В поисках единорога

Упорно продвигаясь на юг, мы набрели на какое-то негритянское племя, обитавшее возле удивительно тихой реки. Ее воды словно бы замерли и даже подернулись ряской. Над ней нависало некое подобие моста из длинных крепких лиан, по которому можно было ее перейти, не замочив ног. Хижины туземцев, похожие на пчелиные ульи, торчали по обоим берегам, точно как у нас Триана лежит на одном берегу, а на другом — Севилья. При нашем появлении большинство жителей в ужасе разбежались кто куда. Я послал вперед Паликеса с Себастьяном и еще несколькими людьми и приказал трубить в рожок. Заслышав звуки рожка, негры высыпали из хижин и из-за деревьев с такими лицами, как будто наступил день Страшного суда. Первым подошел к нам один, в головном уборе из львиной гривы, с раскраской на лице и по всему телу, увешанный бусами и диковинными ожерельями, из чего мы заключили, что он тут главный. Приблизившись ко мне, он попытался было пасть ниц, но я ему не позволил и дружелюбным жестом помог подняться. Тогда туземцы поняли, что мы пришли с миром, Львиная Грива повернулся к своим людям и сказал какие-то слова, которые им, похоже, очень понравились. Только что они хотели уносить ноги, словно узрели лик Сатаны, а теперь, мгновения спустя, уже приветствовали нас с таким гостеприимным радушием, с каким в иных местах встречают знатных и высокопоставленных гостей. Здешний язык не принадлежал к числу выученных Паликесом, однако, выдернув по словечку из разных наречий и призвав на помощь язык жестов, он мог вполне сносно изъясняться. Паликес сообщил, что ищем мы не серебро, не золото и не рабов, а единорога. Львиная Грива осведомился, не с луны ли мы свалились, но вопрос этот не был проявлением грубости или слабоумия — просто здесь никогда не видели белых и не знали, что в природе бывает другой цвет кожи, кроме черной, как у них. Мы честно ответили, что прибыли из Кастилии, королевства, лежащего дальше страны мавров, за морем. Но туземцы не поняли ни кто такие мавры, ни что такое море, настолько далеки они были от мира. Более того, если мы правильно истолковали их речи, единорога они тоже никогда не видели.

Как бы там ни было, нас препроводили в хижины, и угостили на славу, и отвели нам лучшее помещение. Конечно, пиром в царских покоях это не назовешь, но туземцы охотно делились тем немногим, что имели, а постели из тростника и свежих листьев для наших недужных товарищей у них получились очень даже неплохие. Постоянно они носили нам в плетеных корзинках и деревянных мисочках то муку, то рыбу, то разные плоды. Пока мы отдыхали у них, хозяева осыпали нас всяческими почестями и знаками внимания, устраивали для нас праздники, во всем себе отказывали, лишь бы получше нам угодить. Мы благодарили их по мере сил, хотя достойно отплатить за столь искреннее гостеприимство нам было нечем, ибо к тому моменту мы являли собою горстку нищих оборванцев.

Поскольку излагать на письме каждую мелочь представляется не только затруднительным, но попросту невозможным, да и на читателей либо слушателей это навеяло бы лишь раздражение и скуку, подробное описание следующих дней позволю себе опустить.

Возобновив поход, через три дня после Пасхи, чье торжественное празднование сопровождалось общим причастием и прочими бесчисленными проявлениями смиренной набожности, мы очутились на обширном лугу, где в изобилии росли цветы всевозможных форм и оттенков. Наши негритянские слуги выбрали из них большие, с сочными лепестками, чтобы попробовать на предмет съедобности. По их словам, цветы оказались хороши и вкусом напоминали медовые сласти. Тут уж и мы полакомились, и в дальнейшем они служили неплохим дополнением к дичи, ежедневно добываемой нашими стрелками. Еще через три дня мы заметили каких-то туземцев, наблюдавших за нами из-за расположенных в отдалении деревьев, и решили, что они, как и предыдущие, мирное племя, просто напуганы нашим видом. Я собрал маленькую делегацию, дабы продемонстрировать наши добрые намерения. Мы подошли к тем деревьям и оставили на виду четверть жареной антилопы — излишки нашего завтрака, — привязав ее на ветки повыше, чтоб не достало зверье. Когда мы вернулись туда под вечер, мяса уже не было, а на его месте появилась корзинка с просяной мукой. Таким образом все убедились во взаимном дружеском расположении. На следующий день мы подошли снова, призывая их жестами, и они ответили тем же, после чего несколько человек приблизились к нам. Паликес попытался говорить с ними, но общего языка не нашел в буквальном смысле. Эти новые туземцы кожу имели более светлую, чем наши провожатые, и волосы не такие кудрявые, почти гладкие, и ноздри не такие широкие, более пропорциональные. Вслед за ними мы проследовали по тропе, которая вывела к долинке, пересеченной очень славной речкой с чистейшей водой. В глубине виднелись высокие деревья, из-под которых нам навстречу шла целая толпа, производя неимоверный шум с помощью колокольчиков и разнообразных рогов. Чтоб не остаться в долгу, я велел Франсиско Вильяльфанье трубить в боевой рожок, он дунул пару раз, и от этих пронзительных звуков негры поначалу было вздрогнули, но, увидев, что мы смеемся, расхохотались тоже, подняли гвалт и веселую суматоху, точно дети малые. Тем не менее при ближайшем рассмотрении выяснилось, что многие из них прикрываются большими щитами из белой кожи, а в руках держат луки со стрелами и копья, на вид чрезвычайно острые. Но едва первое потрясение миновало, мы с облегчением отметили, что впереди шествуют их предводители, четверо толстяков в затейливых головных уборах. По пятам за ними шли подростки, видимо, что-то вроде пажей — целиком обнаженные, даже срам не прикрыт, — и держали наготове деревянные сиденья. Оказавшись с вождями лицом к лицу, мы отвесили придворные поклоны в качестве приветствия; те в ответ переглянулись, расхохотались от души, поклонились, копируя нашу манеру, с потрясающей медлительностью подобрались к нам вплотную — и ну щупать кожу, дергать бороды, пялиться на оружие. Всему-то они дивились — с тем же простодушием, какое мы не раз уже наблюдали у африканских негров. Мы им не препятствовали и недовольства не выказывали, однако же восемь стрелков в арьергарде незаметно зарядили арбалеты и приготовились вмешаться, ежели возникнет в том нужда.

Туземцы привели нас в свой поселок, насчитывавший около двухсот хижин из глины и соломы в форме перевернутых лодок. Те, что находились по внешнему периметру, стояли бок о бок, образуя своего рода заграждение. Нам предложили в распоряжение одно из самых просторных жилищ, но мы, выразив благодарность поклонами, ушли разбивать лагерь напротив, на другом берегу реки. Едва до них дошло, что мы намерены там обосноваться, к нам тотчас прислали местных мастеров, которые за пару дней соорудили нам такие же глиняные домики, расположив их, согласно моим указаниям, квадратом, чтоб удобнее было обороняться в случае чего. Поскольку край выглядел вполне приветливым, я еще распорядился с другой стороны, где не протекала река, выкопать ров и обнести лагерь частоколом, рассчитывая отдохнуть здесь несколько месяцев от перенесенных тягот и разведать, куда нам податься дальше в поисках единорога. Предводителем племени оказался один из приветствовавших нас толстяков, имя его звучало на наш слух как-то вроде Караманса — так мы его и звали впредь. Остальные толстяки были его братья и советники. Через посредничество одного из наших негров, понимавшего местный язык, мы узнали, что в этих землях есть еще два вождя и все трое ведут между собой войну. Именно поэтому нас вышли встречать с оружием: думали, вдруг мы из вражеского стана. Племя означенных врагов называлось мангбету, а принявшее нас — бандб.

С тех пор как мы у них обосновались, прошло немало дней. Жара в тени холмов переносилась легче, луга манили зеленью, и мои люди даже не помышляли о продолжении пути; целыми днями они бегали по склонам, охотясь на быков, антилоп, кабанов и другую крупную дичь, играли в военные игры, плясали, пировали и тешились разными забавами. Фрай Жорди подружился с негритянским целителем; в сопровождении Черного Мануэля и еще двух-трех учеников они уходили в чащу леса собирать травы, сушить насекомых и ящериц, варить лечебные настои и обмениваться опытом. Но со временем солдаты стали приносить меньше добычи, разленились и по большей части только валялись без толку на траве да баловались с доступными, смешливыми негритянками или же играли в кости и во всякие местные игры, которым обучались, как учатся люди всему дурному, с поразительной легкостью. Таким образом грехи наши множились день ото дня, и конца этому безобразию не предвиделось, хотя в течение Великого поста все усердно каялись на исповеди, посыпали головы пеплом, требовали епитимьи и клялись исправиться. Однако же это оказалось не более чем кратким перерывом, после которого безделье и блуд возобновились пуще прежнего. Я был крайне недоволен тем, что арбалетчики забросили повседневный труд и воинские упражнения, но, с другой стороны, понимая, как иссушили и вымотали их перенесенные лишения, почел за лучшее дать им срок еще немного прийти в себя, прежде чем снова гнать их вперед по неведомым дорогам.

Так прошло несколько месяцев, пока в один прекрасный день не прибежал со всех ног запыхавшийся Черный Мануэль с известием, что негры мангбету, с которыми воевал народ Карамансы, захватили в плен фрая Жорди и здешнего целителя. Я тут же велел Вильяльфанье трубить тревогу. Собрался весь отряд во главе с Андресом де Премио, я сообщил новость; вооружившись и прихватив с собой Черного Мануэля, мы отправились на поиски пленных. До самого вечера следопыт Рамон Пеньика вел нас за собой. Когда сгустилась тьма, взошедшая луна застала нас на лужайке у большого валуна, где мы и решили переночевать, с тем чтобы на заре продолжить преследование. Но вдруг всего в какой-то лиге от нас в поднимающемся от реки тумане замерцал матовый огонек, подсказывая, что наша цель уже близко. Воодушевленные, мы мигом позабыли про усталость и с величайшей осторожностью пошли на свет. Возле стоянки солдаты рассредоточились, чтобы бесшумно окружить врага, лишь иногда под чьей-то ногой хрустела ветка или раскалывался орех, но мы уже знали, что в африканской ночи никто не обращает внимания на подобные звуки. Ведь хищники, большие обезьяны и мартышки постоянно бродят вокруг человеческих поселений в надежде стащить что-нибудь съестное, но никогда не осмеливаются приближаться к костру. Поэтому мы подошли вплотную незамеченными. Восемь чернокожих богатырского сложения стерегли целителя Карамансы, фрая Жорди и еще трех негров из нашей экспедиции, один из которых был ранен и, похоже, дышал на ладан. Знаками я приказал Вильяльфанье командовать нападение, он дунул в рожок что есть мочи, и восемь негров мангбету опомниться не успели, как их повалили на землю за исключением одного, обнаружившего себя пригвожденным к дереву. Он недоуменно пялился на оперение стрелы, пронзившей его грудь, и никак не мог сообразить, что же такое с ним стряслось. Перерезав глотки побежденным, мы развязали своих, радуясь тому, что нашли их целыми и невредимыми, за исключением раненого — его ударили по голове дубиной и волокли на обед своим соплеменникам. Ночь мы провели на другой лужайке, подальше от места, где валялись трупы, а наутро вернулись в деревню.

После этого случая Караманса проникся к нам благодарностью, уяснив, что с нами его люди под надежной защитой, и принялся осыпать нас почестями: каждый день присылал просо и другие зерна вместе с женщинами, которые растирали их пестиками в больших деревянных ступах. Весьма утомительное занятие, но негритянки никогда не устают. С грудными младенцами, привязанными к спине, они работают и смеются, как будто это игра. Точно так же хохочут мальчишки у нас в Кастилии, когда залезают на осла, бредущего к мельнице, и им безразлично, кто среди них сын идальго, а кто — простого крестьянина.

Очень скоро арбалетчики начали брать негритянок в сожительницы, чему фрай Жорди вначале резко воспротивился, но потом, убедившись, что его призывы никто не слушает, замолчал. Некоторые даже приходили ко мне с просьбой позволить им перебраться на другой берег, к сородичам своих женщин, но тут мы с Андресом де Премио были непреклонны, ибо опасались, что в случае предательства со стороны негров окажемся беззащитны, если не будем держаться вместе в нашем лагере. В итоге черные женщины арбалетчиков сами пришли к нам жить. Кое-кто не постеснялся взять себе двух жен, исторгнув у фрая Жорди громовую проповедь о смертных грехах, но в конце концов пришлось монаху смириться и с этим. Ведь жизнь там была нелегкая, а женщины ежедневно ходили собирать съедобные растения и корешки, мололи муку, пекли лепешки, поддерживали огонь и вообще очень ловко управлялись по хозяйству, хотя и шумели при этом изрядно, потому как вечно затевали свары между собой. Инесилья мало-помалу училась им подражать и запросто освоила местное наречие — не хуже Паликеса, нашего сверх меры одаренного толмача.

Некоторое время спустя племя бандб снова начало жаловаться на обнаглевших мангбету: дескать, те все упорнее теснят их, нападают и отнимают земли. В глубине души я уже жалел, что первыми встретил этих бандб, а не мангбету, но на ту пору мы уже слишком многим были обязаны Карамансе, ведь он делился скудными запасами своего народа, чтобы прокормить нас, присылал дрова и прочие услуги оказывал с неизменным великодушием. Кроме того, несколько его подданных, наслушавшись Черного Мануэля, приняли христианскую веру и прибили кресты из палочек над входом в свои лачуги, чем еще крепче обязали нас по мере сил защищать их от врагов. Учитывая нашу малочисленность и предстоящий рано или поздно отъезд, было решено, что Андрес де Премио с кем-нибудь из арбалетчиков станет ежедневно выходить в поле с юношами бандб и обучать их ратному делу: каким строем встречать врага, как к нему приближаться, как нападать и обороняться, как отразить атаку, как отступать без потерь, если противник побеждает, и как его преследовать, если он разгромлен. Команды отдавались, как принято в Кастилии, сигналами боевого рожка; негры их хорошо понимали и выполняли очень четко, а потому казалось, что из них выйдет отличное войско, храброе и дисциплинированное. Это внушало надежду, что, когда мы уйдем отсюда, они и сами сумеют постоять за себя. Однако вышло немного иначе: скоро мы узнали по слухам и донесениям лазутчиков, что три отдаленных, но весьма могущественных поселения мангбету объединяются, чтобы изгнать бандб с их территории, и что они поклялись своим богам убить белых кузнецов и съесть их печень. Белые кузнецы — это мы, и одному Господу известно, почему нас так прозвали, при том что никто из нас не владел кузнечным ремеслом. Узнав все это, мы с Андресом устроили совет и продумали план обороны нашего лагеря и негритянской деревни. Обследование местности не оставляло сомнений: если мангбету соберутся напасть, то их силы будут вынуждены подходить через обширную равнину с редкими деревьями, лежащую по ту сторону лагеря, то есть за дальним от реки краем. Там мы и предполагали их встретить и принять бой. Измерив лагерь и укрепив его со всех сторон, я распорядился, чтобы в день сражения за каждым арбалетчиком стояли двое негров из тех, что пришли с нами, так как они уже наловчились взводить арбалеты и проделывали это с завидной скоростью. Таким образом арбалетчик, выпустив стрелу, бросал оружие одному помощнику, а у второго хватал заряженное. Для подобного метода нужны лишние арбалеты, но у нас они как раз имелись. В итоге за время, потребное, чтоб прочесть вслух „Отче наш“, каждый мог выпустить по десять стрел, благодаря чему дюжина арбалетчиков заменяла собой три десятка. Потом я вычислил длину и дальность полета здешних дротиков и на соответствующем расстоянии друг от друга велел выкопать неглубокие рвы и по дну их вбить заостренные колья. Я обращал внимание, что негры имеют привычку разбегаться, чтобы метнуть дротик, и рассчитывал противникам в этом помешать — тогда и дротики не будут долетать до цели. Далее я позаботился о прикрытии для арбалетчиков, выставив перед ними два ряда негров с копьями: второй ряд размахивается стоя, первый — припав на колено. Сами же они должны были прикрываться щитами в человеческий рост, которые я придумал сплести из тростника наподобие корзин. После того как боевой порядок был утвержден, мы устроили репетицию на берегу реки, и она прошла замечательно. Потом Андрес де Премио, Себастьян де Торрес и Вильяльфанье много дней подряд тренировали негров, чтобы те запомнили сигналы рожка и двигались в точном соответствии с ними. Когда они выучили, какой сигнал означает „бегом вперед“, какой — „шагом вперед“, какой — „метать копья“, а какой — „отступать“, Андрес выбрал самых способных, коих оказалось большинство, а остальных отпустил. Отобранных бойцов он разбил на четыре отряда по двести человек, а я постановил, что, когда мы очутимся перед лицом врага, два отряда будут располагаться с каждого фланга. Затем мы провели еще один, весьма зрелищный, смотр. Караманса остался доволен, он смеялся и напускал на себя чванливый вид, будто все это — исключительно его заслуга, чем несколько охладил нашу к нему симпатию.

Через некоторое время, узнав достоверно, что мангбету наступают всей своею ратью, я выставил надежные дозоры во всех необходимых местах, чтобы противник не застал нас врасплох. Еще до рассвета примчались лазутчики с известием, что мангбету снялись с лагеря посреди ночи и подходят с огромным войском. Мы благоговейно выслушали мессу и причастились. Чернокожие язычники молча взирали на нас, и многие из них, оценив обряд по достоинству, тоже опустились на колени и сложили руки, подражая нам. Как только с молитвами было покончено, я приказал воинам строиться и выходить в степь, а женщинам, детям и небоеспособным — спрятаться подальше за деревьями. Мы направились по широкой тропе и, пройдя немного по равнине, достигли частоколов и волчьих ям, которые по моему распоряжению замаскировали травой. Там мы остались ждать, согласно отработанному ранее плану. Едва занялась заря, вдали послышался бой тамтамов — это шли на нас мангбету. Но они еще были так далеко, что пришлось довольно долго выжидать, пока на горизонте показались шесты с бахромой и перьями, которые они несли вместо знамен. Барабанная дробь сделалась столь оглушительной, что два человека не могли расслышать друг друга, как бы близко они ни находились и как бы ни повышали голос. Стаи перепуганных птиц поднялись в воздух и пронеслись над нашими головами, причем большая их часть улетела влево, что мы истолковали как доброе знамение и изрядно приободрились. Караманса предусмотрительно расположился позади войска, чтоб не зашибли. Он нацепил все свое военное облачение, состоявшее из цветных тряпок и ожерелий, и восседал в плетеных носилках на возвышении, откуда его всем было хорошо видно. Лицо его хранило угрюмое выражение, он сильно потел и не осмеливался слова вымолвить.

Позже, когда мангбету приблизились на расстояние четырех полетов стрелы, мы увидели, что их бесчисленное множество, столько мы за все наше африканское путешествие не встречали, и казалось, будто весь мир ополчился против нас. Наши негры забеспокоились, уяснив себе численность врага, и начали оглядываться на Карамансу — не скажет ли он чего. Андрес де Премио подошел ко мне и сказал:

— Боюсь, струхнет толстяк, и тогда все разбегутся. Надо его предупредить, чтобы рта не раскрывал.

Поскольку он был совершенно прав, я отрядил Паликеса передать Карамансе мое мнение военачальника: мол, очень скоро мы одержим блестящую победу. Мы стояли, как уговорено: арбалетчики посередине, по два больших отряда на флангах и шеренги копейщиков впереди. Противник уже подошел на два полета стрелы, и стало видно, кто там вожди: их несли на тростниковых сиденьях. Разобравшись в положении, я подозвал Андреса и велел передать арбалетчикам следующее: пускай по первому сигналу рожка стреляют в трех царственных особ на носилках, а также в пеших с львиными гривами — это их лучшие воины и телохранители. Во избежание промаха я посоветовал выбрать двух отменных стрелков и по отдельности лично поручить им уничтожение вождей.