В поисках Дильмуна

Однако в 1953 г. все это еще было в будущем. Дальше первой экспедиции мы не загадывали, ведь все зависело от ее результатов. И вообще тогда загадывать не приходилось: я был поглощен гатью викингов, а П. В. находился в Гренландии, занимаясь проблемой происхождения тамошних эскимосов.

Правда, ожидая возвращения П. В., я смог сделать одно дело, а именно подробно разобраться в том, что уже известно о бахрейнских курганах. Я примерно представлял себе, как действовать: в библиотеке Британского политического представительства в Бахрейне хранились копии некоторых отчетов и ссылки на другие, и за три года службы в нефтяной компании я кое-что прочел и сделал выписки.

А потому, когда осенние дожди начали затоплять мою гать, я снова накрыл ее торфом, отправился в запоздалый отпуск в Англию и стал прочесывать книжные лавки по соседству с Британским музеем. Мне повезло. Я нашел подержанные экземпляры изданных давным-давно отчетов о трех наиболее важных исследованиях древностей Бахрейна. В их числе был отчет Эрнеста Маккея^[5] (впоследствии он прославился раскопками Мохенджо-Даро в бассейне Инда), который в 1925 г. по поручению виднейшего авторитета по археологии Ближнего Востока Флиндерса Петри совсем еще молодым человеком отправился из Египта на Бахрейн разгадывать тайны тамошних могильников. Опытный археолог, Маккей четыре года, с 1923 по 1926 г., руководил раскопками Киша в Месопотамии, организованными Оксфордским университетом и чикагским Музеем естественной истории. И он провел на Бахрейне весьма квалифицированную работу — вскрыл около полусотни курганов, начертил их планы и разрезы, описал содержимое.

Благодаря Маккею мы хорошо представляли себе, что лежало в курганах. Он установил, что в недрах каждого холма находилась выложенная камнем продолговатая камера, обращенная входом на запад. Большинство камер были Т-образные в плане; причем поперечину составляли две ниши, уступающие высотой главной секции. Были и другие варианты: вовсе без ниш, с одной нишей или с двумя парами ниш — по паре у каждого конца. Попадались и двухъярусные камеры. В содержимом камер не было ничего примечательного. Сохранившиеся кости лежали в полном беспорядке; от керамики в большинстве случаев остались одни черепки, и Маккей отмечает, что нередко осколки одного и того же горшка находили внутри и снаружи камеры. Помимо костей и черепков, в захоронениях почти ничего не было, лишь обломки изделий из слоновой кости и меди. Как ни странно, Маккею явно не приходило в голову, что все вскрытые могилы были попросту ограблены, он настойчиво искал другие объяснения картины полного беспорядка. Так, он заявлял, что неполные скелеты — следствие вторичного погребения останков, лежавших в оссуариях^[6] или в склепах, а наличие черепков внутри и вне камер — свидетельство «ритуального разбивания» сосудов при похоронах.

Разумеется, археолог-профессионал обязан предложить свое толкование обнаруженных фактов — при условии, что проводится четкая грань между гипотезой и раскопанными свидетельствами (так поступил Маккей, и я постараюсь быть верным этому принципу в данной книге), и мы отнюдь не собираемся порицать Маккея за то, что он в своих толкованиях, пожалуй, зашел несколько дальше, чем позволял добытый скудный материал. Правда, кое-что из его гипотез за тридцать лет, когда никто их не оспаривал, приобрело в сознании людей силу установленного факта, и это порой мешало нам. Так, например, указывая на находки скорлупы страусовых яиц с резьбой и росписью, которую использовали в качестве чаш, и подчеркивая, что все найденные керамические сосуды были круглодонными, Маккей выдвинул гипотезу, согласно которой погребенные в камерах люди были уроженцами аравийского материка, где многие из ныне живущих еще застали страусов, и что речь идет о кочевниках пустыни, где сосуд с круглым дном стоит на песке надежнее, чем плоско донная посуда. Исходя из этого, а также из гипотезы о вторичном захоронении останков, доставленных из других мест, Маккей, не обнаружив на Бахрейне каких-либо следов древних поселений, заключил, что остров не был обитаем в ту пору, когда сооружались могильники (он предположительно относил этот период к 1500 году до нашей эры), и только служил кладбищем для народов аравийского материка.

Искоренить убеждение, будто в доисламские времена Бахрейн был всего-навсего некрополем, островом мертвых, оказалось очень трудно, и сколько мы ни собирали свидетельств, что на самом деле Бахрейн, когда хоронил своих покойников в курганах, был густонаселенным цивилизованным краем, гости, посещающие наши раскопки, до сих пор иной раз пытаются щегольнуть осведомленностью, преподнося нам как общеизвестную истину гипотезу об острове-кладбище. Это одна из причин, почему снятый несколькими годами позже Бахрейнской нефтяной компанией фильм о наших раскопках был назван «Страна живых».

Еще более широко распространено мнение, будто эти курганы финикийские. Но тут Маккей ни при чем, виноват скорее другой, более ранний исследователь. В числе обнаруженных мною в Лондоне отчетов оказался составленный неким полковником Придо, коему британские власти Индии в 1906 году поручили исследовать бахрейнские курганы. Придо был в этой области явным любителем, но. как армейский офицер, обладал изрядной энергией. С помощью многочисленных рабочих-арабов он пошел на штурм самой большой группы курганов на острове — двух десятков высоких холмов у селения Али, несколько западнее того места, где сорок один год спустя моим глазам впервые предстал бахрейнский некрополь.

Если большинство могильных холмов не превышают два человеческих роста, то курганы у Али — настоящие великаны, самый низкий из которых равен высотой трехэтажному дому. Мы десять лет колебались, прежде чем решились раскопать (безуспешно) хотя бы один из этих холмов; Придо в два счета управился с восемью. Конечно, по нынешним меркам его методика уязвима для критики: во многих случаях он довольствовался тем, что пробивал наклонный ход сквозь твердокаменную насыпь до центральной камеры. Здешние камеры были куца больше тех, что потом раскопал Маккей, но сооружались по тому же плану, и скудное содержимое также лежало в полном беспорядке. Однако Придо понимал, что скудость и беспорядок — следствие грабежа. В числе найденных им предметов были два золотых кольца и куски двух статуэток из слоновой кости. Именно эти статуэтки дали повод к догадке, что курганы принадлежали финикийцам. Ибо в Британском музее, куда они попали, эксперты обнаружили в них сходство с изделиями, которые приписывались финикийцам. Менее чем через десять лет было доказано, что музейные образцы, раскопанные в Ниневии на севере Ирака, не имеют никакого отношения к финикийцам и, во всяком случае, не так уж похожи на бахрейнские статуэтки. Но дело было сделано: Придо, приняв на веру заключение музейных экспертов, уже опубликовал его, и с той поры бахрейнские курганы приписывали финикийцам. В то же время бахрейнские арабы, не читавшие отчета Придо, не менее твердо верили, что могилы — дело рук португальцев, чей гарнизон стоял на острове в XVI в.

Объемистые монографии Придо и Маккея заняли немало места, когда я укладывал чемоданы, готовясь возвращаться в Данию. Третий отчет в виде оттиска из журнала Королевского азиатского общества я сунул в карман пальто, чтобы прочесть на обратном пути через Северное море. В нем говорилось об исследовании древностей Бахрейна, проведенном в 1879 г. по поручению британского министерства иностранных дел неким капитаном Дюраном; по возрасту эта публикация была старшей из трех, а по содержанию оказалась самой ценной.

За пятнадцать лет исследований на Бахрейне наше восхищение капитаном Дюраном непрерывно возрастало. Он не был археологом. И не бахрейнские древности главным образом привели его на остров, они служили только прикрытием. Статья о них увидела свет уже в 1880 г., а более объемистый отчет об экономическом и политическом положении на Бахрейне по сей день доступен только служащим министерства иностранных дел. Но как же тщательно подошел Дюран к изучению древностей! Подобно тем, кто работал на острове после него, он, конечно же, видел огромный некрополь — еще до Придо и Маккея им был вскрыт и описан один из больших курганов Али. Правда, Дюран сомневался, что конструкция, которая была в нем, предназначалась для погребений. Однако он в отличие от своих преемников на этом поприще не ограничил этим исследование острова и отметил много других объектов, которые могли представить интерес для историков. Когда нам в нашей работе встречались новые интересные памятники, мы, обратясь к публикации Дюрана, сплошь и рядом обнаруживали, что он опередил нас, стоял на том же самом месте и включил его в перечень древностей, заслуживающих более пристального изучения. Венцом его трудов явилось открытие и доставка в Англию клинописной надписи, высеченной на черном базальтовом блоке, вложенном в стену одной мечети. Дюран опубликовал эту надпись, и много лет она оставалась единственным известным текстом из древнего Бахрейна. Черный камень явно был «закладным камнем», и текст в четыре строки разочаровывает своей краткостью. Вот его перевод:

Дворец

Римума

служителя бога Инзака

человека [племени] Агарейского.

Впрочем, как ни краток текст, он не лишен значения. В частности, важным следует считать упоминание бога Инзака^[7], имевшее существенное значение для идентификации острова Бахрейн. Этот вопрос будет подробно рассмотрен в следующей главе. Здесь скажу только, что уже тогда мы чувствовали: предполагаемая экспедиция на Бахрейн сулит нам соприкосновение с одной из наиболее спорных проблем месопотамоведения — с проблемой о местонахождении древней страны Дильмун.

Вернувшись в Данию с фрагментами четырехтысячелетней мозаики в багаже, я сразу столкнулся с более современной проблемой. П. В. прислал из Гренландии телеграмму, спрашивая меня, как отнесется шейх Бахрейна к подарку в виде гренландского кречета.

В этом вопросе двух мнений быть не могло. На всякий случай я написал письмо советнику шейха, однако тут же телеграфировал П. В., что шейх Сульман несомненно будет счастлив. Соколиная охота — популярный спорт арабских правителей и принцев; среди — многих неожиданных черт сходства между дворами шейхов и средневековых королей Европы это особенно бросается в глаза. Во время аудиенций поблизости от шейха неизменно стоит служитель, на руке которого восседает сокол; вокруг дворца всегда можно видеть дремлющих на Солнце или машущих крыльями и треплющих клювом клок меха ястребов и кречетов. Старший сокольничий — одно из главных лиц при дворе, и отведенное для ловчих птиц помещение всегда благоустроено. Редко проходит неделя, чтобы шейхи не отправились со своими соколами на два-три дня в пустыню поохотиться на газелей и дроф, и достоинства ловчих птиц — постоянный предмет оживленных споров между соперниками.