В поисках Аляски

— Комната кружится, — сообщил он. — Я блевану.

— Не блюй, это все испортит.

Я решил провести полевой тест на трезвость, как делают копы:

— Так. Встань сюда и попробуй пройти по прямой.

Полковник скатился с дивана, упав на пол, а я подхватил его под мышки и помог подняться. Я поставил его между двумя полосами на линолеуме:

— Иди по линиям. Ровно, приставляя пятку к носку.

Полковник поднял ногу, и его тут же накренило влево, он замахал руками, как ветряная мельница. Потом Полковник сделал единственный неуверенный и кривой шаг, он походил на утку — казалось, что он не может ставить ноги перед собой ровно. На короткий миг он обрел контроль над собой, сделал шаг назад и плюхнулся на диван.

— Не могу, — коротко заявил он.

— Ладно, а внутреннее самоощущение опиши.

— Соамо… ущущу… что-что?

— Посмотри на меня. Я один? Или нас двое? Если бы я был полицейской тачкой, ты бы мог в меня случайно въехать?

— Все сильно кружится, но, наверное, нет. Фигово. Она тоже в таком состоянии была?

— Видимо, да. Ты мог бы машину повести?

— Нет, ни в коем разе. Нет… Нет. Да-а, она была реально пьяная.

— Ага.

— Какие мы тупые.

— Ага.

— Все кружится. Но нет. Полицейской тачки нет. Я вижу.

— Таковы, значит, твои показания.

— Может, она отрубилась. Мне спать жутко хочется.

— Выясним, — сказал я, пытаясь взять на себя роль, которую раньше всегда в наших отношениях играл Полковник.

— Не сегодня, — ответил он. — Сегодня мы немного поблюем, а потом проспим столько, чтобы даже похмелья не заметить.

— Про латынь не забывай.

— Ах да! Гребаная латынь.

через двадцать восемь дней

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО ПОЛКОВНИК даже пришел на латынь: «В данный момент я чувствую себя офигенно, потому что не протрезвел еще. Но через пару часов — храни меня Господь». А я пошел на тест по французскому, к которому готовился un petit peu. [13] Я нормально справился с частью, где надо было выбирать правильные варианты ответа (типа, какое время глагола годится по смыслу), но тема для сочинения «Каково значение белой розы?» по «Маленькому принцу» поставила меня в тупик.

13

Немножко (фр.).

Думаю, вопрос не показался бы мне таким сложным, если бы я этого «Маленького принца» читал — хоть по-английски, хоть по-французски. Но я, к сожалению, всю ночь накануне вливал в товарища водку. Так что я написал просто: «Elle symbolise l’amour» («это символ любви»). Мадам О’Мэлли отвела на сочинение целую страницу, но я решил, что выразил свою точку зрения этими тремя словами.

Я учился на четверки с минусом, чтобы родители не волновались, остальное мне теперь было по фигу. Значение белой розы? — подумал я. Кому какая разница. Скажите лучше, что означают белые тюльпаны? Вот на этот вопрос стоило найти ответ.

В суде я выслушал нотацию и получил десять часов общественных работ, после чего наконец вернулся в сорок третью, где Полковник рассказывал всю историю Такуми — то есть за исключением нашего поцелуя. Когда я вошел, он говорил:

— И мы ей помогли уехать.

— Вы петарды жгли, — сказал Такуми.

— Как ты узнал о петардах?

— Расследование небольшое провел, — ответил Такуми. — В общем, это было глупо. Не следовало вам этого делать. Но, по сути, все мы повинны в том, что она поехала, — добавил он, а я не понял, что именно он имел в виду, но спросить не успел, потому что Такуми сам обратился ко мне: — Так что, ты думаешь, она покончила с собой?

— Возможно, — ответил я. — Я не знаю, как можно было случайно влететь в полицейскую тачку, разве что она уснула.

— Может, она к отцу поехала, — предположил Такуми, — Вайн-Стейшн как раз в том направлении.

— Возможно, — согласился я. — Возможно все что угодно, не так ли?

Полковник полез в карман за сигаретами.

— Вот еще вариант: может, ответ есть у Джейка, — припомнил он. — Все другие варианты мы уже разработали, так что я позвоню ему завтра, согласен?

Я теперь тоже был заинтересован в том, чтобы получить ответы, но не на все вопросы.

— Ага, о’кей, — ответил я. — Но послушай, мне не рассказывай ничего такого, что не имеет прямого отношения к делу. Не хочу знать того, что не касается ответа на вопрос, куда она поехала и зачем.

— Я, в общем, тоже, — добавил Такуми. — Считаю, что какие-то вещи должны оставаться личными.

Полковник заткнул полотенце под дверь, закурил и сказал:

— Согласен с вами, мальчики. Будем исходить из принципа строгой необходимости.

через двадцать девять дней

ВОЗВРАЩАЯСЬ НА СЛЕДУЮЩИЙ день с уроков, я увидел, что Полковник сидит на скамеечке у телефона и записывает что-то в лежащий на коленях блокнот, зажав трубку между плечом и ухом.

Я поспешил зайти в нашу комнату — там я обнаружил Такуми, он играл в гонки без звука.

— Давно он разговаривает? — спросил я.

— Понятия не имею. Я пришел двадцать минут назад, он уже говорил. Наверное, свою математику для заумных пропустил. А ты что, боишься, что Джейк приедет сюда и хари вам начистит за то, что вы ее отпустили?

— Забей, — сказал я, подумав: Вот именно поэтому и не стоило ему ничего рассказывать.

Я пошел в ванную, включил душ и закурил. Вскоре за мной последовал Такуми.

— Что такое? — спросил он.

— Ничего. Просто хочу понять, что произошло.

— Типа, очень хочешь узнать правду? Или услышать, что она с ним поссорилась и поехала сообщить ему, что все между ними кончено, чтобы потом вернуться и броситься в твои объятия, страстно отдаться тебе и нарожать от тебя детишек-вундеркиндов, которые смогли бы заучивать и предсмертные высказывания, и стихи?

— Если ты злишься на меня, так и скажи.

— Я злюсь не из-за того, что вы позволили ей сесть за руль. Я просто устал от того, что ты считаешь себя единственным, кому она приглянулась. Как будто у тебя монополия на чувства к ней, — ответил Такуми.

Я встал, поднял крышку унитаза и смыл недокуренную сигарету.

Я взглянул на него, а потом сказал:

— Мы с ней в ту ночь целовались, и на это у меня точно монополия.

— Что? — еле выдавил он.

— Мы целовались.

Он разинул рот, словно собираясь что-то ответить, но промолчал. Какое-то время мы смотрели друг на друга без слов, я был зол на себя — я же буквально хвастался этим — и наконец прервал молчание:

— Слушай, я… ты же знаешь, какой она была. Делала все, что взбредет в голову. Я, наверное, просто под руку подвернулся.

— Да уж. А я никогда никому не подворачиваюсь, — сказал Такуми. — Я… Толстячок, видит бог, я не вправе тебя винить.

— Ларе только не говори.

Он кивнул, и вдруг в дверь трижды постучали. Орел. Я подумал: Черт, второй раз за неделю поймали. Такуми показал на душевую кабину, и мы оба запрыгнули в нее и задернули занавеску, и низенький краник залил нас с груди до ног. Нам пришлось жаться друг к другу, это была нежеланная близость, но мы все же несколько долгих минут стояли, молчали и мокли, ожидая, когда пар унесет весь дым. Но в дверь душа Орел так и не постучал, так что через какое-то время Такуми выключил воду. Я приоткрыл дверь и выглянул — на диване сидел Полковник, положив ноги на «ЖУРНАЛЬНЫЙ СТОЛИК», и доигрывал заезд за Такуми. Я открыл дверь, и мы вышли — мокрые насквозь.