
– Ты смеешь его защищать!
– и обвиняюще продолжил, не найдя больше, чем возразить: - Ненавидела, а теперь защищаешь!

Иришь вздрогнула от вопроса. Да, ненавидела - раньше. А теперь?

Боялась? Жалела? Уважала?..

– Не защищаю. Возражаю.

Ни один проблеск чувств не прозвучал в ее голосе, не пробежал по лицу предательской тенью, выдавая охватившее ее смятение.

– Если возражаешь, значит я не права?

От вкрадчивого, обманчиво-мягкого голоса Айори по открытым плечам Иришь пробежала дрожь.

Нужно было что-то сказать, как-то сгладить неловкость, но Иришь не знала, как. Отвечать правду - нельзя, молчать - тоже. Уйти от ответа она не сможет, как не сможет увести разговор туда, куда нужно ей. Безнадежно.

Напряжение, звеневшее перетянутой струной, вдруг оборвалось. Злость, владевшая Айори, отпустила ее, и она улыбнулась почти виновато.

– Прости, я опять на тебя давлю, - негромко, с сожалением сказала она и потянулась к Иришь.

Девушке стоило большого усилия не отшатнуться, позволив ей мягко погладить щеку.

Пальцы Айори не были холодными. Напротив: такими горячими, что кожу неприятно закололо.

– Вы - самое дороге, что у меня есть, - тихо начала она, не сводя с Иришь нежного взгляда.
– И я очень боюсь вас потерять. Поэтому сейчас, когда это едва не случилось, мне так тяжело держать себя в руках.

Айори порывисто подалась вперед - и обняла ее. Прежде сердце Иришь бы замерло, пропустив удар, а теперь не сбилось с привычного хода.

Леди-правительница говорила так искренне и проникновенно, что ей невозможно было не поверить - но Иришь не верила. После сегодняшних потрясений она увидела ее как никогда ясно, словно с глаз вдруг сдернули бархатную повязку.

Сколько еще неприятных прозрений ее ждет?

Иришь вымученно улыбнулась. Больше всего ей хотелось брезгливо отодвинуться, выпутаться из кольца рук матери. К ее облегчению, она отстранилась сама. Расплела ласковые, удушающе-тяжелые, как аромат роз, объятья и ласково погладила ее по волосам.

– Уже совсем скоро приедем.

– "Скоро"?
– запоздало насторожилась Иришь.
– Мы не в Излом Полуночи?

– В этом нет смысла. До свадьбы остался всего день. Мы остаемся в Арьеннесе.

– День?
– прошептала Иришь, отказываясь верить услышанному.
– Но разве...

– Разве "что"?
– холодно спросила Айори, смотря на нее с прежней жестокостью.

– Ничего.

Иришь вновь обессиленно откинулась на спинку сидения. Силы оставили ее.

Силы - и какая бы то ни было уверенность. Сумятица чувств, едва улегшись, вновь закружила ее, не давая остановиться, подумать и, наконец, решить...

Глава 5

За окном давно занимался рассвет. В комнате было темно: ни единый, даже самый робкий лучик не пробивался сквозь плотно задернутые шторы. Жарко горел камин, но растопить холод, звенящий в воздухе, морозным дыханием оседающий на волосах и леденящий кровь, не мог - как не могла поющая в его руках скрипка.

Скрипка плакала и смеялась, всхлипывала и пела под дрожащим смычком: мягко, переливчато, звонко - и резко, порывисто; с надрывом, надломом.

Плакала и смеялась вместо него.

...Пальцы жгло от впивающихся с каждой нотой струн, и боль выливалась отдельной мелодией, вплетаясь в основное звучание трели, повторяясь, дробясь. Эрелайн играл - и не мог остановиться. Губы шептали, беззвучно, молчаливо: "Пой за меня, плач за меня - прошу! Только не молчи! Потому что я - не могу, а молчать больше нет сил".

Быстрее, быстрее, едва перебирая струны, едва касаясь их в нервозных, резких движениях. Быстрее, в погоне за чем-то недостижимым, неуловимым - и от себя. Со струн срываются диссонансы, скрипка уже не поет, а вскрикивает, не плачет - рыдает, но и это каким-то непостижимым, дьявольским образом складывается в мелодию.

В дьявольскую мелодию.

Быстрее, больнее, тоньше, звонче! Пронзительнее до невозможности!

– Айн?
– негромкое, мягкое, успокаивающее - едва слышное.

Скрипка вскрикивает, раз за разом, как под ударом плети. Вскрикивает, всхлипывает - и плачет навзрыд, захлебываясь, срываясь в диссонансах.

– Айн!
– почти укоризненное. Шаги - тихие, глухие, тонущие в мягком ворсе ковра.

Музыка срывается в одном бесконечном крике, плаче, вое, терзая душу, разрывая сердце, пробирая - и пробираясь. Быстрее, быстрее! С анданте на аллегро! Злее, отчаяннее, еще больнее!

– Да отложи эту проклятую скрипку, наконец!

Скрипка взвизгнула не-созвучием - и оборвала ноту, захлебываясь криком. Лопнувшая струна хлестнула по лицу, обжигая щеку жарким поцелуем.

Рука со смычком безвольно упала. Взгляд такой же пустой, безвольный. Дыхание сбито, как будто он не играл - бежал. Сил совсем нет.

– Айн!
– уже не злое, а спокойно-раздраженное. Рассудительное и предупреждающее.
– Не перестанешь меня пугать - врежу!

Эрелайн вздрогнул. Взгляд, затуманенный, смотрящий куда-то вдаль немного прояснился и сфокусировался на друге. На лице отразилось выражение крайнего скепсиса.

– Что-что ты сделаешь?
– переспросил он, как будто не услышав. В голосе, приглушенном и охрипшем после долгого молчания, прорезались знакомые ироничные нотки.

Лоир вздохнул с облегчением. Пройдя в комнату, повторил с какой-то затаенной гордостью:

– Врежу!
– и упал в кресло.

– Ты? Мне?
– Эрелайн с сомнением вскинул бровь. Улыбка, настоящая, радостная, без тени грусти, на секунду озарила его измученное тяжелой ночью лицо - и погасла.

Он бережно опустил скрипку на стол, с нежностью провел по ней ладонью. Побарабанил по рабочему столу, не зная, куда себя деть. И, с сомнением глянув на стул, так и остался стоять.