В поисках Дильмуна
Шрифт:
Для охоты используют разных представителей семейства соколиных, чаще всего ястребов и сапсанов. Но особенно высоко ценят кречетов, лучшие из которых добываются в Иране, и шейхи платят изрядные деньги за этих птиц. Кречет — самый крупный и сильный представитель соколиных; в средневековой Европе охота с кречетом была привилегией членов королевских семей. В каком-то смысле это правило действует по- сию пору; во всяком случае, гренландские соколы, тоже относящиеся к группе кречетов, считаются собственностью датской короны. Так что преподнести шейху Бахрейна гренландского сокола означало в полном смысле слова сделать ему королевский подарок. Более того. Обычный кречет великолепен, слов нет, но у него оперение коричневое с белыми крапинами, как у большинства хищных птиц, а гренландский кречет весь белый, только кончики перьев черные. Подобной птицы в области Персидского залива еще не видывали, ей там цены не будет.
П. В. все это знал или, во всяком случае, подозревал и, услышав о поимке
От возвращения П. В. до нашего отъезда в начале декабря время пролетело быстро. Подготовка снаряжения не потребовала особых хлопот. Мы намеревались провести на острове возможно более тщательную разведку и покопать в самых многообещающих местах. Что это будут за места, какие проблемы нас ожидают и какое специальное снаряжение потребуется — обо всем этом можно было лишь гадать. А потому мы припасли на каждого по строительному мастерку и двухметровой рейке, взяли нивелир и два фотоаппарата. Что еще понадобится — приобретем на месте или получим из Дании. Зато немало времени потратил я на письма бахрейнским знакомым — бывшим сослуживцам в нефтяной компании, директору гостиницы Британской авиакомпании и некоторым торговцам. Нам ведь надо будет где-то поселиться, обзавестись машиной и рано или поздно нанять рабочих. А наши финансы строго ограничены — стало быть, чем скорее устроимся и приступим к полевым работам, тем лучше.
Каменный конус высотой 65 см, найденный капитаном Дюраном на Бахрейне в 1879 году и затем вновь утраченный, первоначально входил в кладку храмового фундамента. Стиль надписи позволяет датировать ее примерно 1800 годом до н. э.
Второго декабря, в пасмурный день с низко ползущими облаками, мы вылетели из Копенгагена. Выбрать самолет было непросто, ведь кречета надо было везти в герметичном грузовом отсеке. Холод нас не пугал, гренландские кречеты легко переносят температуры ниже сорока градусов мороза, но кислород птице был нужен не меньше, чем нам. Нам предстоял прямой рейс до Бейрута, а там пересадка на самолет, прибывающий в Бахрейн под вечер следующего дня. Провожающих было много, пришли студенты П. В. и бывшие его коллеги по Национальному музею. Вибеке не скрывала своей грусти: когда мы три года назад покидали Бахрейн, я обещал ей, что мы когда-нибудь вернемся на остров. И вот я возвращаюсь туда без нее…
Самолет взлетел и через полчаса приземлился в Гамбурге, где нам сообщили, что дальше в этот день мы не полетим: весь юг Европы затянул густой туман.
Мы беспокоились за нашего кречета. Правда, когда мы забирали его в зоопарке, нам сказали, что он вполне может обойтись без корма тридцать шесть часов, а потому мы отнесли его в помещение с утешительной вывеской «Живой груз», надеясь, что все будет в порядке. Однако туман не спешил рассеяться, и, вылетая на другой день мы уже точно знали, что не успеваем на бейрутский самолет. Перед вылетом отправили телеграмму Чарлзу Белгрэйву, прося его передать шейху Бахрейна, что кречет и его сопровождающие опаздывают.
В Бейрут мы прибыли в три часа ночи. И узнали, что из-за неправильно оформленных виз не можем покинуть аэропорт. Однако мы быстро убедились, что значит очутиться в арабском мире в обществе знатного посланца. Сами мы готовы были провести остаток ночи в креслах зала для транзитных пассажиров, но с нами был белый кречет. И мы объяснили, что беспокоимся за него, ведь он почти двое суток не получал ни воды, ни корма. Тотчас вся атмосфера изменилась. Окруженные кольцом представителей таможни и иммиграционных властей, мы распаковали транспортную клетку, и все увидели сонно мигающего гренландского сокола. Меня проводили в ресторан аэровокзала. Правда, ночью он не обслуживал пассажиров, но дежурный повар, услышав, в чем дело, тотчас выдал нам котелок воды и кусок сочного мяса. Под одобрительные возгласы на арабском языке кречет жадно набросился на сырое мясо, и, пока он утолял голод, представитель иммиграционных властей, извинившись перед нами за досадную ошибку, допущенную при оформлении визы посольством в Копенгагене, живо проштемпелевал паспорта и проводил нас до такси, пообещав лично проследить за тем, чтобы до нашего возвращения белому кречету был обеспечен надлежащий уход. Через полчаса мы уже расположились в роскошном отеле из числа тех, что авиакомпании держат для утешения томящихся ожиданием транзитных пассажиров, и наконец легли спать.
Утром выяснилось, что первый самолет на Бахрейн вылетает вечером, и мы отправили еще одну телеграмму сэру Чарлзу. Наступил вечер, мы забрали свой багаж и кречета и погрузились в самолет. Однако на сей раз нас обслуживала арабская авиакомпания,
и о том, чтобы поместить наиболее знатного пассажира в грузовой отсек, не могло быть речи. Транспортную клетку поставили на два первых кресла у двери и не стали накрывать, чтобы белый кречет мог видеть всех входящих и все могли видеть его. Ночной полет прошел без приключений, и утренняя остановка в Кувейте была примечательна лишь тем, с каким живым интересом погрузившаяся здесь на самолет группа шейхов созерцала пернатого пассажира. Часом позже — солнце поднялось уже довольно высоко — самолет описал круг, заходя на посадку в аэропорту Мухаррак, и я показал в иллюминатор П. В. белые очертания Бахрейна, который простерся под нами, подобно географической карте.Минуло три года пять месяцев, как я покинул остров, и с той поры ничего не изменилось. Шагая по бетону летного поля, я вдруг ощутил, как припекающее плечи декабрьское солнце, мерцающий песок, отороченный вдали пыльными серо-зелеными пальмами, но, главное, — повисший во влажном воздухе едковатый смолистый запах сырой нефти словно стерли пелену лет и мое подсознание захлестнула волна воспоминаний. Хотя мой запас арабских слов всегда был очень скудным, проходя таможенный, паспортный и карантинный контроль, я как ни в чем не бывало произносил арабские фразы, о которых ни разу не вспоминал за три года в Дании. Меня переполняла радость возвращения.
Но еще до таможни и паспортного контроля, пока мы, неся вдвоем клетку, шагали к зданию аэропорта, возле нас остановилась машина, из которой вышел высокий араб в белом головном платке и саубе[8].
— Мистер Глоб и мистер Бибби? — справился он на хорошем английском языке.
Мы не стали отпираться.
— Я сокольничий Его Величества. Вы привезли кречета для Его Величества?
Мы показали ему клетку. Он жестом подозвал двух носильщиков, они взяли клетку и осторожно поместили ее на широкое заднее сиденье машины.
— Да хранит вас господь, — сказал араб и сел рядом с шофером.
Машина развернулась и укатила.
Мы с П. В. посмотрели вслед машине, потом друг на друга. Мог хотя бы предложить подвезти нас до города… Мы привезли самый роскошный подарок, какой только Дания может предложить арабскому шейху, и его забрали у нас, даже не сказав спасибо и не вызвавшись нам помочь.
Конечно же, мы ошибались, однако прошел не один год, прежде чем мы поняли арабскую точку зрения. Подарок, предполагающий ответный жест, не подарок. Требовать благодарности или выражения учтивости, обставлять приношения пышными фразами или официальным ритуалом — значит умалить его ценность. Когда спустя несколько лет Его Величество подарил каждому члену экспедиции арабское одеяние и золотые часы, один из его шоферов чуть ли не тайком привез это приношение к нам в лагерь в бесформенном бумажном свертке и оставил нашему слуге. И когда мы выразили желание написать шейху Сульману благодарственное письмо, нам объяснили, что это будет нарушением этикета. Подарки надо делать втихомолку и никогда о них не упоминать. К тому же нас ожидала машина, присланная советником шейха, и мы доехали до гостиницы Британской авиакомпании, где был забронирован двойной номер.
Прошла неделя, и мы почувствовали, что топчемся на месте, причем так, что недолго и мозоли набить. Мы посетили множество людей: советника, управляющего общественными работами, директора банка, директора бывшей «моей» фирмы, генерального директора и начальника производства Бахрейнской нефтяной компании (БАПКО). Мы отмерили не один километр между высокими белеными глухими стенами арабских домов столицы Манамы, шагая от одного чипа к другому по пыльным улочкам, где ни один уважающий себя европеец не ходит пешком. Все, к кому мы обращались, проявляли живейший интерес, спрашивали, когда начнутся раскопки. И, естественно, удивлялись, что у нас нет ни четко разработанных планов, ни гор снаряжения. Слово «экспедиция» как-то плохо вязалось с видом двух смущенных мужчин с плоскими чемоданчиками. Покидая канцелярию БАПКО, мы услышали напоследок произнесенные сердечным тоном слова начальника производства:
— Добро пожаловать, как только вы сможете сказать что-нибудь более определенное.
В таком же духе принимали нас всюду. Между тем мы жили в весьма дорогом отеле, за неимением другого, и для разъездов по острову надо было нанимать такси. Наши финансы таяли с ужасающей скоростью.
Лишь в одном смысле нам удалось сдвинуться с места. Выяснив, что БАПКО располагает аэрофотоснимками всего острова, мы два дня изучали их через стереолинзы и составили перечень пятидесяти пяти участков, где необычные холмы, необъяснимые прогалины среди пальмовых рощ или ряды разрушенных стен указывали, что стоит провести изыскания. На нашей карте мы пометили также курганные поля и произвели примерный подсчет числа курганов, исходя из занимаемой некрополями площади и среднего числа холмов в их пределах. Получилось около ста тысяч. Поистине чудовищная цифра — столько курганов не наберется по всей Дании или Англии. Однако посетить наши пятьдесят пять подозрительных участков или какой-нибудь из некрополей мы не могли, не располагая собственным транспортом. Похоже было, что придется покупать себе новый джип, а на это ушла бы немалая часть средств, которые мы берегли собственно для раскопок.