В поисках единорога

За год вынужденного пребывания в деревне кое-кто из наших научился худо-бедно изъясняться на местном наречии, тогда как нравы и обычаи туземцев не переставали нас удивлять. Свадьбы, например, праздновались так: несколько парней женятся сразу на нескольких девушках, то есть все они женятся между собой — словом, от кого потом рождаются дети, понять никак невозможно. Правда, некоторые младенцы появлялись на свет с довольно светлой кожей, и сразу было ясно, что тут постарались арбалетчики. Да и наша Инесилья родила в тот год от Андреса, но ее младенец умер несколько дней спустя.

Фрай Жорди тем временем очень подружился со старым Кабакой, они постоянно делились друг с другом познаниями в области всяких трав, зелий и заговоров. Вместе они уходили туда, где деревья образовывали некое подобие леса, собирать целебные листья и корешки. Я же завязал приятельские отношения с толстым вождем. Изо дня в день я навещал его и развлекал придворными церемониями, как принято у нас в Кастилии. Проверенный метод — любого монарха, будь он черный или белый, лесть услаждает и склоняет на твою сторону. Толстопуз всякий раз меня одаривал и без конца расспрашивал о звездах и о пустыне, о лодках и кораблях, плавающих по морю, коего он никогда не видел, о короле кастильском и о наших войнах с маврами. По мере своих возможностей я старался давать точные и обстоятельные ответы. Но пока я беседовал с ним, мысли мои устремлялись к его молодой жене Аскиа, чьи упругие груди и крутые бедра напрочь лишали меня рассудка. Развлекаясь в деревне с другими негритянками, я неизменно думал о ней, и даже во сне она мне не давала покоя. Правда, во сне, стоило мне лечь с ней, как она начинала уменьшаться, сначала становилась с ребенка, потом с тряпичную куклу, потом и вовсе таяла, исчезая из виду, и хотя я понимал, что это все не наяву, не проходило ощущение, будто кто-то меня высмеивает и наказывает за грех прелюбодеяния. Как бы там ни было, за этот год мы не раз встречались с ней в кустах, зарывшись поглубже в заросли папоротника чтобы выпустить на волю свою похоть. Она сама приходила ко мне — помимо плотского желания, в мои объятия ее влекло любопытство.

Год миновал, и я все чаще сводил разговоры с Андресом де Премио и фраем Жорди к тому, что пора бы уже подумать о возобновлении поисков единорога. Тут они оба со мной соглашались. Договорились, что, когда негритянская деревня затеет переезд, мы тоже снимемся с лагеря, но направимся в другую сторону, к своей неизменной цели. Касательно переезда, полагаю, требуются некоторые разъяснения.

В Африке земли так много, а людей так мало, что территории сами по себе не имеют никакой ценности, как у нас воздух или море. Поэтому каждый может иметь столько земли, сколько пожелает, границ здесь не существует, надо только уйти туда, где никого нет, выжечь участок, расчистить его под пашню — и сей на здоровье. Но поскольку негры по природе своей не слишком трудолюбивы, поля у них обрабатываются плохо. После двух-трех урожаев почва истощается, потому что ее не удобряют, не поливают как следует, не вскапывают, не держат под паром, как это заведено у крестьян в христианском мире. Вот и приходится им бросать хозяйство и отправляться на поиски новых плодородных земель. Поэтому деревни в Африке не стоят на месте, как в Кастилии, а раз в несколько лет переезжают, и жители их вечно носят свой дом на закорках, сегодня они здесь, завтра там, так и ютятся в лачугах и не умеют ни дома строить из кирпича и камня, ни оградительные стены — в нашем понимании — возводить, ни дороги мостить.

Когда пришла пора племени толстого вождя перебираться на новые земли, я испросил у него разрешения покинуть их, ибо наш путь к единорогам лежал в другом направлении. Толстопуз и весь его народ, прощаясь с нами, сильно горевали, и проливали слезы, и раздаривали нам свое скудное имущество. Кабака отдал фраю Жорди ожерелье из бусинок и семян, обладающее большой целебной силой, а монах в ответ подарил ему крест, который тот повесил на шею вместе с прочими украшениями, но понимал ли старик его значение, мне неведомо. Фрай Жорди усвоил жестокий урок, полученный в Томбукту, и с тех пор никого больше не крестил и не пытался объяснять неграм христианское учение. Аскиа накануне отъезда вручила мне мешочек золотого песка, поскольку выяснила, что белые почитают его за великую драгоценность, и я был очень огорчен, что мне нечем ее отблагодарить: кроме нищенских лохмотьев на теле да оружия у меня ничего не осталось.

Два дня мы шли на север. На третий, в пятницу второго июля, мы проснулись и обнаружили, что Педро Мартинес, он же Резаный, и пятеро его дружков, которые вечно плясали под его дудку и шептались с ним по углам, сбежали ночью, прихватив тринадцать арбалетов, три шпаги, все наши жалкие остатки соли и немного золота, припасенного кое-кем из солдат. Я не на шутку рассердился, но не был уверен, стоит ли их преследовать (следопыты Себастьян де Торрес и Рамон Пеньика сказали, что это просто, свежие следы ведут на юг) или идти дальше без них. После небольшого совещания решили продолжить путь. По рассказам арбалетчиков выходило, что Резаный со товарищи отправились в золотоносный край, о котором успели многое выспросить у негров. Те утверждали, что место это находится на юге, в пятидесяти днях пути, у высоких гор и большой реки, называемой на местном языке Фалеме. Обитающие там негры страну свою зовут Бамбук и не имеют никаких дел с соседями. Желающие купить у них золото привозят с собой соль, а торговля ведется по следующим правилам. Приезжие оставляют соль на их берегу реки, на специально отведенной поляне, кучами такого веса, какой способен поднять один человек. Потом они возвращаются обратно на свой берег и ждут. Спустя какое-то время из-за кустов и деревьев появляются жители Бамбука, подходят к соли, осматривают ее и кладут рядом с каждой кучей плетеную мисочку с горстью золотого порошка, после чего исчезают в чаще. Тогда торговцы снова переправляются через реку, изучают оставленное золото и, если находят количество достаточным, забирают его, а если нет, то удаляются на свою стоянку, ничего не тронув. Негры Бамбука выходят снова и, увидев, что золото лежит на месте, разражаются истошными воплями и колотят себя в грудь, словно их постигла страшная беда, потом добавляют еще немножко драгоценного порошка и снова прячутся. Таким образом торг продолжается, пока торговцы не будут удовлетворены и не заберут мисочки. Но иногда случается, что негры Бамбука обижаются и сами уносят свое золото. Тогда торговцам остается только увезти соль, и обе стороны ждут следующего утра, чтобы начать все заново.

Итак, отправились мы дальше по дороге, которую дорогой я называю лишь условно, потому что шла она по совершенно необитаемым местам. Это было заметно по тому, с какой доверчивостью нас подпускали к себе стада антилоп, газелей и прочих здешних животных. Временами нам приходилось продираться сквозь густые заросли леса, где водились огромные змеи и ужасно злые москиты, и стоял удушливый зной, и воздух был так влажен, словно поблизости кипели котлы с водой. К степи, называемой по-негритянски Калопе, мы выбрались изможденными до предела. Перед нами, насколько хватало глаз, раскинулись бескрайние просторы, на горизонте не виднелось ни гор, ни чего-либо другого. Все пространство покрывали высокие желтые травы и редкие раскидистые деревья, дающие хорошую тень. Идти стало намного удобнее, мы добывали мясо на охоте и в целом неплохо проводили время. Всего нас было девять белых и тридцать негров, выделенных нам толстым вождем в качестве слуг и провожатых. Они охотно отправились с нами, так как поклажа, разделенная на всех, почти ничего не весила, а обращались мы с ними по-свойски, запанибрата.

В этой степи мы наконец увидели львов, которые, впрочем, не осмеливались к нам приближаться, и других могучих и грозных хищников. Часто проходили стада уже знакомых нам полосатых мулов. Теплилась радостная надежда, что и до пастбища единорогов недалеко. Но однажды утром вдали показалось нечто вроде негритянского каравана. Когда расстояние между нами сократилось, оказалось, что это вовсе не кочующая деревня, как мы сначала подумали, а вереница рабов под конвоем. Среди них не было ни белых, ни мавров — это одни негры вели куда-то других. Завидев нас, они остановились, стражники подняли палки и принялись лупить своих пленников по головам, чтобы заставить их лечь и укрыться в траве. Я вышел вперед с Паликесом и тремя арбалетчиками, намереваясь спросить, где мы находимся и как отыскать единорогов, однако не успели мы дойти до них, как вся охрана, человек пятьдесят, завопила наперебой и осыпала нас дождем из дротиков и стрел. Арбалетчику по имени Кристобаль де Никуэса стрела навылет пробила грудь, прикончив его на месте, от кожаного жилета Паликеса отскочил дротик, брошенный недостаточно сильной рукой. Перед лицом подобной низости мы развернулись и со всех ног рванули назад, громкими криками предупреждая остальных. Верный Вильяльфанье понял первым и что есть мочи затрубил в боевой рожок. Его товарищи с кличем „Энрике! Энрике! Кастилия и Сантьяго!“ и заряженными арбалетами построились в шеренгу и одним залпом уложили добрую дюжину противников. Работорговцы до смерти перепугались — видно, не сталкивались прежде с оружием, которое разит наповал без промаха с такого расстояния, — и, не переставая голосить, подняли руки вверх в знак того, что сдаются без боя. Мы уже в открытую подошли к ним, не нарушая строя, с арбалетами наготове, а своим неграм приказали освободить лежащих на земле пленников. Те, едва вскочив на ноги, тут же набросились на своих бывших конвоиров и учинили над ними жестокую расправу — забивали их палками и камнями, резали, используя стрелы вместо кинжалов. А мы не стали им препятствовать.

Когда последние работорговцы испустили дух, каратели повалились к нашим ногам, они обнимали наши колени, целовали стопы со слезами и пронзительными визгами — трудно сказать, было ли последнее изъявлением благодарности или просто радости. Я велел Паликесу побеседовать с ними, и он испробовал одно наречие, второе, третье, всю выученную в Африке абракадабру, но толку из этого не вышло ровным счетом никакого. К счастью, подошел один негр из племени Толстопуза и как-то исхитрился с ними объясниться. С его помощью мы узнали, что их родина зовется Гаррафа и лежит к югу отсюда, а люди из враждебного народа сонгаи захватили их, чтобы продать в рабство, и сейчас, раз уж конвой мертв, лучше бы убраться нам всем подальше. Спасенные уверяли, что поблизости полно других сонгаи, злобных и вооруженных до зубов, они сторожат лагерь, куда сгоняют пленников, чтобы потом крупными партиями вести их на невольничьи рынки. И охраны там такая тьма, что стычек с ней, при нашей малочисленности, лучше бы избежать. Когда же мы спросили о животном с единственным рогом посреди лба, они начали оживленно между собой переговариваться, а затем сообщили, что далеко на юге есть река под названием Конго, до нее много дней пути, зато на ее берегах можно увидеть зверей, соответствующих нашему описанию. Они очень большие, питаются травой, а на морде у них растет рог, из коего порошок — чрезвычайно ценное средство от болезней Венеры. Тут они для пущей ясности стали со смехом показывать на свои неприкрытые чресла. Вне всякого сомнения, мы наконец-то встретили людей, которым доподлинно известно местопребывание единорога. И поскольку у нас сложилось впечатление, что они ни в чем не солгали, решено было без промедления поворачивать на юг и как можно скорее оставить позади гору трупов, образовавшуюся по нашей милости. Любопытно, что в Африке совершенно невозможно спрятать мертвеца, потому как на него тут же слетаются грифы и прочие крылатые любители падали. Они обладают столь внушительными размерами и кружат над добычей такими огромными стаями, что их, словно грозовую тучу, видно издали с любого расстояния. Причем африканские стервятники заметно тупее наших, кастильских, ибо, заметив неподвижное тело, они сразу к нему устремляются, не важно, покойник это или всего лишь спящий. Здесь часто просыпаешься в окружении ненасытных пташек. Но они вдобавок еще и трусливы, и стоит на них прикрикнуть, как они, заполошно хлопая крыльями, поднимаются повыше и улетают с возмущенным клекотом. Похоже, они вечно страдают от голода и очень сердятся, когда то, что выглядело дохлым, пробуждается в добром здравии.

Вскоре мы позволили несостоявшимся рабам уйти своей дорогой, так как нам было не с руки кормить столько ртов, но двух или трех, наиболее разумных на вид, попросили нас сопровождать, чтобы указывать направление, и те с удовольствием согласились. Они бодро шагали в авангарде и без умолку болтали. Паликес не отставал, изучая на ходу их наречие; несмотря на свою худобу и низенький рост, он смотрелся рядом с ними как папаша с детишками — так малы они были.

В течение следующих дней мы делали короткие переходы, чтобы не слишком мучить больных и раненых, кроме того, полуденный зной не способствовал долгому маршу. Арбалетчики пребывали в сравнительно приятном расположении духа, поскольку на сей раз с нами шли женщины, которые отдавались им с большой охотой, изгоняя мысли о прошлых и грядущих невзгодах. Негритянки также мололи муку, свежевали добычу и даже разжевывали для них куски мяса. Так что жили наши солдаты роскошно, ни дать ни взять мавританские султаны, и чихать хотели на жаркие проповеди фрая Жорди, заклинавшего их не уподобляться язычникам. А у нас с Андресом недоставало твердости запретить им эти маленькие утехи, более того, мы опасались, как бы, доведенные до отчаяния бесконечными лишениями, они не подались в золотоискатели вслед за Резаным и его прихвостнями.

Глава двенадцатая

Два месяца мы продирались сквозь влажные джунгли, вязли в кишащих змеями болотах, страдали от укусов москитов, одолевавших нас день и ночь с немыслимым упорством. Готов поклясться, что крови, высосанной из меня за это время разными мелкими тварями, хватило бы на пару здоровенных котлов морсильи [15] . Но в конце концов мы достигли более приветливой местности, на языке негров называющейся Манде. Там текут в направлении на север бесчисленные реки, большие и малые, необъятные пространства покрыты зелеными лесами, где кроны деревьев так густы, что не пропускают солнечный свет и под их сенью словно бы царит вечная ночь. Мы не углублялись во мрак, предпочитая держаться речных берегов, по которым идти было проще: меж деревьев вились тропы, кое-где росла трава, а приходящие на водопой животные вдоволь обеспечивали нас свежим мясом. Некоторые реки впадали в другие, покрупнее, некоторые — в озера или пруды, населенные необычайными разноцветными птицами. Ноги у этих птиц были длинные и тонкие, как стрела, клювы тоже длинные, но голоса грубые, немелодичные. Люди здесь не жили, но негры жестами объясняли, что там, где кончаются джунгли, есть и деревни, и туземцы, и много-много единорогов, поэтому мы стойко переносили все тяготы, уповая вскоре выполнить волю повелителя нашего короля.

15

Морсилья— вид кровяной колбасы. На родине героя, в Хаэне, она, по традиции, готовится особенным образом — в котлах.

Фрай Жорди, растрясший в походе весь жирок, утративший свое солидное пузо и как будто помолодевший, подбадривал всех советами и утешениями, всегда находил доброе слово для больных и измученных. „Порой Господь наш наказует честных христиан, дабы воздать им после сторицею. Стерпим же все беды, холод и зной, голод и жажду, лихорадку, страдание и смерть, как терпели апостолы, мученики, исповедники, девы, и Иов, и Товит, и Катон“, — любил он повторять. И павшие духом крепились. Тем не менее он нередко уходил в лес, якобы собирать травы, и долго в одиночестве молился и плакал. Монаху приходилось тяжелее всех, он так старался ради нас, а его самого утешать было некому.